Андрей Кивинов - Петербург - нуар. Рассказы

Через год сюда из Летнего дворца начали перевозить коллекции. Одновременно с этим строительство все продолжалось и продолжалось. Пошли слухи, что невская земля не хочет принимать на себя собрание мертвых уродцев, но просвещенные люди на эти слухи внимания не обращали — дескать, коллекции и так уже столько лет в Петербурге, так что и говорить не о чем. И слухи скоро сошли на нет.

Вскоре Илька стал любимцем Марьи Ивановны и душой детсадовской компании, насколько у трехлетних, а потом и четырехлетних детей могла быть компания. Любознательный, вежливый, умный мальчишка, Илька никогда никого не задирал, много знал и всегда был вежлив и спокоен. Он, естественно, с радостью принимал участие в общих веселых и шумных играх, с большим удовольствием носился на прогулках и вообще не отставал от окружающих. Но никогда не вредничал, не скандалил, без повода не плакал, спокойно себя вел в тихий час и ел то, что выдавали в детсадовской столовке. Едва ли не каждый день Марья Ивановна нахваливала его Оле, и Оля была совершенно счастлива.

Только потом заметила, что ее мальчик почти не растет. Он, конечно, не оставался таким же маленьким, каким был в тот день, когда Оля привела его в детский сад. Но рост его резко замедлился — когда ему и всем вокруг уже исполнилось по четыре года, Илька был сильно ниже окружавших его детей. Это уже была серьезная причина для волнения.

Оля только потом поняла, что слишком часто вспоминает тот ночной кошмар, который в одночасье изменил характер ее сына. А почему вспоминает — непонятно.

Незадолго до того, как Петр Алексеевич решил строить в Петербурге специальное здание для разрастающейся коллекции анатомических и других редкостей, он по делам государственной важности гостил во французском портовом городке Кале, расположенном прямо у пролива Па-де-Кале, на английский манер называемого Дуврским. В этом городке царь встретил мужчину, от роста которого пришел в неописуемый восторг. Петр Алексеевич и сам-то был выше двух метров, но встреченный француз оказался еще выше. Петр Алексеевич довольно быстро уломал француза переехать в Россию, в личное услужение к царю — на должность выездного лакея.

Спустя семь лет француз умер. По указу царя Петра Алексеевича с великана сняли кожу, выдубили ее и набили — получилось что-то типа чучела. Рядом расположили гигантский скелет француза. И чучело, и скелет моментально были определены как экспонаты будущего музея.

А звали того француза Николя Буржуа, по-русски — Николаем.

Оля долго ждала — вдруг выправится. Но не выправлялось. Илька, казалось, совсем перестал расти, просто взял и остановился. Было решено пойти к врачу. Через знакомых нашли хорошего эндокринолога — немолодого седого мужчину с красивыми руками. Он осмотрел Ильку, взял всевозможные анализы, потом пропал. Через неделю позвонил — Оле показалось, что у нее от волнения остановилось сердце. Но эндокринолог сказал, что никаких патологий не нашел, если говорить о здоровье — ребенок совершенно здоров, так что объяснить проблему роста он, эндокринолог, с медицинской точки зрения не может. Во всяком случае, с точки зрения собственной специальности. Посоветовал понапрасну не волноваться — возможно, Илька начнет расти снова, у детей так бывает, что не растет, не растет, а потом вдруг как рванет, не угонишься.

Оле от слов врача легче не стало. Весь следующий год она снова и снова водила сына к разным эндокринологам, один лучше другого, но все врачи хором говорили: никаких проблем со здоровьем у мальчика нет, здоров как бык, а что не растет, так это, возможно, индивидуальные особенности развития организма, с кем не бывает. Оля вроде начала успокаиваться, только иногда плакала по ночам — тихонько, чтобы Илька не услышал.

А потом начались эти кошмары.

Более чем через двадцать лет после смерти царя Петра Алексеевича в здании Кунсткамеры случился страшный пожар. Сгорел купол башни, серьезно пострадали коллекции и библиотека. Среди утерянных экспонатов был и череп Николая Буржуа. А спустя некоторое время музейные служители стали рассказывать странное. Говорили, что огромная фигура без головы бродит по ночам по коридорам Кунсткамеры, словно ищет чего-то. «Понятно, чего ищет, — говорили музейные служители и кивали, — понятно, чего ищет».

