Сегодня выдалось на редкость красивое утро. Едва я присела в саду с чашкой кофе и бутербродом, как в калитку, запыхавшись, вбежали Гудрун и Петра. Точнее, запыхалась одна Гудрун, пот лил с нее градом, длинные седые волосы торчали во все стороны, красные пухлые щеки придавали ей сходство с хомячком, которого мне так никогда и не купили. На ней были шорты, открывавшие толстые ноги с сеткой синих сосудов, и какая-то пестрая кофта, обтягивающая живот. Петра, напротив, выглядела свежей и бодрой в новом летнем платье лилового оттенка. Волосы у нее были красиво уложены, и ни следа герпеса на губах.
Я смотрела на старых подруг, и мне было немного грустно видеть, какими мы все стали. Наши мечты высохли среди страниц книги жизни, стали плоскими и бесцветными.
Свен ушел в деревню поговорить с Орном. Я предупредила его уже в который раз, чтобы не смел трогать мои розы. Кол так и торчит посреди кустов, и каждый раз, глядя на него, я вспоминаю о вампирах, которым втыкают осиновый кол прямо в сердце. Утром я сорвала несколько веток шиповника и поставила на стол в саду. Рухнув на стул, Гудрун поддалась искушению и зарылась лицом в душистый букет:
— Как тебе удается выращивать такие прекрасные розы, Ева? Как я ни стараюсь, мне с ними не везет. Сейчас на них напала тля, я ее и руками давлю, и мыльным раствором опрыскиваю, и хоть бы хны! Конечно, у меня нет ни сил, ни желания с ними все время разговаривать, как это делаешь ты. Кстати, прости, что мы явились без приглашения. У тебя не найдется чашечки кофе для незваных гостей?
— Конечно. Возьмите в кухне и сделайте себе бутерброды, — предложила я.
Гудрун тут же поспешила в дом, а Петра подошла к моим розам проверить, правду ли говорит Гудрун.
Я не могу рассказать подругам, почему мне так везет с розами. Какими бы капризными созданиями они не были, их все равно намного легче любить, чем маму. Тот, кто делает усилие, будет вознагражден сполна. Забота и любовь приносят свои плоды. Я вспоминаю мамин рот, наполненный розовыми лепестками. Там, где когда-то лежала она, теперь растут розы. Я смотрю на них словно сквозь призму времени. Мама меня не хотела, но теперь она всегда со мной. Когда ветер доносит до меня медовый аромат роз, я чувствую, что меня любят. Что мои труды не напрасны. Даже если стоили кому-то жизни.
Гудрун вернулась с огромной кружкой кофе и тарелкой, полной бутербродов, уже успев засунуть что-то себе в рот. Как всегда. Конечно, пекарни Берит больше нет, но хлеб, который Свен покупает в пекарне у Осы, тоже весьма неплох. Гудрун вздохнула:
— Не понимаю, почему я так голодна. Перед завтраком Сикстен сказал, что ему надо куда-то уехать, и у меня совершенно пропал аппетит. Не могу есть в одиночестве. — Она откусила кусок бутерброда, отпила кофе и откинулась на спинку кресла, глядя на солнце. — Наверное, в нашем возрасте уже вредно загорать, но мне на это наплевать. У вас тут так здорово. У нас же совершеннейший бардак. Сколько ни пытаюсь навести порядок дома и в саду, такое ощущение, что я просто перекладываю хлам с одного места на другое.
— Тебе удалось позаботиться об Ирен?
Рассказы Гудрун об уборке все равно что сказка о заколдованном горшке. Забудешь заклинание, и каша польется из него, заливая всю кухню. Но, видимо, имя Ирен оказалось тем самым заклинанием, способным остановить поток слов Гудрун. Пару дней назад Ирен перевели в новый дом престарелых, тот самый, обитателям которого так сочувствовал Свен и где работает Гудрун. Она занимается там тем, чем должен заниматься немногочисленный персонал Сундгордена: кормит стариков, помогает им принимать душ и вывозит на солнышко погреться, когда у нее есть время. Но пока что его не нашлось для Ирен. Видите ли, все произошло слишком быстро.
Гудрун опять вздохнула:
— Летом у нас не хватает персонала, и мы готовы нанять кого угодно. Понятия не имею, чем занимается биржа труда, но на наши объявления никто не откликается. Кстати, у нас появился новый помощник, он алжирец, но всю жизнь прожил во Франции, говорит по-французски и почти не понимает по-шведски. К тому же, не первой молодости. Он носит странные сандалии, надевая их на носки. Мы испугались, когда его увидели, но оказалось, у него есть подход к старушкам. Сегодня я видела, как он сидел с Ирен за столом. Она отказывалась есть и хотела вернуться в кровать, но он положил ей руку на плечо и сказал: «Ирен, ты же не откажешься выпить чашечку латте ради меня?» Его легкий французский акцент почему-то сделал обычный кофе с молоком привлекательным! Ирен кивнула и мигом опустошила две кружки. Она заставила его пообещать, что он как-нибудь вывезет ее на солнышко и они выпьют вместе латте, потому что ей не хочется сидеть у себя комнате теперь, когда она познакомилась с таким приятным мужчиной. А потом она попросила его помочь ей утопиться в озере. И выглядела очень довольной. Хотя обычно почти ничего не ест.
