Ознакомительная версия.
30
— Через час Сашка приедет, — Ира произнесла это вслух, чтобы удостовериться в реальности происходящего.
Это было более чем странно. Во-первых, сестра никогда не баловала ее частыми визитами, а виделись они только вчера на выставке, а во-вторых, встречи обычно были запланированы заранее. А чтобы вот так неожиданно, без предупреждения, как снег на голову, — такого не случалось. Впрочем, после утренних похорон и выяснений отношений с Саматом у Иры было предостаточно тем для размышлений помимо необычного поведения сестры. «Приедет — объяснит», — решила она и вернулась к домашним хлопотам.
Объяснений, однако, никаких не последовало. Да и так ли уж важно было знать, почему, едва влетев на порог, бледная, растрепанная, чем-то чрезвычайно возбужденная Саша выдохнула вместо приветствия так громко и быстро, словно боялась передумать и не признаться:
— Я видела отца.
«Что я должна ответить? Изобразить удивление, негодование, одолеть расспросами или, наконец, сказать правду? Но если говорить откровенно, то что именно? Или признаваться во всем?» Ирино смятение было невозможно скрыть. И в иной ситуации Саша, безусловно, заметила бы, что реакция сестры совершенно не похожа на ту, которой она ожидала. Ира не рассердилась, не изумилась, ничего не спросила — она растерялась. Но Саша, сконцентрированная на своих эмоциях и ощущениях, не следила за происходящим. Ей важнее было самой выговориться, признаться, открыться, а не услышать ответ на свои откровения. И все же откровенность за откровенность.
— Я тоже, — все же выдавила из себя Ира, а потом (была не была): — И я знаю, что ты его видела.
И теперь уже и удивление, и негодование, и град вопросов:
— Как знаешь? Откуда? Где видела? Когда?
Ира отвечать не спешила. Она не была готова к разговору, тем более к такому сложному. Под пристальным Сашиным взглядом, под мощным, неизвестно откуда взявшимся натиском ее миниатюрной, даже хлипкой фигуры Ира чувствовала себя очень неуютно. Она на мгновение ощутила себя приговоренной к казни, избежать которой поможет лишь последнее слово, но не любое, а доходчивое, спокойное, единственно правильно выбранное из миллиона других, — то самое, что способно достучаться, заставить понять, поверить и простить.
— Ты, может быть, разденешься? — Ира почти не надеялась на удачу. Саша была тараном, остановить который, пожалуй, не смог бы и печально известный ураган «Катрина». Она была преисполнена желанием получить объяснения и откладывать «момент истины» не собиралась. Но за неожиданным явлением Саши последовало такое же неожиданное ее поведение.
— Ты права, — сказала она, снимая шубу. — Я накинулась на тебя, как бешеный сатир с картины Пикассо. Помнишь, он там пляшет с козлом под какие-то дудки? Я еще хотела этот сюжет позаимствовать…
Картины Ира не помнила, но желание сестры «слепить» с героев полотна кукол явно было давнишним. Сатиры — они ведь мужского пола, а ваять мужчин Саша давно разучилась.
— Я не помню, но ведь это не важно.
— Не важно, — глухое эхо. Саша была где-то далеко. — А макет нашей семьи у тебя сохранился?
— Какой макет? — Ира сразу не поверила промелькнувшей было мысли. Напрасно.
— Тот самый, который я тогда не доделала.
— Лежит на антресолях.
— Отдашь?
«Поинтересоваться, хочет ли доделать? Сказать, что я была права, когда не выкинула, когда говорила, что он еще пригодится? Поинтересоваться, сказать и все испортить». Зачем же портить? Поэтому лаконичное и простое:
— Отдам.
— Ладно. Чем это у тебя пахнет? — Саша вела себя так, будто и не слышала прозвучавшего минуту назад признания сестры.
— Рыбным супом. Петя недавно ел, сказал, вкусно.
— Нальешь?
— Конечно. Извини. Заходи скорее, — Ира не знала, что это было: затишье перед бурей или действительное окончание грозы, но те десять минут, пока Саша с наслаждением ела и нахваливала только что приготовленную уху, стали именно тем драгоценным временем, которое было так необходимо старшей сестре, чтобы собраться с мыслями.
Уха съедена, тарелка пуста, решение принято.
— Знаешь, на кого мы похожи? — спрашивает Ира.
— На кого?
— На марионеток. Дергаем друг друга за ниточки и стараемся сказать то, что другая хочет услышать.
— Это называется диалогом. И, знаешь, я бы хотела услышать правду.
— Хорошо. Видела на Памуккале. Пять лет назад. Знаю о вашей встрече, потому что переписываюсь с ним.
