Либ вздрогнула от ужаса. Ныне и в час смерти нашей.
– Молитва, – сказала Анна. – Сначала я должна прочесть молитву.
Молитва перед едой. Либ вспомнила, как об этом молился пастор. Даруй ей молитву перед едой.
Анна опустила голову:
– Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем. Аминь.
Потом Либ поднесла к ее рту ложку с молоком, и потрескавшиеся губы Анны раскрылись. Вот так просто.
Вливая молоко в рот девочки, Либ не сказала ни слова. Смотрела на волнообразное движение гортани. Она была готова к кашлю, отрыжке, спазмам.
Анна проглотила молоко. Только и всего, пост был нарушен.
– Теперь маленький кусочек лепешки.
Зажав кусочек между большим и указательным пальцем, она положила его на багрянистый язык и подождала, пока он не исчезнет.
– Умерла, – прошептала Анна.
– Да, Анна умерла.
Повинуясь порыву, Либ опустила ладонь на лицо девочки, закрывая ее опухшие веки.
Потом, выждав какое-то время, произнесла:
– Пробуждайся, Нэн. Пора начинать новую жизнь.
Влажные глаза девочки открылись.
Моя вина, моя вина. Именно Либ возьмет на себя всю вину за возвращение этой лучезарной девочки в страну изгнания. И пусть ее душа вернется в тело, пусть дитя привяжется к грешной земле.
Либ дала бы ей больше еды прямо сейчас, чтобы поддержать это высохшее тело, голодавшее четыре с лишним месяца. Но она знала об опасности переедания после голодовки. Поэтому положила в карман фартука бутылку с ложкой и лепешку, завернутую в салфетку. Мало-помалу – обратный путь из шахты столь же долог, как путь туда. Либ нежно погладила девочку по лбу:
– Ну а теперь нам пора.
Анна вздрогнула. Подумала о родных, которых оставляет? Потом кивнула.
Либ закутала девочку в теплый плащ, надела ей на распухшие ноги две пары носков, ботинки брата, рукавицы на руки и обмотала тремя шалями. Получился большой куль.
Она открыла дверь на кухню, потом две половинки входной двери. На западе огненно-красное солнце. Вечер был теплым, во дворе кудахтала одинокая курица.
Либ вернулась в спальню и взяла девочку на руки. Совсем не тяжелая. Вспомнила о собственном ребенке, легком как перышко. Но пока донесла девочку до задней стороны дома, она почувствовала, как дрожат у нее ноги.
А там, силуэтом маяча в полумраке, уже поджидал Уильям Берн, держа под уздцы свою кобылу. Либ, хотя и высматривала его, все равно подпрыгнула от испуга. Неужели она не верила до конца, что он придет, как обещал?
– Добрый вечер, маленькая… – начал Берн.
– Нэн, – боясь, что он все испортит, произнеся старое имя, прервала его Либ. – Это Нэн.
Пути назад больше нет.
– Добрый вечер, Нэн, – быстро все сообразив, сказал Берн. – Сейчас мы поедем верхом на Полли. Думаю, ты знаешь Полли и не испугаешься.
Широко раскрыв глаза, девочка ничего не сказала, только засопела и прижалась к плечам Либ.
– Все в порядке, Нэн, – сказала Либ. – Мистеру Берну можно доверять. – Она встретилась с ним взглядом. – Он отвезет тебя в надежное место, где вы будете меня ждать. Я скоро приеду.
Правда ли это? Либ намеревалась сделать так, более того – желала этого всеми силами души.
Берн вскочил в седло и наклонился за девочкой.
Либ вдохнула запах лошади.
– Люди видели, как вы уезжали днем? – спросила она, задержав его еще на мгновение.
Он кивнул, похлопывая по дорожной сумке:
– Когда я седлал лошадь, то пожаловался Райану, что меня срочно вызывают в Дублин.
Наконец Либ подала ему свой груз. В последний момент девочка крепко прижалась к ней. Берн устроил ее в седло перед собой.
– Все хорошо, Нэн.
Взявшись за поводья одной рукой, он как-то странно посмотрел на Либ, словно видел ее впервые. Нет, подумала она, словно видел ее в последний раз и старался запомнить все черты. Если их замысел не удастся, они могут никогда больше не встретиться.
Либ запихнула еду в его сумку.
– Она поела? – одними губами произнес он.
Либ кивнула.
Его улыбка осветила темнеющее небо.
– Еще ложку через час, – прошептала она. Потом встала на цыпочки и поцеловала его в ту часть тела, до которой смогла дотянуться – в теплую тыльную сторону ладони. Похлопала ребенка через плащ. – Очень скоро, Нэн.
