День в октябре. Я буду ждать его окончания, чтобы снова вернуться в ночь.
Когда-нибудь мы с тобой, отдельно друг от друга, пройдем по дорогам, где вместе считали шаги. Пройдем ненароком, мимоходом, случайно оглядываясь по сторонам. И неожиданно вспомним что-то далекое, что-то теплое и родное, что было оставлено на этих дорогах. И пусть это не будешь ты для меня, и пусть это не буду для тебя я. Но что-то все-таки будет. Что-то очень важное, хорошее, доброе. То, что не забывается никогда, как бы не подводила память. То, о чем уже сейчас плачет уставшее сердце.
Наверное, наша молодость.
------------------------------------------------------
ПО ДЕЛУ ОДНОГО "ОБОРОТНЯ"
2006 год:
Я давно хотел уйти из милиции, но не так, как это пришлось.
Какая разница, в каком городе это случилось и что за люди приняли в этом участие. И Бог мне судья за то, что перед этим я натворил.
Моя история "оборотня" началась за три года до уголовного дела. Еще до Грозного. В то время, когда я только получил звание, только пришел работать в милицию.
…Мы, два молодых участковых, уже заканчиваем дежурство. Я собираю в кабинете макулатуру: на два воза справок и протоколов. Напарник, отправленный в рейд по наркотикам, полощет горло в бичевском кафе. Оно стоит прямо через дорогу, и никогда не имело лицензии на то, что горит. Напротив участкового сидит случайный прохожий с таким же стаканом в руке. Объявленный в федеральный розыск преступник. Жестокий супруг, в семейном скандале сломавший позвоночник жене. Отправивший ее до конца жизни слушать скрип инвалидной коляски. Зачем он открыл свое имя, зачем рассказал эту тайну — тоже тайна для нас. Может, его доконала совесть, может он устал прятаться по углам. Видно, он просто хотел исповедаться, да вот не в те уши подал раскаяние. Дослушав историю до конца, напарник достает служебные корки и объявляет: "Задержан". Он не по форме подался в рейд, и прохожий просто перепутал, кому вывернул душу.
Участковый показывает в окно и говорит: "Иди. Расскажи лейтенанту, что было сейчас. И пусть он примерит тебе наручники". Говорит "Иди", и остается в кафе допивать водку.
И этот преступник выходит на улицу, переходит через дорогу, толкает двери моего кабинета, и рассказывает все, что случилось в кафе. Закончив свою историю, он отрешенно стоит у стола, словно не знает, что можно бежать. Стоит молча, опустив руки, как разорившийся купец. Он не оказывает никакого сопротивления и сам одевает, протянутые наручники.
Нужно звонить в отдел, и я беру телефон.
— Стой, лейтенант. Что будет тебе за это? — впервые поднимает он голову. — Звание дадут?
— Нет, — серьезно отвечаю я.
— Премию?
— Нет.
— Благодарность?
— Нет.
— А что? — совсем садится его голос.
— Ничего, — знаю я всё наперед.
Он должен сказать что-то еще, но уже не хватает времени. В трубке уже идут гудки.
— Отпусти, лейтенант, — понимает он, что пропал.
— Нет, — верен я долгу.
У него кончились все надежды. Он понял, что зря торговался, и всё потерял.
— …дай позвонить и десять минут, — просит он последнее, что осталось перед тюрьмой.
И я сбрасываю набор.
Зачем я это сделал тогда? Дал позвонить и продлил его срок на свободе. Не знаю. Может быть потому, что он мало просил.
Через десять минут в двери вошел человек. Не на последнюю копейку одетый, невозмутимый, как в море скала. Вовсе не родственник, не брат и не сват. Пришедший не для прощания и не для слез. Для беззакония.
— Что нужно? — выходит он со мной в коридор.
— Ничего, — всё равно мне, кто он такой.
— Так не бывает. Человеку всегда что-нибудь нужно, — говорит он и дает мне в руки удостоверение депутата. Называет пару фамилий, которые у всех на устах.
— Ему не сидеть, — кивает он в кабинет. — Это мой друг.
"Сидеть", — думаю я. И только сейчас понимаю, что судьба бросает мне в руки единственный шанс. Неповторимый свой шанс. Что вот он — момент, когда можно взять от жизни сполна!
Но мне не нужно золото. Я не хочу быть генералом, и у меня нету врагов, которым пора на тот свет. Что же тогда просить?!.
МЕЧТУ!!!
— Мне надо путевку в Грозный! — выпаливаю я депутату в лицо.
Он ждал любой суммы, был готов к любой жадности, но не предполагал услышать безумие. Ему нужно хоть пару секунд, чтоб взять себя в руки.
— А кто же тебе не дает? — даже не сразу задает он глупый, чтобы выиграть время, вопрос.
