Домокошу казалось, он сейчас закричит.
— Воспоминания… — сказал полицейский чин. — Пожилая была, бедняжка. Теперь все стало гораздо яснее.
— Да, они не были современными людьми, — сказала Иза тихо, искренне, с болью в голосе. — И отец, и мать, бедная, оба они давным-давно были молодыми.
— Я думаю, на этом можно закончить, — сказал полицейский. — Примите мои соболезнования.
Он снова пожал руку Изе. Пьяный вдруг поднес ладони к глазам и громко, горько заплакал, словно лишь сейчас осознав, что по его вине умер человек. Сторож издавал нечленораздельные звуки, будто с собакой своей разговаривал. Иза сидела усталая, грустная; так выглядит человек, долгие годы строивший дом и оказавшийся вдруг перед кучей битого, перемешанного со стеклом кирпича.
Домокош смотрел, как, в безутешной своей тоске, на обломках непонятного, отвергнутого своего бескорыстия, она обращает к нему свой взгляд и утомленной, слабой улыбкой благодарит его за то, что в этот тяжелый час он был с нею рядом. Из-за широкого, лоснящегося лица Гицы, из-за ее слов, в которых мелькали сотенные ассигнации, новое пальто и мохеровый шарф, на него смотрела, как невеселое, неохотно вышедшее из-за туч солнце, сама правда, свидетелем которой он был — еще не сознавая этого — и в Пеште, но особенно очевидно — сейчас, в эту минуту, минуту ее торжества. «Что ж, решилось, — думал Домокош. — Вопрос решился раз и навсегда».
Антал и Лидия оказались рядом, почти касаясь друг друга плечами. На широком, скифском лице Антала застыло горе. Лидия стояла спиной к подоконнику, забитому комнатными растениями, и цветущие кактусы обрамляли ее фигуру, словно странный свадебный убор, который так же не шел ей, как если бы в ее локоны натыкали перьев или сентиментальных миртовых ягод. Единственное, что пошло бы ей сейчас, хорошо бы смотрелось в ее красивых, сильных руках, — весы в левой и сверкающий меч в беспокойной правой руке.
Они продиктовали девушке в форме свои анкетные данные, в комнате звучали даты, названия населенных пунктов. Рука Изы дернулась на локте Домокоша, когда она услышала данные сиделки: Такач Лидия, родилась пятого октября тысяча девятьсот тридцать второго года, место рождения — Дюд-на-Карикаше.
Лидия только сейчас, впервые с тех пор как узнала Изу, беспристрастно взглянула ей в лицо.
Узнала она ее, уже несколько месяцев проработав в клинике. Каждый раз, когда та появлялась в коридоре, Лидию охватывало благоговение. Правда, тогда она благоговела перед каждым врачом: врач мог сказать, что нужно делать, чтобы спасти человека; но с Изой у нее было связано гораздо более сильное чувство. Славу Изы больничные стены сохранили и после ее отъезда в Пешт, пожилые сиделки часто говорили о ней и, когда она однажды появилась сама и, как обычно, сразу направилась к Деккеру, показали ее Лидии: вот та самая докторша, Изабелла Сёч, что раньше работала здесь, в ревматологии, любимица профессора Деккера, бывшая жена доктора Антала.
Иза часто бывала в клинике, ее видели здесь каждый месяц. Лидия боготворила ее: за ней виделся Дорож, стеклянные стены водолечебницы, бурлящий источник. А как смело она держалась во время войны, — об этом Лидия слышала от тех, кто в свое время участвовал в акции саботажа. А как она, наравне с мужчинами, трудилась на восстановительных работах, — хвалили ее бывшие сотрудники. Те, кто ходил с ней на семинар, удивлялись ее прилежанию, быстроте восприятия, самостоятельности во мнениях; и все, кто ее знал, рассказывали, какой добрый, великодушный она человек, как преданна своим старикам-родителям.
Изу Лидия выбрала своим идеалом.
Когда она приезжала из Пешта и привратник возбужденно звонил в отделение: «Доктор Сёч приехала», — Лидия бежала к лифту, чтобы первой поздороваться с Изой. Казалось, сам становишься лучше, побыв рядом с ней, услышав ее слова: «И как это у вас получается, сестрички, что вы так быстро растете?»
Потом она полюбила Антала, и чувство ее к Изе стало сложнее.
Вся клиника знала, кто виноват, что брак Изы и Антала распался; клиника многое знала о тех, кто попадал в ее стены: о сотрудниках, о больных, даже о членах их семей. Иза, кстати, и не скрывала правды, ей и в голову, видимо, не приходило, что правда может оказаться невыгодной для нее. Друзья, выбрав момент — обычно во время ночного дежурства, — доверительно спрашивали у нее, верно ли, что они с Анталом подали на развод, — и получали один и тот же ответ: «Так хочет Антал». Деккер бранился, коллеги качали головами, на Антала долгое время смотрели в отделении осуждающе, некоторые всерьез охладели к нему. Кто-то сформулировал и причину охлаждения: если уж Анталу Иза Сёч не хороша, что ему делать с нашим братом, простыми смертными?
