Словно бы в ответ зашевелилась, задышала песчаная стена. Что-то хлестнуло людей по ногам, едва не повалив.
— Назад! — крикнул Синица и рванулся вперед.
Драгунский схватил ошалевшего парня за плечо и — откуда сила взялась! — отшвырнул к остальным.
Вслед за песком пошла вода. Споткнувшись на бегу, управляющий зачерпнул полный сапог.
— Я же вам говорил! — воскликнул Синица. — Я же говорил!
А Драгунский перевел дыхание и скучным голосом распорядился послать за сухими портянками.
Поток иссяк так же внезапно, как и появился. Горноспасатели вернулись на исходные позиции.
— Придется в обход, — сказал управляющий. — С тылу бить — трое суток, не меньше. А тут не захлебнемся, так часов за шестьдесят пройдем…
Обстановка была ясная. И ни малейшей радости эта ясность не сулила. Оборвавшийся с кровли песок наглухо запечатал часть третьего и шестого штреков, вызвал встряску во всей местной геологии. Были основания ждать плывуна, новых обрушений, чего угодно…
Лезть под «кумпол» казалось невозможным: копнешь разок — все пойдет гулять — не остановишь! Пробить отбойными молотками кривую выработку в обход завала можно. Но это долго.
Драгунский приказал механику взять троих комбайнеров, самых лучших, и любой ценой — пусть хоть машины летят! — пробиваться с тыла. Но и это долго: семьдесят часов. В лучшем случае. При рекордном темпе.
Не было таких богатств, такой техники, такой уймищи народа, каких пожалел бы послать Мосбасс на спасение семерых. Но плацдарм для наступления был мал невообразимо — там и нескольким людям негде было повернуться! Чтобы питать воздухом отбойные молотки, пришлось разыскивать самые маленькие компрессоры — других не смогли бы втиснуть.
И каждый шаг обещал опасности: а вдруг, пробиваясь в обход, потревожишь дремлющую лавину и она рванется в штрек; а вдруг, заложив шпур, задушишь газом осажденных; или, вытаскивая трубу из скважины, зальешь людей водой.
Как раз на запечатанный участок проходит с поверхности водоотливная скважина. Если вынуть или хотя бы немного приподнять находящуюся в ней трубу, к людям, запертым за завалом, хлынет чистый воздух.
Да… А если не воздух, а вода к ним хлынет?
Главный геолог комбината, знаток из знатоков, мучительно думал. А времени для раздумий не было. Каждая минута могла стать последней. Пусть подадут осажденным воздух, пусть доставят им питание и спирт, пусть, наконец, наладят телефонную связь — главная опасность все равно не исчезнет. Главная опасность-плывун, набирающий силы для нового, последнего рывка, от которого нет спасения.
Единственная надежда — скорость. Скорость, скорость!.. О ней думали в сырой темноте штрека, и в штабе горноспасателей, и в Туле, и в Москве, где предрассветные звонки уже подняли с постелей самых сведущих профессоров и практиков.
— Старшим на комбайн Селезнева. Он лучший Яшин друг. Он зубами грызть будет… — сказал механику Драгунский. — Хотя сейчас ему каждый — лучший друг.
Горноспасатели поднесли к завалу трубу с острой затычкой, похожей на пику. Цепь питания… «Ладога»!
«Ладогой» шахтеры назвали устройство, позволяющее перебрасывать по трубе к осажденным пищу и питье. Название это было дано в честь той, давней «Дороги жизни», проложенной по Ладожскому озеру во время блокады Ленинграда.
Словно игла в масло, вошла в сыроватый песок труба, заткнутая острой пробкой. Потом она пошла уже туже, и по ее тупому концу пришлось долго бить здоровенной лесиной.
Наконец пробили. Вот они уже тут — пакеты, обернутые целлофаном, длинные колбасы, круглые хлебцы, пузатые фляги. Все эти богатства, прицепленные к тросу, пойдут на ту сторону.
— Эге-гей!.. Там… на воле! — дикой радостью звенел в трубе этот крик. — Ого-го!..
Потом — другой голос:
— Товарищи! Как слышите нас?.. Товарищи!
— Слышим, ребята! Как вы там?
— Мы ничего… Мы в порядке… Товарищи, пробивайтесь на шестой. Там Кротов остался… Который с первой-бис… Пробивайтесь на шестой. А мы в порядке.
— Воды много?
— Была. Теперь почти нету… Портянки передайте… И пробивайтесь на шестой. Он там один.
— Учтите, ребята! — крикнул Драгунский. — Мы к вам с трех сторон…
К ним шли с трех сторон. У завала затарахтели пулеметные очереди отбойного молотка. С другого конца штрека двинулся сквозь сплошную угольную стену проходческий комбайн.