Я выбил его из колеи. Он что-то у меня спрашивает, а я вижу в глазах: "Идиот!.. Ты или смеешься надо мной, или вправду потерял голову…"
…Я вызываю преступника в коридор, снимаю с него наручники и, взяв лишь обещание исполнить мечту, отпускаю обоих. Они так и уходят, не веря в то, что случилось. Тихие и потрясенные. Нежданной свободой один, невиданной болезнью другой. А я, оставшись на месте, ликую, что за самую дешевую цену — горе других — выторговал себе мечту.
Я возвращаюсь один в кабинет.
— Что? — приходит в себя задремавший напарник.
— Компьютер нам принесет, — вру я напропалую. — Больше не будем стучать на машинке.
— Нормально, — опускает он мутный взгляд. — Молодец, что подумал про всех.
…Депутат ничего не успел. Даже при длинных его руках нужно было время. А жизнь не дала ему шанса. На следующий день меня выхвали в кадры, и определили два дня на сбор. Судьба сама, без чужой помощи, тащила меня в Чечню.
За эти три года я покаялся много раз, что в тот день натворил. Много раз после Грозного приходил в ту халупу, где нам попался преступник — бичевское через дорогу кафе. Не однажды являлся в спортзал — место его тренировок, о котором случайно он рассказал. Всматривался в лица прохожих, надеясь исправить ошибку. И никому не рассказывал низкую эту историю. Не от того, что кто-то осудит, а оттого, что, наоборот, не будет суда. Ведь кто-то бы понял, кто-то бы покрутил у виска пальцем. Но вряд ли бы кто осудил. Единственный же судья, кто знал это дело, и без конца выносил по нему приговор, была моя совесть.
Но видно за все существует расплата и причиненное другим горе, однажды вернется к тебе.
…В 2006 году мы приволокли в отдел пьяного малолетку, "поливавшего" в парке кусты. Именно приволокли, за шиворот, да как пришлось. Сколько мы вытерпели оскорблений в свой адрес — не важно. Как нам после сказали в прокуратуре: "Про это забудьте". Приволокли с сопротивлением, с криком, с шумом, в наручниках. И с синяком на лице. Как появился этот синяк никто и не помнил. Слишком много было возни, отпора и попыток бежать. И наручники-то застегнули на нем лишь тогда, как положили в землю лицом. И никто не видел синяк, когда мы заходили в отдел. Может, нам было и не до этого. Ведь не было ничего такого во всей этой истории — привычная наша работа. Приволокли — написали рапорт — закрыли — освободили.
Но нас подвела обычная человеческая трусость. Дежурный — майор милиции, толстый потный мужик — просто напугался разбора. Так орал на весь этаж наш задержанный: "Я вас всех посажу!" И никто из нас не обратил внимания, как этот дежурный втихаря его отпустил. Майор пошел по пути наименьшего сопротивления. Он не стал оформлять задержание; зачем ему лишняя суета? Он лишь вызвал "Скорую" для освидетельствования крикуна. Врачи нашли в крови спирт, нашли ушиб на лице. Никто не составил на него протокол задержания, никто не застраховал нас от дальнейшей беды. Вышло, что мы незаконно задержали, плюс, избили ребенка. Он ведь не доставлялся в милицию. Об этом не было ни одной бумаги, кроме наших двух рапортов. Да кому они были нужны, наши ненужные рапорта? Кто бы поверил нам, милиционерам, когда на самом высоком уровне взялись с нами бороться?
Куда пошел этот обиженный? Конечно, в прокуратуру. Там никто не смотрел, что он вор. Что на "ты" с наркотой, что состоит на учете в милиции. И отец у него тоже вор, и только что в очередной раз вышел из лагерей. Не знаю, насколько обрадовались в прокуратуре, но мне показался в копеечку белый свет. Я оказался самым виноватым, как старший экипажа и офицер. И пошел по самой знаменитой в наших кругах статье: "превышение должностных полномочий"; по самой ходовой ее части, "с применением насилия", и на самый высокий срок: "до десяти лет лишения свободы". Только из-за того, что один майор — толстый, потный мужик — не стал составлять протокол. Только из-за того, что в нашей стране есть "план", по которому милиция бросает за решетку граждан, и по которому прокуратура отправляет вдогонку милицию.
…Нет, не жаль мне было себя. Обидно. Обидно до боли, до слез на глазах. Никто не помог мне тогда. Напрасно стучал я в начальственные приемные, напрасно искал в них защиты. Все отворачивались, все разводили руками и спешили прогнать. "А что мы можем?" — прятались от меня одни, "Здесь уже дело за адвокатом", — учили другие, "Ты же знаешь политику генерала — не помогать, если вмешалась прокуратура" — шепелявили третьи. А у многих из них я когда-то служил, а многих застал еще в майорских погонах. И вот все, словно шакалы, бежали, поджав хвосты. Все верно. Они могли только кричать, могли только требовать и наказывать, но упали бы замертво, если б вдруг помогли.
