- Нет, нет,- лепетала она.- Не надо, не подписывай!
Но что могла сделать она - пушинка, подхваченная ураганом, против всей этой оравы, устремившейся к прямой фигуре у стола, перед которой лежал лист с подписями. Магнус держал в одной руке перо, другой сжимал пальцы жены. Многоголосый гвалт оглушал, возбуждение непрестанно нарастало. Десятки рук тянулись к Магнусу; человек тридцать, окружив его, кричали во всю глотку, просили, умоляли, чуть ли не грозили. Гул голосов был похож на гул водопада.
Это было восстание Народа, гром наконец-то разразившегося бунта. Чернь, деспотичная, несчетная, неодолимая, пробудившаяся, требовала себе вожака. Ее захлестнула слепая бунтарская ярость, превратив в многоголосого зверя с налитыми кровью глазами, требовавшего, чтобы его вели в бой, злобно ощерившегося и выпустившего когти, напиравшего с силой мощного поршня, лишь бы добиться своего; зверя неумолимого и беспощадного.
- Нет, нет! - молила Энни Деррик.- Прошу тебя, Магнус, не подписывай!
- Он должен! - закричал Хэррен ей прямо в ухо, чтобы она услышала.- Понимаешь? Должен!
Люди снова стали шумно напирать на них. Миссис Деррик отпихнули в сторону, оттеснили назад. Муж больше не принадлежал ей. Сейчас она расплачивалась за привилегию быть женой незаурядного человека.
Внешний мир, как огромный железный клин, воткнулсм между ним и ею. Ее отнесло к стене. Фермеры, громко топоча, толпились вокруг Магнуса, так что она уже не видела его, но, объятая паникой, слушала. На какое-то мгновение все притихли, потом раздался взрыв ликования: Магнус поставил свою подпись.
Хэррен подошел к матери; заткнув уши, она стояла, прислонившись к стене; ее расширенные от страха глаза были полны слез. Он увел ее из сбруйной и передал на попечение миссис Три и Хилмы, а сам, нетерпеливо отмахиваясь от бесконечных вопросов, поспешил назад.
В сбруйной уже шло голосование. Председательствовал Остерман. Он был единогласно избран секретарем Союза, pro tem.[10], а Магнус Деррик - председателем. Потом был сформирован исполнительный комитет, которому надлежало на следующий день собратьея на ранчо Лос-Муэртос.
Было половина второго. Гости почти все разъехались по домам. Давно укатили в город музыканты. Остались только семьи владельцев ранчо, принимавших участие в собрании в сбруйной. Разрозненными группами сидели они по углам нелепо разукрашенного гулкого амбара; женщины кутались в пелерины, молодые люди подняли воротники пиджаков, спасаясь от сквозняков, которые снова давали себя знать.
Еще с полчаса из сбруйной доносились возбужденные голоса. Наконец раздался шум отодвигаемых стульев. Совещание закончилось. Мужчины выходили по нескольку человек и разыскивали свои семьи.
Сразу же начался разъезд. Все невероятно устали. Кое-кто из фермерских дочек уснул, приткнувшись к материнскому плечу.
Разбудили конюха Билли и его помощника, и они принялись закладывать лошадей. Во дворе, вокруг конюшни, замелькали огоньки, зажглись каретные фонарики. Лошади беспокойно грызли удила; экипажи под тяжестью рассаживающихся в них пассажиров поскрипывали рессорами и кожей. Что ни минута, раздавался стук колес, и очередной экипаж скрывался в ночи. Шел мелкий моросящий дождь, и фонари, просвечивающие сквозь мельчайшую морось, становились тусклыми оранжевыми пятнами.
Магнус Деррик уезжал последним. У ворот он встретил Энникстера, державшего под мышкой список членов Союза, Временно отданный ему на сохранение. Молча они пожали друг другу руки. И Магнус уехал. Слышно было, как с неприятным скребущим звуком его экипаж проехал по усыпанной гравием выездной аллеe, гулко прогрохотал по небольшому дощатому помосту и выехал на дорогу. Некоторое время еще доносился стук копыт. Потом и он стих. Наступила тишина.
Энникстер стал в воротах громадного амбара и огляделся по сторонам, одинокий, задумчивый. Амбар был пуст. Удивительный вечер завершился. Калейдоскоп людей и предметов, толпа танцующих, Дилани, перестрелка, Хилма Три, ее взгляд, устремленный на него с немым признанием, шумное сборище в сбруйной, сообщение относительно переоценки земли, неистовый изрыв гнева, поспешная организация Союза - все это беспорядочно кружилось у него в голове. Однако он очень устал. Ничего, можно будет обдумать все это завтра утром. Дождь разыгрался не на шутку. Он сунул список во внутренний карман, набросил мешок на голову и на плечи и зашагал к дому.
