– Хорошее название.
– Значит, завтра принесу… первым делом… Новый роман называется лучше: «Ходок»… А мне бы очень хотелось увидеть другие ваши работы. Может быть, разрешите зайти в мастерскую?
– Конечно, – кивнула она и несколько неловко замялась. Отвела глаза в сторону, не глядя на меня.
Ну конечно, я ей надоел. В душе вспыхнула паника. Как кому-нибудь не надоесть? Прежде чем я успел решить дилемму, она сказала:
– Я сейчас спать ложусь.
– Хорошо.
– Спокойной ночи. – Она еще раз мне улыбнулась, шагнула в комнату, закрыла дверь.
Ничего нет хуже, чем кому-то наскучить. Я захромал к себе, чувствуя себя бессильным, стыдясь себя – чрезмерная реакция. Мы очень мило поболтали, но мне казалось, что я полностью погубил отношения с Авой. Должно быть, из-за алкоголя и травки. Говорил отчетливо, внятно, шагал по прямой, то есть внешне демонстрировал трезвость, но все мои эмоции были преувеличенными, необычными. Наступил тот час ночи, час отрезвления после попойки, когда, потягиваясь и разминаясь, просыпается меланхолия, жалость к себе.
Я вошел в рабочий кабинет, где на своей лежанке сидел Дживс, читал Пауэлла, как верный член нашего читательского клуба. Читал он первый роман последней части под прекрасным названием «Книги обставляют комнату».
– Привет, Дживс, – сказал я и сел за письменный стол. Приятно было его видеть, но я все еще был безутешен. Ощущал тот самый привкус, который постоянно преследовал Тинкла – вряд ли кто-нибудь меня когда-то полюбит. Как уже было сказано, алкоголь и травка проделывают со мной, нехорошие шутки. Теперь действуют вовсе не так позитивно, как раньше, позволив свободно превратиться в мальчишку, играющего в космическое путешествие.
– Добрый вечер, сэр, – ответил Дживс.
– Скажу прямо, Дживс, – сказал я, ослабляя галстук. – Скрывать бесполезно. Я снова напился и пьян до сих пор. Вдобавок опять отключился. Пошел на вечеринку к доктору Хиббену, где они с женой чуть меня не убили. Потом марихуану курил. Потом вел машину в пьяном виде. Если желаете позвонить в ФБР, не стану препятствовать, Дживс.
Я все ему выложил, утаив только, какого тупого дурака свалял у дверей Авы. Не мог в этом признаться. Хотел притвориться, будто ничего подобного не было.
– Немало успели сделать, сэр. Еще нет и полуночи.
– Старался, Дживс… И намерен еще кое-что сделать. Я безнадежен. Поэтому имею полное право доставить себе удовольствие, правда, Дживс?
– Можно занять и такую позицию, сэр.
– Но вы сами ее бы не заняли, Дживс?
– Не думаю, что окажусь в положении, которое бы меня вынудило занять подобную позицию, сэр.
– Положений много, Дживс.
– Да, сэр.
– Позвольте мне так поставить вопрос. Вы считаете, что мне можно занять подобную позицию? Хочу вернуться к двум своим друзьям, Мангрову и Тинклу, еще выпить и покурить марихуану.
– Не имею собственного мнения о том, какую позицию вам следует занять в вашем положении, сэр.
Я бросил на него прищуренный устричный взгляд, но произвел слабое впечатление. Я не большой специалист по устричным взглядам. Улитки мне как-то ближе.
– Хорошо, Дживс. Понимаю, не очень приятно разговаривать с подвыпившим человеком. Если вас это хоть как-то утешит, я курил лекарственную марихуану, одобренную врачами.
– Очень хорошо, сэр.
– Точно не знаю, кто ее одобрил, какой государственный орган этим занимается, тем не менее марихуана сертифицированная. Это облегчает мне совесть. Я по-прежнему думаю, что курить ее противозаконно, но, возможно, не так противозаконно.
– Да, сэр.
– Хорошо, Дживс. Вижу, вы не слишком меня одобряете. Хотелось бы, чтоб не судили так строго. Я ничего не могу поделать. У меня какой-то дефект. Я малодушный!
– Я вам не судья, сэр.
– Тогда кто же вы?
– Если можно одним словом охарактеризовать меня или мое эмоциональное состояние, сэр, хотя я не уверен, что нуждаюсь в характеристиках, я сказал бы, как уже объяснял нынче утром, что отстраняюсь в ответ на ваш алкоголизм, а теперь и наркоманию.
– Я вовсе не наркоман! Немного покурил марихуану… Лекарственную!
– Очень хорошо, сэр.
– Ладно, Дживс. Отстраняйтесь. Отстраняйтесь, пока не забудете, где находитесь!
