— Входи, тебя здесь ждут, как манны небесной, — сказал он.
И посторонился, давая дорогу моей старухе, которая бежала по коридору, смеясь и плача, и влепила мне такую затрещину, что я тоже заплакал.
— Вот тебе, — сказала она. — Это за волнение и бессонные ночи!
Но я знал, что все хорошо, что она ударила меня, как говорится, любя.
— Когда ты ел в последний раз? — спросил Гарри.
Покривив душой, я сказал, что давно, наверно месяц или два назад, и уже через минуту почуял запах второй яичницы с ветчиной в эту ночь. Моя старуха потирала руку, которую ушибла об меня, и сыпала вопросами, а я то и дело прикусывал язык, чтоб не сболтнуть лишнего. Я коротко рассказал про драку и про то, как мы видели Краба у дома старьевщика.
— Его арестовали вчера на вокзале Уэверли в Эдинбурге, — сказал Гарри. — Идет следствие.
Мне стыдно признаться, но я вздохнул с облегчением, когда узнал, что все кончено. По дороге домой меня мучил страх, что, придя от Стеллы, я попаду в ловушку: у дома длинный ряд полицейских машин, антенны подняты, а моя старуха сидит на жестком стуле, и легаши допрашивают ее про то, как я живу и где провожу время.
— Бедняга, не повезло ему.
— Перестань молоть вздор, надень лучше пиджак, — сказала моя старуха. Потом спросила подозрительно: — Ты что-то слишком чистый, хоть и на земле спал.
— Умылся в уборной, — солгал я.
— Вот тебе ветчина, — сказал Гарри. Моя старуха бросила расспросы и пошла в кладовку. Он подмигнул. — Тебя они не потянут, малыш. Все уже кончено.
— А вы откуда знаете?
— Знаком тут кое с кем из полиции, — сказал он. — Револьвер был при нем. Старик только ранен — оправится, будет давать показания. Но в нее он не промахнулся.
— Зверь проклятый, — сказала моя старуха.
— Не суди, — сказал Гарри. Я закатал рукава рубашки и посмотрел на него. Он стоял, высокий, прямой, спокойный, его проницательные, как рентгеновы лучи, глаза улыбались, и мне показалось, что какое-то большое сердце вгоняет в нас со старухой здравый смысл, как кровь. — Ты слишком мало знаешь, чтобы судить.
— Он не смел убивать.
— Правильно, но он натолкнулся на что-то такое, чего не мог преодолеть…
— Повесить его мало. Ей-богу, даже петля слишком хороша для него, — сказала она.
— Он только одного и хочет — поскорей умереть, — сказал Гарри.
— А ты почем знаешь?
— Знаю, женщина. — И она не стала больше спорить. — Тебя не потянут и его брата тоже. Он им без надобности. Так что и думать забудь про полицию, суды и всю остальную дребедень.
Эх, и дурака я свалял! Поверите ли, я даже был разочарован — мне прямо досадно стало.
— Ты только одну ошибку сделал, — сказал он, переворачивая ветчину, — когда удрал. Тебе надо было вздуть хорошенько этого твоего приятеля и позвать на помощь.
— Если бы этот бедный старик умер… — сказала моя старуха, и я понял, о чем она.
— От смерти не уйдешь, — сказал Гарри. — От нее одной человеку простительно хотеть уйти, но только хотеть.
— Не думай ты о нем, — сказала мне моя старуха. — И чего тебе с ним путаться?
— Он мой друг, — сказал я. — Хорошо говорить — брось думать про смерть. А друга как бросить?
— Ну вот, распустил сопли, — сказал Гарри с добродушной улыбкой. — Дело ведь не просто в том, что он тебе приятель, правильно? Этот мальчишка головорез, он из тебя веревки вил.
— Я должен с ним увидеться, — сказал я.
— Правильно. Но если он станет дурить, вздуй его хорошенько. И еще от меня добавь. Хоть для разнообразия послушайся меня разок.
— У него неприятности.
— Не кричи, — сказал Гарри. Я сказал, что и не думал кричать, а он засмеялся, посмотрел на мою старуху и снова засмеялся. — Кем ты, черт возьми, себя воображаешь, если думаешь, что можешь помочь ему? А? Хочешь его спасти? Переделать? Наставить на путь истины? Как бы не так — каждый идет в ад своей дорожкой, а когда, наконец, сподобишься помочь падшей душе, глядишь, она давно уж на небесах.
— Ладно, пускай я не чудотворец, — сказал я. — Но все-таки он мой товарищ, и я должен ему помочь.
— Ну, гляди сам, — сказал Гарри. — Ты, конечно, так и сделаешь, если хоть немного похож на свою старуху. Но берегись сюрпризов. Этот парень никого на свете не любит, говорю тебе — никого.
— А что с Миком Келли?
— С Миком Келли? Это у тебя надо спросить. Пошевели мозгами. Он понимает, что лучше держать язык за зубами. И его папаша тоже. Так что бояться нечего. Если он когда и придет в полицию, так только с браслетами на руках, и браслеты будут никак не из платины.
— Вы, я гляжу, все разузнали, — сказал я.