А в сбруйной, при ослепительном свете ламп и фонарей, среди опрокинутых стульев, разлитого вина, сигарных окурков и битого стекла все еще сидели Ванами и Пресли и все говорили и говорили. Наконец они поднялись, вышли в помещение, где еще недавно танцевали, и на минуту задержались там.
Конюх Билли ходил вдоль стен и педантично гасил лампы одну за другой. Огромный амбар постепенно погружался во мрак. По крыше барабанил дождь, из желобов лилась вода. Пол был усыпан хвоей, апельсиновыми корками, обрывками органди и кисеи, да клочками гофрированной бумаги от «фригийских колпаков» и всевозможных «шапочек». Чалая кобыла, дремавшая в стойле, с глубоким вздохом переступила с ноги на ногу. От ее шкуры, задубевшей на спине и на боках, шел крепкий аммиачный запах, смешивавшийся с ароматами духов и увядших цветов.
Пресли и Ванами стояли, разглядывая опустевший амбар, Потом Пресли сказал:
- Ну… что ты скажешь по этому поводу?
- Что скажу? - ответил Ванами, медленно роняя слова.- Скажу, что в Брюсселе в канун битвы при Ватерлоо тоже был бал.
Дело происходило ранней весной. Сидя утром в своем кабинете в Сан-Франциско за массивным резным письменным столом полированного красного дерева, Лаймен Деррик диктовал стенографистке письма. Диктовал негромко, не повышая и не понижая голоса; предложение следовало за предложением - правильно построенные, ясные по смыслу, деловые:
«Настоящим имею часть подтвердить получение вашего письма от 14-го числа сего месяца и в ответ сообщаю…»
«При сем прилагаю чек на Ново-Орлеанский банк, который следует использовать согласно существующей между нами договоренности…»
«В ответ на ваше письмо за № 1107 касательно иска города и округа Сан-Франциско к транспортной компании «Эксельсиор» сообщаю…»
Голос его звучал ровно, сухо, невыразительно. Диктуя, он чуть покачивался взад и вперед в кожаном вращающемся кресле, положив руки на подлокотники, уставившись выпуклыми глазами на календарь, висевший на противоположной стене. Подыскивая нужное слово, он останавливался и напряженно помаргивал.
- Пока что все! - сказал он наконец.
Стенографистка молча поднялась и, сунув карандаш в узел волос на затылке, бесшумно вышла из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.
Когда она ушла, Лаймен встал и потянулся, тремя пальцами прикрыв зевок. Он прошелся взад и вперед по кабинету, в который раз с удовольствием оглядывая с большим вкусом обставленное помещение: пушистый красный ковер, обои тускло-оливкового цвета, на стенах несколько прекрасных гравюр, портреты американских государственных деятелей и деятелей юстиции, великолепно исполненная цветная литография «Большой каньон реки Колорадо», глубокие кожаные кресла, огромный, набитый книгами шкаф, на котором стояли бюст Джеймса Лика, и огромный зеленоватый глобус, корзинка для бумаг из разноцветной соломки работы индейцев племени навахо, массивная серебряная чернильница на столе, замысловатый шкафчик для писем и бумаг со всякими хитроумными приспособлениями и ряды полок, уставленных запертыми жестяными ящичками, внушающими почтение своим солидным видом и наклейками, на которых были указаны имена клиентов и содержание дел, или описание принадлежащего кому-то недвижимого имущества.
Лаймену было за тридцать. Он похож на мать, не то что его брат Хэррен,- только гораздо смуглее ее; глаза больше и темнее, чем у Энни Деррик, и навыкате, что придавало его лицу странное выражение, немного загадочное и останавливающее внимание. Волосы черные, усы небольшие, аккуратно подстриженные, с торчащими кверху острыми кончиками, которые oн то и дело подправлял большим пальцем, отставляя мизинец. Перед этим он всякий раз делал незаметное движение рукой, высвобождая из-под рукава манжету,- жест этот вошел у него в привычку.
Одевался он весьма элегантно. Безукоризненная складка на брюках, алая роза в петлице, лакированные туфли, визитка прекрасного черного шевиота, двубортный коверкотовый жилет табачного цвета с жемчужными пуговицами; на шее черный тяжелого шелка шарф, заколотый золотой булавкой с опалом и четырьмя крохотными брильянтиками.
В кабинете было два больших окна с зеркальными стеклами. Остановившись у одного из них, Лаймен вынул сигарету из чуть выгнутого серебряного с чернью портсигара, закурил и посмотрел вниз, с интересом наблюдая за тем, что происходит на улице, решив, что можно и побездельничать минутку.