Я раздраженно вскочил, не соображая, что делаю. Веду себя неразумно. Задним умом знал, что срываю на Дживсе неудачу с Авой. Бросился в спальню, схватил шлепанцы, швырнул за дверь. Вернулся в кабинет и выкрикнул:
– Иду пить и курить травку! Буду очень признателен, если вы соблаговолите отстраниться от лежанки, услышав, как кто-то уносит мои тапки. А если не пожелаете поймать вора, тоже ничего! – и прежде чем Дживс успел ответить, хлопнул дверью.
Я понимал, что поступил отвратительно, но не мог удержаться. Очень редко веду себя таким образом. Видно, страдая от вечного одиночества, мы набрасываемся на тех, кто нас действительно любит. Такова одна из характерных черт человеческой натуры, которую можно в целом назвать одним словом: некорректность.
Встреча в коридоре. В мире что-то неладно. Жеребцы и младенцы неплохо проводят время. Я отдаю дань памяти X. Обсуждение фаллосов разных народов. Менестрель прекращает играть, и цветок увядает. Кто-то действует грубо, кому-то это нравится. «Метс» – 1973[76] возвращается к жизни, Эд Крейнпул играет заметную роль. Я не нуждаюсь в снах
Бедный Дживс. Никому не нравится, когда на него орут. Но если кто-нибудь может это стерпеть, то именно Дживс. Он знает, что я полный идиот, меня нельзя всерьез принимать. В любом случае, может быть, он даже рад, что я оставил его в покое за чтением.
Тем не менее мне за себя было довольно стыдно, поэтому я быстро прошел по коридору, поднялся по короткому лестничному пролету, убегая от того, что только что натворил. Собирался пойти к Тинклу, посидеть с друзьями, членами Федерации, вернуться в прежнее хорошее настроение.
Хотя на самом деле следовало вернуться, принести извинения Дживсу.
Но если бы я это сделал, не наткнулся б на Аву. Она была в белом халате, плотно облегавшем прекрасную фигуру. Только что вышла из ванной в своем коридоре и возвращалась в комнату.
– Не хочешь зайти на секунду? – спросила она.
Она приглашала меня к себе. Я дурной человек. Только что накричал на Дживса. Вселенная демонстрирует, как она устроена: хорошие вещи случаются с плохими людьми.
– Хорошо, – сказал я, выдавливая слова, как цемент. В висках невероятно колотило. Во мне было столько свежей крови, что я полностью протрезвел. Понял, что, видно, неправильно истолковал ее прежнее настроение. Может, она и тогда хотела меня пригласить.
Ава вошла в комнату первой, я следом. Она закрыла дверь, пошла к кровати – старинной, с пологом на четырех балясинах, как у Бобьен. На большом старом деревянном комоде горела маленькая лампа. Света было мало, но Ава хорошо смотрелась в тени. Я не двигался. Она оглянулась, снова подошла ко мне. Босиком. Ростом ниже меня. В действие вступила нормальная система мужских и женских измерений. Ко мне протягивались руки. Я хотел ее обнять, но был слаб и испуган, на запястьях висели булыжники, хотя все-таки удалось их поднять, обхватить ее. Крупная девушка, но в объятиях даже крупная девушка кажется маленькой.
Ее губы прижались к моим, приоткрылись вместе с зубами, язык проник в рот. Я уже не чувствовал слабости, но держал себя в руках. Начинал опасаться за свое дыхание после вина, виски, травки, сернистой воды. Она все меня целовала, и я прогнал невроз. Дыхание у нее было теплое, вкусное, словно она только что ела яблоко. Возможно, и ела. Я ответил на поцелуй, запустил пальцы в густые темные волосы.
Я получил желанную девушку. Но никто никогда не получает желанную девушку. В мире что-то неладно.
Ее нос утыкался мне в щеку. Так мы и протанцевали назад к кровати. Она на нее села, я остался стоять.
Халат распахнулся. Она была обнаженной.
Я положил ладонь на полную мягкую грудь, а потом подхватил ее снизу. Никто ничего не взвешивал с таким наслаждением со времен Архимеда. Соски у нее были крупные, коричневые.
Я наклонился, поцеловал сосок, сел на кровать и опять присосался к нему, как голодный младенец. Наверняка это было приятно тридцать лет назад, когда я был младенцем, и очарование не пропало.
Я уткнулся лицом в ложбинку между грудями и глубоко вдохнул. Все войны приходят к концу. Мне понравился ее запах. Сдвинув груди вместе, мне удалось взять в рот оба соска.
Мы целовались снова и снова. Потом с меня стала слетать одежда. Остались только длинные боксерские трусы. Мы лежали бок о бок и целовались. Разбитый нос вел себя прилично, не болел. Впрочем, если бы даже мне в спину вонзился топор, я не почувствовал бы.
Она прижималась ко мне бедром. Положив руку на ягодицу, я распалился, как жеребец. Собственно, и без того распалился, как жеребец, а чувствуя под рукой ягодицу, превратился в жеребца, охваченного лихорадкой.