Призрак Кунсткамеры, а именно так его и назвали, долгие годы бродил по темным коридорам музея, не находя покоя. То на время пропадал, заставляя забыть о собственном существовании, то появлялся вновь. Потом стал выходить за пределы здания. Сначала — недалеко, но со временем уходил все глубже в город, появляясь то здесь, то там. Никакого вреда от него, правда, не было — людям не вредил, только пугал. Ну и жалко его было, конечно, горемычного. Потом все-таки решили что-то сделать, нашли бесхозный череп и приделали к скелету французского великана. И великан успокоился. Во всяком случае, на людях больше не появлялся. Ну или никто об этом с тех пор не рассказывал.

Впервые это случилось почти сразу после дня рождения, когда праздновали Илькино пятилетие. Ночью Олю разбудил истошный вопль, который донесся из комнаты сына. Оля вскочила и стремглав бросилась на крик. Илька сидел на кровати и рыдал, уставившись куда-то в угол. Говорить он не мог, только дрожал.

Оля с трудом его успокоила, осталась рядом, пока он не заснул. А уже утром сын рассказал, что ночью проснулся от ощущения, что в комнате кто-то есть. Пригляделся и увидел на стене огромную тень странного человека. И испугался, что этот человек заберет его, Ильку, к себе, а куда к себе — непонятно. Потом еще несколько ночей подряд боялся засыпать в одиночестве, просил маму посидеть рядом. Оля сидела, гладила его по голове, вглядывалась в темноту.

«Мама, он снова пришел». Илька сидел, вжавшись в угол кровати и собрав одеяло в огромный ком — этот ком как будто загораживал ребенка от чего-то такого, на что были устремлены Илькины глаза. «Сынок, Илюша, — Оля присела на кровать и обняла сына, — там никого нет». Тогда Илька прижался к маме и зашелся в рыданиях, рукой показывая на стену напротив: «Вон он».

Оля вгляделась в темноту — и обмерла. Перед ней возвышалась огромная фигура человека. Оля вскрикнула и прикрыла Ильке глаза рукой, чтобы он не видел. Фигура сначала не шевелилась, а потом качнулась и медленно, как будто тяжело, поплыла в сторону кровати. «Стоять, — закричала Оля, — стоять! Чего тебе надо? Что ты ходишь сюда?» Ей было так страшно, что она не понимала, что делает, только ощутила, что Илька перестал плакать и, кажется, даже шевелиться. «Уходи, — кричала Оля, — уходи, пожалуйста!» А потом вдруг перестала кричать и заплакала, повторяя сквозь слезы: «Уходи, уходи, пожалуйста, не трогай его, уходи». Фигура ненадолго остановилась, повисла посреди комнаты, едва заметно покачиваясь, а потом снова двинулась в сторону кровати. Оля плакала, закрывая собой ребенка, но ничего не могла сделать. А что тут сделаешь?

Фигура между тем остановилась совсем рядом. Великан парил над полом, так что голову приходилось пригибать, чтобы не упираться в потолок. И вот так она и зависла совсем рядом с кроватью, наклонив голову и медленно, едва заметно покачиваясь. Илька не шевелился, только иногда вздрагивал. Оля тоже не шевелилась, перестала плакать и как-то вся сжалась от страха за сына и за себя. Фигура повисела еще немного в воздухе, потом плавно обогнула кровать и снова остановилась. Потом великан протянул бесплотную руку и коснулся Илькиной головы. Илька ничего не заметил, его глаза были закрыты Олиной рукой, а сама Оля подумала, что сейчас у нее сердце выскочит из груди. Но не выскочило. А фигура великана повисела немного в воздухе и растворилась. И больше он не появлялся.

А Илька потом начал расти, но это и так понятно, чего об этом говорить.

Положив ноги на стол (дурацкая привычка, позаимствованная им у американцев, но сейчас полюбившаяся), он смотрел в потолок. Лепнина складывалась в странный узор, если раскачиваться равномерно. На седьмом году Революции она пошла трещинами — узор был причудлив, что-то в нём читалось. Но доброе или дурное предзнаменование — непонятно. То ли человек с мешком и дубиной, то ли всадник с саблей.

Он жил посреди огромного города в гостинице, в окна которой ломились памятники. Рядом стоял собор, который строили много лет.

Теперь он был построен, но время выламывало его судьбу, и все говорили, что его скоро закроют.

В свете того, что произошло уже в этом городе, всякий верил в новую жизнь собора.

А про жизнь тут во время блокады и Гражданской войны ему рассказывали.

Ему об этом рассказывал Шполянский. Самого Шполянского здесь рисовал знаменитый график. На этом портрете у Шполянского была оторвана пуговица и держалась на одной нитке. Шполянский был лыс, и внезапно лыс. Он рассказывал про брошенный правительством город, а правительство уехало отсюда в восемнадцатом году. Ещё некоторое время город, который разжаловали из столицы, живёт по-прежнему, но потом самые заметные люди начинают покидать его.