А на поверхности люди в брезентовых плащах возились у водоотливной скважины. Они прикидывали, как извлечь из нее трубу, уходящую глубоко под землю. Как раз на блокированный участок. Вытащат из скважины трубу — будет еще одна линия связи, прямо с поверхностью. Три тяжелых автокрана уже мчатся сюда с необычной для таких махин скоростью. Скоро они прибудут и вытащат трубу.
Но по узкой скважине все равно людей не вытянешь… Путь комбайна, идущего с тыла, тоже слишком долог. Остается обходной маневр. Но его нельзя вести сразу в две стороны — развернуться негде. Куда же пробиваться— на шестой штрек к Кротову или на третий восточный, к тем шестерым?
— Все-таки надо к шестерым, — откашлявшись, сказал командир горноспасателей. — Что вы на меня так смотрите?.. Там шестеро — тут один.
— Разве можно по арифметике!.. Эти все же связь имеют. И вшестером они. А он один.
— Если плывун не прорвет, то, конечно, они подождут. А прорвет — будет шесть покойников.
— Верьте мне, — шепотом сказал Драгунский (нельзя, чтобы такой разговор слышали). — Тот же один. И без еды…
— Я против! — громче, чем нужно, сказал Синица. — Я решительно возражаю! Есть выбор: шесть жизней или одна. Подумайте вы, какая ответственность, если погибнут шестеро!..
По положению, во время аварий вся полнота власти на шахте от начальника переходит к главному инженеру, к техническому руководителю.
Обязанности главного исполнял Синица. Но… Драгунский был Драгунский, двадцать лет назад поседевший от шахтных дел.
— В обход к шестому, к Кротову… — сказал он. — Что скажет трест?
— Я не знаю! — сумрачно сказал управляющий.
— К шестому! — вздохнув, сказали комбинатские.
У завала сидела докторша. Странным в этой черной преисподней домашним голосом она говорила в трубу:
— Это хорошие препараты — урострептин и норсульфазол. Очень хорошие препараты.
Рядом с ней пожилой горноспасатель, сидя на корточках, увязывал в пакет продолговатые коробочки с лекарствами.
— Идем на шестой. Решено! — крикнул кто-то над самым его ухом.
«Проклятый слепой случай! — думал Павловский, рассеянно прислушиваясь к доносящемуся из трубы, с воли, голосу дикторши. — Слепой случай! И лучше бы мне быть на шестом… Ведь этот мальчик — я даже не помню, как он выглядит, — ведь он растеряется и захлебнется там, как кутенок!.. А я, дурак, прибежал сюда, будто они без меня бы не обошлись!»
Странное рассуждение: разве зависел от инженера Павловского выбор места заточения? Но, представьте себе, зависел! Волею случая он очутился на стыке третьего с шестым как раз в то мгновение, когда потек песок. Он мог одним прыжком выбраться из опасной зоны, уйти из блокады и бежать к стволу, к свету, к спасению. Но он сам влетел в обреченную выработку.
Честное слово, не потому, что ошалел от ужаса и потерял ориентировку. Нет, тут другое… Тут сработала сила, еще более могущественная, чем инстинкт самосохранения, — профессиональный рефлекс горняка, толкающий туда, где бедуют другие.
Невозможно понять, как Павловский в какое-то мгновение успел сообразить, что люди остаются в глухой части штрека, что сейчас их отрежет и что он сможет быть им полезен… Да ничего этого он и не думал. Но все-таки вот очутился вместе с ними здесь, в осаде.
Когда, задыхаясь, он обернулся туда, где сходились два штрека, пляшущий луч лампочки осветил уже не тоннель, а глухую стену, поднявшуюся к кровле.
И тут же Павловский услышал свист. Дикий, разбойничий свист, секрет которого знают лишь электровозные машинисты, наследники шахтных коногонов.
Свистел Коля Барышников, десять минут назад въехавший в штрек со своим электровозом. От комбайна прибежали трое.
В зыбком свете лампочек Павловский видел, как удивительно менялись их лица — вытягивались, словно худели.
На непослушных, «ватных» ногах подошел Колин помощник Коваленко, прозванный почему-то «Адмиралом». Его широкое, черное от пыли лицо с нежно-розовыми мокрыми губами было искажено; на виске наливалась кровью ссадина.
— Запечатало… В шестом Кротов остался. Я успел, а он нет…
— Какой Кротов?
— Новый хлопец. С первой-бис перешел. Рыжий… — с трудом шевеля языком, проговорил Коваленко.
— Не дрожи, Адмирал, тебе повезло: ты в компании! — сказал Коля. — Жаль, папирос нет… На миру и смерть красна…
