Одевался он весьма элегантно. Безукоризненная складка на брюках, алая роза в петлице, лакированные туфли, визитка прекрасного черного шевиота, двубортный коверкотовый жилет табачного цвета с жемчужными пуговицами; на шее черный тяжелого шелка шарф, заколотый золотой булавкой с опалом и четырьмя крохотными брильянтиками.
В кабинете было два больших окна с зеркальными стеклами. Остановившись у одного из них, Лаймен вынул сигарету из чуть выгнутого серебряного с чернью портсигара, закурил и посмотрел вниз, с интересом наблюдая за тем, что происходит на улице, решив, что можно и побездельничать минутку.
Контора его помещалась на десятом этаже дома Биржи - в красивом небоскребе белого камня, стоявшем на перекрестке Маркет-стрит и Кирни-стрит, самом величественном здании в деловой части города.
Внизу на узких улицах кипела обычная городская жизнь, Весело позванивая, бежали и останавливались Грамваи, дребезжали расшатавшиеся стекла в окнах, по булыжной мостовой громыхали телеги и экипажи, доносилось беспрерывное шаиканье многих тысяч подошв. Вокруг фонтана толпились цветочницы; корзинки, полные хризантем, фиалок, гвоздик, роз, лилий и гиацинтов, яркими пятнами выделялись на сером будничном фоне улицы.
Но, по мнению Лаймена, жизнь, кипевшая в центре города, вовсе не была ни кипучей, ни деловой. Люден здесь интересовали лишь мелочи, они занимались пустяками и не обращали внимания на вещи посерьезней. Легкомысленные и благожелательные, они позволяли надувать себя, были щедры, дружелюбны, восторженны и жили, как правило, сегодняшним днем, раз уж им посчастливилось осесть в городе, где возможности наслаждаться жизненными благами сами шли в руки,- городе суматошном, как Нью-Йорк, только без его надрыва, безмятежном, как Неаполь, но без его томности, романтичном, как Севилья, но без ее колоритности.
Лаймен отвернулся от окна, чтобы снова сесть за работу, и в этот момент на пороге появился мальчик-рассыльный.
- Человек из литографии, сэр,- доложил он.
- Что ему надо? - спросил Лаймен и тут же прибавил: - Проси!
В кабинет вошел молодой человек с огромным пакетом в руках, который он с облегчением опустил на стул.
- От литографской компании «Стандарт»,- сказал он, переведя дух.
- Что здесь?
- Право, не знаю,- ответил молодой человек.- Скорей всего, карты.
- Но я не заказывал никаких карт. Кто их послал? Напутали, наверное.
Лаймен разорвал обертку, и из кипы громадных листов белой бумаги, сложенных в восемь раз, вытащил один.
- А, понимаю! - воскликнул он.- Это действительно карты. Только их нужно было доставить не мне, а в контору, где занимаются их распространением.
Он написал на наклейке пакета адрес, по которому его следовало доставить.
- Отнесите их туда,- сказал он.- А эту одну я оставляю себе. Если увидите мистера Даррела, передайте ему, что мистер Деррик - повторяю, Деррик,- вероятно, не сможет сегодня быть у него, однако это не должно повлиять на ход дела.
Молодой человек, прихватив пакет, ушел, а Лаймен, pазложив карту на столе, некоторое время внимательно ее изучал.
Это была официальная карта железных дорог Калифорнии на 30 марта текущего года. На ней разными красками были аккуратно вычерчены принадлежащие и цельным корпорациям железные дороги штата. Желтые, зеленые и синие полоски были коротки, между собой не связаны и мало заметны. Нужно было хорошенько приглядеться, чтобы увидеть их. Зато красные нити Тихоокеанской и Юго-Западной железной дороги - ТиЮЗжд - покрывали всю карту густой запутанной сетью. Все они брали начало в Сан-Франциско и разбегались оттуда на север, восток и юг, оплетая весь штат. От Колса в верхнем углу карты до Юмы - к нижнем, от Рино, с одной стороны, до Сан-Франциско - с другой, вились и переплетались эти красные линии, настоящая система кровообращения. Сложная, разбегающаяся, вновь стягивающаяся вместе, она ветвилась, расщеплялась, расползалась вширь, давала отростки, пускала корни, выбрасывала усики, которые, как мельчайшие капилляры от аорты, тянулись к какой-нибудь деревеньке, какому-нибудь заштатному городку, проращивали их, опутывали как паутиной и подтягивали к центру, где зародилась эта система.
Сама карта была белая, и казалось, что все краски, предназначенные для того, чтобы расцветить округа, города и селенья, ушли на этот огромный, распластавшийся организм, чьи кроваво-красные артерии сходились в одной точке; можно было подумать, что сам штат окончательно обескровлен, вот и выделяются так четко на этом белесом фоне протянувшиеся куда-то в бесконечность полные животворящей крови артерии чудо-вища; набрякшая до предела опухоль, исполинский паразит, питающийся жизненными соками всей Калифорнии.
