Примерка была назначена через неделю. Дни, проведённые с Орестом, стали для Марико именинами души. Он был рядом, с ней, но… На празднике были все, кроме одного — единственного, ради кого он устраивался. Говоря метафорой из старинного стихотворения, сердце Марико, как путник в горах, блуждающий в поисках зова оленя, жило постоянным ожиданием: когда же отзовётся он призывным раскатистым эхом на страстный зов её тайной любви? Эхо медлило откликаться. Марико вскрикивала во сне, называя имя Ореста. Сердце женщины живёт своей собственной жизнью, часто конфликтуя с доводами разума — если он вообще уместен в отношениях между мужчиной и женщиной. Впрочем, ни Исиде, ни Оресту не доставало разума сердца.
В ближайший выходной Исида запланировала поездку в северную провинцию: совершить пешую прогулку по тропам средневекового бездомного поэта Мацуо Басё. Накануне Орест провинился. Сначала её возмутил телефонный звонок девушки — Акаси. Исида рассердилась и резко отшила её, сказала, что ни в какой театр он не пойдёт, велела больше не звонить. Потом она обнаружила на велосипеде сломанный зонт. Её возмутило небрежное отношение к вещам.
— Почему ты выбросил мою вещь? — требовательно спрашивала она.
Орест оправдывался. Она успокоилась, посочувствовала ему, спросила, не ушибся ли он, когда падал, строго наказала ему быть осторожным. «Он как ребёнок! Правда, ребёнок. Его нужно переводить за руку через дорогу, кормить с ложки», — думала она.
Сколько раз её сердце обмирало, когда она замечала, что Орест не смотрит на светофор, идёт на красный свет напропалую, прямо под машины, но даже это беспокойство доставляло ей приятные, нет — счастливые мгновения. Материнство в ней соперничало с женской влюблённостью. Эти два чувства были неразделимы.
* * *
Череда дней, череда недель приносила Оресту новые впечатления. Его русский язык пребывал в забвении, как младенец, брошенный в осеннем поле. Если вы когда‑нибудь слышали, как плачет потерянный ребёнок, то поймёте, в какой печали пребывал забытый им русский язык. Дневниковые записи становились всё короче и короче, пока не исчезли совсем. Орест ещё не овладел японским языком настолько, чтобы свободно размышлять на нём, выражать свои чувства.
— Он как умная собачка, которая всё понимает, но сказать ещё не может, но зато пишет стихи на японском, — поделилась Исида со старыми подругами.
— Танка? — спросили подруги.
— Нет, хайку.
— Так, может быть, что‑нибудь прочтёте, самое любимое?
Они сидели за столом в дешевой гостинице. Женщины поддержали предложение хором. Орест смутился.
— Я бы прочёл, только не знаю, как вам удобно слушать. Мне читать вертикально, справа налево, или горизонтально, слева направо? — отшучивался Орест.
Орест прочёл, женщины восхищённо захлопали в ладоши. Исида гордилась приобретением. Орест сидел в окружении четырёх милых пожилых женщин и слушал с невинным выражением лица то, что они говорили о нём, будто его не существовало. «А был ли я? А был ли мальчик?» — усмехнулся про себя Орест, глазея на женщин. На всех было гостиничное темно — синее кимоно.
«Стол был полон яств, некуда было приткнуть пиалу, — так мысленно записывал он в своём дневнике. Не привыкший сидеть на корточках, он начал елозить.
— Наверное, нога занемела, — сказала одна коротко стриженная женщина с плоским лицом, обращаясь к дамам.
Рот Ореста был занят креветками и рисом.
— Давайте разомну? — предложила другая женщина и протянула руки к его ноге.
Орест высвободил ногу из‑под себя, вытянул вперёд. Женщина стала мять ногу, Орест слегка облокотился на Марико, которая положила на его плечи руки и тоже стала разминать. Орест закрыл глаза, и изобразил на лице довольное выражение.
— Ах, какой миленький! — наперебой защебетали женщины.
Третья женщина с нарисованными бровями, видя, что его стакан опустел, спросила:
— Подлить ещё пива?
Орест кивнул. Исида взяла его пиалу и налила из супницы супа из морских животных — кальмаров, осьминогов, морской капусты и ещё чего‑то. Орест, умело подцепляя палочками какую‑то живность, то и дело спрашивал:
— А это что я сейчас ем? Как это называется по — японски?
Ему объясняли наперебой. Он всё равно не запоминал.
Все чокнулись. На верхней губе Ореста повисла пена. Женщины засмеялись, прикрывая рты ладошками. Исида достала платок и утёрла губы своего мальчика. Как хотелось ей, чтобы они поскорее остались одни! Она уже была не рада, что пригласила своих подруг.
— Не заказать ли нам сакэ? — предложила одна женщина.
При слове «сакэ» Орест встрепенулся и скромно сказал:
— Да!
Ему принесли амадзакэ — сладкое сакэ, как маленькому.
— Интересно, что едят в Северной стране? — спросила одна из женщин.
— Там теперь голод, я видела по телевизору, магазины пустые! У нас такое было только во время войны, мы ели даже кузнечиков.
— Ах, какая беда!
— Он, наверное, не привык к японской пище.
— Что вы, ест всё подряд! Что ни дай, всё съедает!