Когда Берн зацокал языком и Полли пошла через поле – в сторону от деревни, – Либ обернулась через плечо и на миг увидела сценку, как на картине. Лошадь с всадниками, деревья, гаснущие полосы на западе. Даже болото с озерцами воды. Здесь, в самом сердце Ирландии, тоже была своя красота.
Убедившись, что записная книжка лежит в кармане передника, Либ поспешила обратно к хижине.
Для начала она свалила оба стула в спальне. Потом швырнула к стульям свою сумку с принадлежностями. Взяла «Записки по сестринскому делу» и заставила себя бросить книгу в кучу. Книга упала, раскрывшись, как птичьи крылья. История должна получиться убедительной, поэтому нельзя, чтобы что-то уцелело. Это действо было противоположностью сестринскому делу – создание быстрого впечатляющего хаоса.
Потом Либ пошла на кухню и достала из ниши у камина бутылку виски. Плеснула содержимое на подушки и бросила бутылку. Взяла жестянку с горючей жидкостью и расплескала ее по кровати, полу, стене, комоду с выдвинутым маленьким ящиком, в котором лежали сокровища. Крышку на жестянку навинтила совсем неплотно.
Теперь руки Либ щипало от горючей жидкости. Как она объяснит это потом? Она вытерла их о передник. Потом не имеет значения. Все ли готово?
Не бойся. Только верь, и она спасется.
Либ вытащила из ящика с сокровищами карточку с фигурными краями – какой-то святой, которого она не знала, – и подожгла ее над лампой. Карточка вспыхнула, фигура святого оказалась в ореоле пламени.
Очищение огнем, только огнем.
Либ дотронулась карточкой до матраса, и он моментально вспыхнул, старая солома затрещала. Горящая кровать, как некое чудо, изображенное яркой пастелью. Жар, обдающий лицо, напомнил ей о кострах в ночь Гая Фокса.
Но загорится ли вся комната? Это их единственный слабый шанс преуспеть с обманом. Достаточно ли высохла солома на крыше после трех дней солнечной погоды? Либ уставилась на низкий потолок. Старые балки казались слишком крепкими, толстые стены слишком прочными. Делать нечего – лампа раскачивалась у нее в руке, и Либ швырнула ее к балкам.
Водопад стекла и огня.
Либ бежала через двор фермы в горящем переднике и била по нему ладонями. Все же огненный дракон настиг ее. Вопль, казалось, исходил изо рта другого человека. Свернув с тропинки, она бросилась во влажные объятия болота.
Всю ночь шел дождь. Из полицейского участка в Атлоне прислали двух человек, несмотря на то что было воскресенье. Теперь они осматривали дымящиеся развалины хижины О’Доннеллов.
Либ ждала в проходе за пабом. Обожженные руки в бинтах, сильно пахнут мазью. Все замыкается на дожде, в изнеможении думала она. На том, когда ночью начался дождь. Загасил бы он огонь, перед тем как рухнут балки? Превратилась ли узкая спальня в пепелище, где не найти никаких следов, или рассказала ли она – простую как день – историю пропавшего ребенка?
Боль. Но не это больше всего досаждало Либ. Страх – за себя, конечно, но также и за девочку. Мысленно она уже называла ее Нэн, стараясь привыкнуть к новому имени. Существует стадия истощения, после которой оправиться невозможно. Тело забывает, как обходиться с пищей, органы атрофируются. Или, может быть, маленькие легкие ребенка слишком долго напрягались, или ее измученное сердце. Пожалуйста, пусть она проснется сегодня утром. Уильям Берн побудет с ней в безымянном жилище на задворках Атлона. Таков был план ее и Берна. Прошу тебя, Нэн, сделай еще глоток, съешь еще кусочек.
Либ пришло в голову, что две недели окончились. Воскресенье всегда бывало днем, когда медсестры отчитывались перед комитетом. Две недели назад, только что приехав, Либ воображала, что поразит местных своей прозорливостью в раскрытии обмана. Не такая, как сейчас, – испачканная пеплом, покалеченная, дрожащая.
У нее не было иллюзий по поводу выводов, к которым, скорее всего, придут члены комитета. Из чужака всегда готовы сделать козла отпущения. Но какое обвинение ей предъявят? Халатность? Поджог? Убийство? Или – если полиция обнаружит, что в дымящихся развалинах хижины нет следов тела, – похищение ребенка и мошенничество.
«Я найду вас в Атлоне завтра или через день», – сказала она при расставании Берну. Неужели его одурачил ее уверенный тон? Она так не считала. Как и Либ, он храбрился, но понимал, что, весьма вероятно, она окажется за решеткой. Они с девочкой сядут на борт корабля как отец с ребенком, и Либ никому не скажет о том, куда они отправятся.