— Не робей, малыш, — сказал он. — Человек рождается для неприятностей. Это уж закон природы.
— Только имей в виду, в другой раз ты так легко не отделаешься, — сказала моя старуха. — Пускай это послужит тебе уроком…
— Мне не нужны уроки, мама, — сказал я. — Может, я ничего не знаю, но уж это я знаю точно, и для начала хватит. Кстати, не могу поручиться, что больше совсем не будет неприятностей.
— Ну, что там еще? — вскинулась моя старуха.
— Оставь его, — сказал Жилец, выкладывая яичницу на тарелку. — Ешь, тогда у тебя рот будет занят.
— Ты что, в бога не веришь? — сказала она.
— Он ведь побывал в пустыне, правда? — сказал старина Гарри. — Одиночество, раздумье, искушение. От этого всегда были неприятности с тех пор, как стоит мир.
— Правда, — сказал я. — Сущая правда.
— Все придет в свое время, — сказал Жилец. — Только одному тебе нужно научиться сейчас же — любить мать. А нагрянет беда — не рыпайся. Плыви по течению, особенно если тебя ничего хорошего не ждет, и пусть все идет своим чередом… — Он указал вилкой на мою старуху. — Она хотела заявить о тебе в полицию, но я ее удержал. Готов был последний шиллинг прозакладать, что рано или поздно ты вернешься. Так ей и сказал. И вот ты здесь! — Он снова рассмеялся, прихлебывая чай. — Но если б она только знала, на какой риск я шел, ей бы дурно сделалось.
Это был колоссальный завтрак. Наевшись, я лег спать.
— А ночевал где ты? — спросила моя старуха.
— Ты пылесос грохнула бы об пол, если б знала, — сказал я. — Во дворце.
— Это теперь так сточную канаву называют, да? — спросила она. Потом сказала нерешительно: — И вот еще что… За кольцо спасибо. — Она вытянула руку. Кольцо было на том пальце, где обычно носят обручальные кольца.
— В самый раз пришлось, — заметил я.
— А знаешь, что сказал этот дурачок? Что ты непременно вернешься, раз оставил кольцо. Когда я начинала с ума сходить, он все твердил мне… Ну ладно уж, я его возьму, но только с одним условием.
— С каким же, мама?
— Когда придет время, ты подаришь его своей девушке, этой Дороти.
Ну что тут поделаешь? Приходится выдерживать роль до конца.
Спать днем вредно для желудка, и меня чуть не стошнило, когда я проснулся и увидел, что старик Гарри жарит печенку с луком.
— Нет, мама, спасибо, — сказал я. — Налей мне только побольше чаю, чтоб силы подкрепить.
— А для чего? — спросил Гарри. — Если для Келли, то это лишнее. Я видел сегодня его старика. С его стороны никаких неприятностей не предвидится — если он и собирался что предпринять, то уже передумал.
— Спасибо, Гарри, — сказал я с искренней благодарностью. — Но я не про это. Тут другое — я безработный.
— Выгнали? — сказала моя старуха. — Что ж ты там натворил?
— Ничего, просто стукнул одного гада молотком по ноге.
И я рассказал им все.
— Ох, Артур! — воскликнула она. — По тебе веревка плачет!
— Я и сам так думал, — признался я.
— Гарри ходил туда сегодня утром, мы думали, они знают что-нибудь. Но они ничего. И дядя Джордж ни слова не сказал…
— Зато вид у него был усталый, — сказал Гарри. — Сколько дряни ты навалил на эту трубу?
— Тонн пять или шесть, — сказал я. Потом подумал. — А может, и двадцать.
— Поглядеть на него, так он все шестьдесят перекидал, — заметил Гарри.
— О господи, — сказала моя старуха. — Ты же мог их убить. Они теперь, конечно, потянут тебя в суд… И газеты раззвонят это на весь город…
— Ну уж нет, — сказал Гарри. — Они и не пикнут… даже там, на участке, и то их засмеют — заживо похороненные! Я человек равнодушный, но хотелось бы мне поглядеть на это… Когда они, наконец, откопались…
— Каждый скинул фунтов по четырнадцать, — сказала моя старуха.
— А на руках мозоли и спины в ссадинах, — сказал Жилец.
— Теперь мы в расчете, — сказал я.
И мы засмеялись так, как не смеялись со времен улиток, но на этот раз все смеялись вместе… А это и есть семья.
И вот благодаря старине Гарри, который расхвалил меня управляющему, сказал, что я специалист по машинам, аварийный монтер и механик, каких поискать, я очутился на сардинной фабрике на месте моего приятеля Носаря, который вдруг ушел оттуда. Работенка незавидная, но все-таки лучше, чем стоять весь день на месте да нюхать запах рыбы и прованского масла. А впрочем, неизвестно еще, что лучше. Носишься сломя голову, и все равно от этого запаха не убежишь, едва выйдешь за ворота, как от тебя вонь идет во все стороны. Нет ничего вкусней бутерброда с маслом и хорошей сардинкой, но если ее кладут не на хлеб, а на человека, то все нутро переворачивается, и я понял почему Гарри любил ходить домой пешком, не спеша.