Теперь вздохнула я:
— Сколько, думаешь, ей осталось?
Гудрун подставила тарелку под подбородок, чтобы поймать кусок сыра.
— Трудно сказать. Кто-то умирает, стоит ему оказаться в доме престарелых. Просто решает умереть и умирает. Другие цепляются за жизнь. И мы знаем, что Ирен как раз из таких. Персонал ее любит. Все говорят: она такая вежливая, все время благодарит.
Благодарит. Какая ирония судьбы. Петра оставила розы в покое и тоже принесла себе чашку кофе. Мы еще поговорили об Ирен, о том, какой она была до болезни, и Петра сказала:
— Да, ее трудно назвать приятным и легким в общении человеком, но нельзя отрицать: все, что она говорила, думала и делала, было из ряда вон выходящим. Может, чтобы тебя помнили, вовсе не надо быть милым и любезным? Достаточно быть просто неординарным человеком.
— Но ведь Мать Терезу все помнят, а она была добрейшим и милейшим человеком, — вставила Гудрун первое, что ей пришло в голову. Петра расхохоталась.
— Мать Тереза? Ну да, конечно. Только что ей дала доброта: славу? Деньги? По мне, уж лучше брать пример с Ирен, чем с Матери Терезы. Во всяком случае, наш с Хансом брак стал нормальным, только когда я перестала изображать Мать Терезу.
Поскольку она сама затронула эту тему, мы засыпали ее вопросами. Петра замахала на нас руками:
— Я еще сама не знаю, что будет дальше. Он звонил два раза, а по телефону, как вам известно, молчать трудно. Особенно, когда звонок междугородний. Наш Ханс слишком жаден для этого. Так что у нас состоялось что-то вроде разговора, и он сказал, что готов начать все сначала, если я постараюсь. Я спросила, чего именно он от меня ждет, но он не ответил. Сказал только, что я нужна ему. Не знаю, достаточно ли мне этого. Так хорошо одной, скажу я вам. Как давно уже не было. В доме никто не мусорит: каким я его утром оставляю, таким и нахожу вечером. Ума не приложу, как меня угораздило потратить полжизни на какого-то Ханса. Надеюсь, это была худшая половина моей жизни.
— А ты сказала ему, что столько всего выкинула? — с любопытством спросила Гудрун. Я вспомнила, что она прихватила кое-что из вещей Ханса, хотя ее собственный дом и так завален всяким хламом.
— Да, я говорила ему, что сделала уборку. Но он с ума сойдет, когда узнает, что я выкинула из подвала старый аквариум, который простоял там двадцать лет. Самое смешное, что дети никогда рыбок не просили, а мне пришлось за ними ухаживать. Как всегда. Под конец я их просто возненавидела. Не понимаю, зачем держать бедняжек в стеклянной клетке, если мы регулярно употребляем в пищу их менее удачливых собратьев. Тем более, что я вообще была против этой покупки. Надо было сразу отказаться за ними ухаживать, они бы умерли, и не было бы проблем. Но я слишком слабохарактерная, поэтому мне пришлось ухаживать еще и за ними. Только представь, сколько женщин вынуждены кормить хомячков, морских свинок и прочих крыс, которых заводят их безответственные домочадцы.
Гудрун заявила:
— Я тобой восхищаюсь. Взяла и вышвырнула мужа. Привела себя в порядок. А я… Я только хожу туда-сюда и ем все подряд. Надо бы навести дома порядок, похудеть, заняться своей внешностью… А я ничего не делаю. Вчера нас пригласили в гости. Там был такой вкусный швейцарский шоколад к кофе, что я стащила несколько кусочков и спрятала в карман. Но мне кажется, хозяйка дома это заметила — она посмотрела на меня таким сочувственно-презрительным взглядом, когда мы уходили. А Сикстен… не делайте вид, будто не знаете, что происходит. Все видят, как он себя ведет. Я притворяюсь, что ничего не замечаю, но он лапает всех женщин — знакомых и незнакомых. Не представляете, как мне больно это видеть. Я знаю, что уже не молода и не красива, но ведь те, кого он лапает, еще хуже. И дело не в том, что я не хочу с ним секса. Хочу. И всегда хотела. Это он не хочет. А вот лапать других — это пожалуйста.
— Гудрун, кто знает, может, это единственное, на что он способен? — вырвалось у меня. Мне было жаль ее, ведь под этой массой жира скрывалась такая ранимая и неуверенная в себе женщина.