Затем Иза уехала в Пешт, конфликт понемногу забылся, Антал не женился больше, и в клинике пришли к выводу, что, видимо, в бобылях ему лучше; есть натуры, которым женитьба противопоказана. «В конце концов, это его забота», — говорили приятели с некоторым даже сочувствием, а врачи пожилые пускались в туманные рассуждения о том, что в браке, мол, такое бывает, что совместная жизнь становится невыносимой. Доктора Сёч никто из них не знает как женщину, никому не удалось приобрести такой опыт, с первого курса она всегда была с Анталом. Словом, один господь знает, что там у них произошло, — да и не все ли равно?
Антала простили; простил его даже Деккер.
Лидия была в отчаянии, что ее угораздило влюбиться в человека, который был мужем Изы.
Иза со всеми умела разговаривать беспристрастно и искренне; Лидия же — разве что с больными, особенно с тяжелыми, с которыми было больше всего хлопот; с ними у нее словно язык развязывался — а она в общем отнюдь не была болтливой. У нее не было в жизни каких-либо волнующих переживаний; на занятиях по повышению квалификации она особо не блистала, во время войны была еще ребенком, ей не пришлось красться по темным переулкам с оружием и листовками, как Изе. Правда, как-то летом, приехав домой на каникулы, она участвовала в работах по регулированию речного русла, но в них участвовала вся молодежь их деревни и даже приехавшая из других краев — что это в сравнении с Дорожем! Переодеваясь после дежурства, она с досадой разглядывала свои белокурые волосы, серые глаза: Иза была голубоглазой и темноволосой.
Лидия знала: если она очень захочет, то без большого труда может стать одной из тех, с кем Антал время от времени проводил вечера; но она не хотела этого. Отношения Антала с женщинами, даже по здешним понятиям, были слишком уж мимолетными и однозначными. Лидии же нужен был весь Антал, со всеми его заботами и делами, ей хотелось видеть его в унынии, в плохом настроении, чтобы утешить, развеселить, накормить, если он голоден, в меру сил своих помочь в работе. Лидия мечтала об истинной душевной близости с Анталом, чтобы можно было говорить с ним обо всем на свете: и о неожиданном выздоровлении тяжелого больного, и о цветах, например, или даже о том, какое заказать ей платье или что почитать. Чувство Лидии было беззаветным и чистым, и когда она осознала это, то стала по-новому относиться и к доктору Сёч.
Жадно и с новым каким-то обожанием смотрела она на Изу, которая, при всех ее прочих достоинствах, знала, оказывается, некое магическое средство, вызывающее резонанс в душе и теле Антала. В иных обстоятельствах она не боялась бы стать в браке преемницей другой женщины — но не могла себе даже отдаленно представить, что займет в постели Антала, за его столом место Изы. Тот, кто когда-то жил с Изой, думала Лидия, ни за что не сможет ее забыть, а если забудет, то только внешне и все равно невольно будет ее меркой мерить любую женщину. Кто возьмет на себя смелость бросить вызов этим воспоминаниям? Да разве сможет человек, которому чего-то недоставало в Изе, заметить и полюбить ее, Лидию?
Словно какое-то функциональное расстройство, с которым можно бороться врачебным вмешательством, диетой, гимнастикой, пыталась она истребить в себе кажущееся столь бесцельным, бесперспективным чувство. Хотя нелегкая ее работа отнимала уйму времени, Лидия все же находила возможность общаться со своими сверстниками. Она болтала и танцевала с молодыми людьми, ходила в кино, летом — на пляж, зимой — на поросший елями холм, кататься на санках, играть в снежки. Даже порой целовалась под бюстом местного поэта, как любая другая девушка, пока Чере из хозотдела не стал намекать ей на свадьбу; тогда она на некоторое время отошла от всего, испугавшись. Ей казалось, она невольно обманула беднягу Чере.
Разлюбить Антала было не так просто: каждый день она видела его в отделении, говорила с ним, они обменивались пустыми фразами, которые только больным казались многозначительными. Иногда Лидия видела его в буфете или у клиники с какой-нибудь очередной женщиной — в такие дни у нее портилось настроение, она ощущала какой-то тихий гнев: что он, собственно, в них находит? Неужели они лучше ее? В тех случаях, когда в коридоре появлялась Иза и стучалась куда-нибудь в дверь, разыскивая Антала, Лидия чувствовала ревность, странным образом смешанную с глубоким уважением к этой женщине, с гордостью за нее; впрочем, если разобраться, для ревности были и причины более веские: порой в буфете Антал очень уж близко склонялся к женщинам или, схватив кого-нибудь из них за руку, бежал с ней по окаймленной самшитом дорожке — с Изой же здоровался за руку, словно с мужчиной, и почти не беседовал с ней с глазу на глаз, рядом всегда был профессор.