— И сырую рыбу тоже?
— Да, да!
— Я знаю, у русских есть такое блюдо, называется, кажется, borushichi. Что это такое?
— Это овощной суп с мясом и картошкой.
— Кстати, он обещал приготовить.
— У них едят мясо и хлеб, это так вредно для здоровья. Вот почему они такие толстые! Мясо вредно! Тофу полезно.
— Я читала, что Толстой ел только рис и рыбу.
— Что вы говорите?
— Я ела на корабле русское блюдо — молочный суп с камбалой. Это очень вкусно!
— Ой, русские, говорят, такие алкоголики, они пьют водку всю неделю! Я видела по телевизору очереди за водкой. Японцы выпивают только в пятницу для снятия стресса.
— Они пьют от страданий, а страдают они потому, что у них плохой Бог.
— У них широкая натура, знаете почему? Потому что поля у них широкие. А вот японские поля узенькие, и сердце у японцев узкое.
— Вот именно! Почему же они не отдают Северные территории?
— Орест, русские хотят отдать наши острова?
— Да берите, жалко, что ли! Наши поля поросли травой, рук не хватает обрабатывать. Вот если вдруг ваши острова пойдут на дно океана, то непременно приходите к нам, русские примут вас как родных, ни пяди не пожалеют русской земли.
Не к столу будет сказано, Ореста распирали газы. Его раздувало, как дирижабль. Он обратил внимание на одну физиологическую особенность своего организма. Если раньше, извините, он пукал и газы не были неприятны или даже не ощущались вовсе, то теперь после экзотической пищи его желудок стал вырабатывать отвратительные миазмы, он морщился и быстренько проветривал помещение, отодвинув сёдзи. Как бы не оконфузиться перед дамами!
— Госпожа Исида, он в этом кимоно выглядит настоящим японцем. Он вам как сын! Вы не думали о том, чтобы его усыновить?
— Ну, я бы хотела. Он такой милый!
— О — тян, ты хочешь иметь японскую маму?
— Да, я хочу иметь японскую маму!
— Посмотрите, он как peto.
— Ха — ха — ха! Любимая собачка. Орест, пойдём делать пи — пи!
Орест улыбнулся, тявкнул. Женщины развеселились, захлопали в ладоши.
— Peto, peto!
— Нет, нет, он паперо, паперо!
Орест улыбался — не самодовольно, а любезно. «Пусть как хотят, так и называют»
— У него голова как компьютер! — хвасталась Исида.
— А давайте играть в хякунин — иссю!
— В какие игры играют в твоей стране?
— В домино, в лото, в карты.
Позвали хозяина. Он убрал со стола, принёс коробочку с картами хякунин — иссю. Смысл этой игры заключался в том, чтобы по первой строке стихотворения отгадать четыре других. Кто больше насобирает карточек со стихами, тот и выиграл. Ореста пучило, в его животе урчало.
— Щенок где‑то скулит?
— Это у меня в животе урчит.
Женщины рассмеялись шутке:
— Ха — ха — ха! Орест проглотил щенка!
Орест набрал карточек больше других. Он выиграл при помощи Исиды, которая играла сразу за двоих.
— Он везучий!
Вдосталь повеселившись и посмеявшись над Орестом, женщины разошлись по своим комнатам. На следующий день все собрались идти в знаменитый центр офуро, где традиционно мужчины и женщины принимают совместные ванны. Мальчик всем понравился, все хотели его пощупать, потискать, потрогать; подсчитывали в уме, сколько же тратится на него денег; рассуждали о том, каковы перспективы усыновления. Орест купался во внимании. Марико не пропускала ни одного его слова, особенно её порадовали слова о доброте японской мамы, о том, что ему никогда не хватало материнской заботы, что только сейчас он понял, что счастье возможно, когда есть такие люди, как госпожа Исида. При этом он поцеловал её в щеку. Женщины хлопали в ладоши, чуть — чуть завидовали. Они тоже были бы не против объятий такого мальчика.
Несмотря на то, что полдня они прошагали под проливным дождём, прогулка длиною в десяток километров удалась на славу. Усталость давала о себе знать. На их пути встретились храмы, кипарисовые рощи, рисовые поля, бывший военный аэродром, где теперь хозяином прогуливался чёрный ворон, выхаживая зеленые побеги риса, прорастающего прямо в облаках; катакомбы в горах, в которых когда‑то прятались люди от американских бомбардировок. В храме Плывущего Облака, расположенного на склоне горы среди вековых сосен, видавших и знаменитого поэта, и его спутника, и его низкорослую лошадь, Исида молила богов о самой малости: чтобы её любовь не была отвергнута. Её душа долгое время пребывала в забвении, истосковалась по ласке, просила внимания к себе и заботы. «Душа — она всегда птенец, птенчик, выпавший из гнезда; она никогда не вырастет, никогда не будет взрослой, никогда не состарится, сколько бы тебе лет ни было. И нет у неё ни жилища, ни пристанища. Кто бы взял её к себе, кто бы приютил, кто бы отогрел? Нашёлся бы такой сосуд, пусть даже с трещинами или с отбитым горлышком и ручками. Имя ему — сердце! Я же ничего не прошу, я только говорю: «Возьми!»