Так или иначе, на карте сверху в углу стояли имена трех новых членов Железнодорожной комиссии: Джон Мак-Ниш от первого округа, Лаймен Деррик - от второго и Джеймс Даррел - от третьего.
Кандидатура Лаймена была выставлена осенью прошлого года во время съезда демократической партии штата и поддержана клевретами политических заправил Сан-Франциско, получившими известную мзду от Комитета фермеров, возглавляемого его отцом. Лаймен был избран одновременно с Даррелом - кандидатом Пуэбло-Мохавской железной дороги и Мак-Нн-шем - ставленником ТиЮЗжд. Даррел был ярым противником ТиЮЗжд, Мак-Ниш - ее оплотом. Лаймен считался умеренным членом Комиссии; правда, вошел он в нее при поддержке фермеров и, естественно, должен будет отстаивать их интересы, но он пользовался репутацией человека уравновешенного, осмотрительного, не подверженного, как его коллеги, бурным страстям.
Махинации Остермана в конце концов увенчались успехом, и Магнус оказался бесповоротно впутанным в новую политическую интригу. Знаменитый Союз, организованный впопыхах на празднике у Энникстера, за зиму сильно окреп. В результате происков Остермана исполнительный Комитет его, возглавляемый Магнусом, слился с прежним комитетом, в который входили Бродерсон, Энникстер и сам Остерман. Как только это произошло, Остерман сложил с себя полномочия, уступив главенство Магнусу. Все шло согласно остермановскому плану - отныне Магнус был с ними. В соответствии с тем же планом, новый Комитет поставил перед собой две цели: во-первых, воспрепятствовать попыткам железной дороги захватить фермерские земли, а, во-вторых, постараться осуществить свой тайный замысел и подобрать удобных себе людей для Совета уполномоченных при Железнодорожной комиссии, которые могли бы помочь установить железнодорожный тариф на пшеницу, благоприятный для фермеров долины Сан-Хоакин. Все спорные вопросы, касающиеся земельных участков, были незамедлительно переданы в суд, и началась жестокая борьба против новых расценок на землю - двадцать и тридцать долларов за акр, вместо обещанных двух с половиной. Однако все время случались какие-то задержки; судебная волокита шла своим чередом, и Комитет пока что занялся работой по проведению своих людей в Фермерскую комиссию, как стали называть задуманный Совет уполномоченных.
Мысль выдвинуть от второго округа кандидатуру Лаймена первой явилась его брату Хэррену. И сразу же была всеми подхвачена. Лаймен, как представлялось, был создан для этой роли. Кровно заинтересованный в процветании фермерства, он в то же время, казалось, никакого отношения к фермерам не имел. Он был горожанин до мозга костей. И едва ли мог вызвать подозрение железной дороги. Хороший адвокат и коммерсант, человек проницательный и дальновидный, он был не чужд и политике, отслужив полный срок в качестве помощника окружного прокурора и даже сейчас занимал должность юрисконсульта шерифа. Но, прежде всего, он был сыном Магнуса Деррика и, следовательно, заслуживал безусловного доверия. Владельцы ранчо могли не сомневаться, что их делу он не изменит.
Кампания по выборам членов в Железнодорожную Комиссию прошла довольно-таки занятно. Начать с того, что Комитету, возглавляемому Магнусом, особенно разбираться в средствах не пришлось. Они должны были во что бы то ни стало и любой ценой одержать победу на первичных выборах, а когда съезд открылся, то оказалось, что необходимо к тому же купить голоса ряда делегатов. Из специального фонда, составленного из взносов Магнуса, Энникстера, Бродерсона и Остермана, пришлось потратить около пяти тысяч долларов.
Знали о всех этих неблаговидных действиях одни только члены Комитета. Рядовые члены Союза, не задумывавшиеся над материальной стороной дела, не сомневались в том, что кампания ведется честно.
Целую неделю, после того как состоялась эта афера, Магнус не выходил из дому и никому не показывался на глаза, ссылаясь на нездоровье, что было недалеко от истины. Стыд и отвращение к совершенному поступку мучили его чрезвычайно. Он не мог смотреть Хэррену в глаза. Обманывать жену было мучительно. Не раз принимал он решение порвать со всем этим, сложить с себя понианности председателя, предоставить другим продолжать дело. Но момент был упущен. Он дал слово. Вступил в Союз. Стал его главой. И, дезертируй он сейчас, все могло бы развалиться- развалиться именно в тот момент, когда на борьбу за фермерские Юмли требовалось мобилизовать все силы. Вопрос Был не только в том, что им пришлось ввязаться в нечистоплотную политическую игру. Фермеров задумали ограбить, отобрать у них землю. Отстранившись от неправедного дела, он мог повредить делу, на его взгляд, безусловно правому. Он безнадежно запутался в сетях. Нити неправды и нити правды, казалось, были тесно переплетены. Он ничего не понимал, был сбит с толку, потрясен, вовлечен в поток событий, который нес его один бог ведает куда. Волей-неволей пришлось смириться.