— Давно?
«С тех пор, как обнаружила, что ложь может быть сильнее правды».
— Семь лет.
— После рождения Петечки?
«Ты даже не представляешь, насколько точно ты угадала, Сашенька!»
— Примерно.
— Как… как это получилось?
— Я ведь с самого начала писала ему. Так — несколько сухих строк в конце маминых писем.
— А потом?
— Потом мама умерла, я писать перестала.
— А он?
— Он позвонил, но тогда я не смогла с ним разговаривать.
— А что изменилось потом?
«Родился Петечка, и Миша был так горд и так счастлив, а Самат ничего не знал, а я врала обоим и все больше запутывалась, и боялась сказать правду. Нет, я даже не боялась, я была уверена, что лучше этого не делать. И как только я поняла, что ложь может быть сильнее, удобнее правды, я поняла отца».
— Я повзрослела.
— Ты повзрослела. Вовка повзрослел. Одна я так долго оставалась маленькой. — Саша сокрушенно покачала головой.
— Вовка?
Саша махнула рукой: не важно, мол, проехали.
— Так что ты сделала?
— Написала ему. — Теперь в воспоминания окунулась Ира, хотя ей не надо было нырять глубоко. Слова эти бултыхались на поверхности памяти и возникали в сознании всякий раз, когда она смотрела на своего ребенка, который сейчас играл в соседней комнате: «Если ты когда-нибудь, дочка, не сможешь не лгать своим детям, дай мне знать».
— Что ты написала?
— Да я и не помню, Саш. Семь лет прошло!
— …?
— Кажется, что-то из Тютчева.
— При чем здесь Тютчев?
— Я же говорю: не помню. — Ира лукавила. Она бы никогда не забыла, как переписывала на листок стихотворение «Silencium», как приписала в конце: «Ты прав», как долго думала, заклеивать ли конверт, посылать ли письмо, как потом еще месяц колебалась, прежде чем все же сходить на почту и отправить за океан то, что получилось из ее соавторства с классиком. Из памяти ни за что не стерлись бы недели ожидания, когда она старалась дома первой схватить телефонную трубку, как по три раза в день бегала к почтовому ящику, как боролась с искушением написать еще много писем, не дожидаясь ответа. В любую минуту она могла бы легко почувствовать тот мертвенный холод невообразимого ужаса, когда она, уже пометив письмо от незнакомого адресата как спам и собираясь удалить послание безвозвратно из памяти компьютера, все же взглянула на тему сообщения и, увидев аббревиатуру «ФИТ»[19], тут же почувствовала сильный толчок сбившегося с ритма сердца. Она мгновенно открыла чудом уцелевшее послание, пробежала глазами по строкам, выхватила взглядом слова, которых ждала: «Теперь ты знаешь, что молчание бывает необходимым. Не спрашиваю, откуда. Но мне и радостно, и горько от того, что у меня такая взрослая дочь». И Ира стала переписываться с отцом, а Тютчева читать перестала.
— Чаю хочешь?
— Не хочу я чаю! Хочу узнать, почему ты нам ничего не сказала? — насупленные брови, искры из глаз — Саша была похожа на нахохлившегося воробушка, который перепутал себя с коршуном и решил, что может заклевать кого угодно.
— А ты сама не догадываешься? — Ира спросила мягко, протянула утопающей в гневе Саше спасательный круг.
— Догадываюсь. — Саша согласилась воспользоваться помощью. — Я бы тебя убила и Вовку уговорила бы помочь.
— Это слишком простой способ мести, ты определенно придумала бы что-нибудь поизощренней. Ты же не какой-нибудь ремесленник, не простой палач, а самый настоящий инквизитор, который обвиняет, доказывает свою правоту, приговаривает и незамедлительно приводит приговор в исполнение, заставляя жертву медленно гореть в огне или погибать в каменной стене непонимания и осуждения. Ты бы вычеркнула меня из собственной жизни, растерла бы в порошок, забыла бы о моем существовании.
— Неужели ты думаешь, что если я вычеркнула отца из собственной жизни и документов, то сумела заставить себя забыть о его существовании?!
— Я не знаю.
— Если бы я смогла это сделать, то моя Герда ехала бы на олене с Каем, Джульетту под балконом ожидал бы Ромео, а княжна Тараканова сидела бы рядом с графом Орловым в будуаре, а не с крысами в камере Петропавловки!
— Где крысы? Я тоже хочу их увидеть. — В кухонную дверь просунулась голова ребенка.
— Нет, никаких крыс. Ты уроки сделал? — Ира обрадовалась возможности разрядить ситуацию.
Ознакомительная версия.
