Я захохотал:
— НАМ НЕ ПРИВЫКАТЬ!
Автономов нахмурился.
— Странный ты читатель, Костя! Ты не читаешь книги, а перевозишь их туда-сюда. Это какой уже раз будет? Третий, кажись?
— Оставь, — поморщился Автономов, смоля сигарету.
— Ты где жил все это время? — отсмеялся я.
— В командировке был на севере. А потом обитал здесь, в офисе. На диване спал в кабинете генерального. Уютно, удобно, знаешь. Лучше, чем у тебя на полу.
— А Милену, извини, не встречал?
— Нет и не желаю, — круто обрубил Автономов.
— А я вот встретил, представь себе. Не далее как час назад, по дороге сюда.
Зазвонил телефон.
…Автономов сообщил кому-то, что уже не полномочен решать такие вопросы. Он уволился из фирмы. Да, уволился. Обращайтесь к генеральному директору.
Положил трубку и пронзил меня острым взглядом охотника и рыболова, в котором, почудилось мне, промелькнула подозрительность сторожа:
— Встретил, говоришь? Где?
— А около Дома торговли. Забегала что-то купить девчонке.
— Одна была?
— Одна.
— Ну и что? Как она?
— Плохо выглядит, Костя. Подурнела. А мне сказала, что я хорошо выгляжу.
— Соврала. Не верь. Ты похож на дистрофика, Анатоль. Про меня расспрашивала? Жив, мол, или не жив? Здоров, мол, или болен? — с жадностью спросил Автономов.
— Да, интересовалась. В частности, вернулся ли ты к Раисе.
— Ишь ты! Мечтает, значит, чтобы я вернулся.
— Да нет. По-моему, наоборот. По-моему, с ревностью спросила. Так мне показалось.
— У тебя богатое воображение, писака! Еще что?
— Хочет определенности, — сказал я.
— Это как же?
— Ну, ты же ничего не решаешь относительно квартиры, своих вещей, тех же книг. Вот она мается в неведении: как быть, что делать.
— Ишь ты! Вещи ей мои мешают, книги. Не может ввести… этого… в дом, где я вроде бы еще проживаю, — заострилось его лицо.
— Мне показалось, Костя, что она хочет навести между вами мосты.
— Ну да, как же! Она знает, что все бесповоротно и безоговорочно решено. Ей надо хатой единолично завладеть. Ну что ж, пусть пользуется. — ПЫХ-ПЫХ!
— Передашь ей права на владение своей половиной?
— Обойдется без бумаг.
— А помнишь, ты в банке угрожал Раисе, что отнимешь у нее комнату? С этим как? — копнул я.
— Зачем она мне теперь? Пусть пользуется! — сказал Автономов. ПЫХ-ПЫХ!
НЕВЫНОСИМО. Я залпом выпил стопку коньяку.
— Лихо, — одобрил Автономов мои действия.
— Костя, дружище, оставь ты эту аферу, — взмолился я. — Ну отсидишь ты на своей заимке год-два-три, вернешься — и что? Милена за это время может выйти замуж.
— За ней не заржавеет, — согласился Автономов.
— Раиса может обзавестись сожителем.
— За этой тоже не заржавеет, — кивнул он, соглашаясь.
— Зинаида тоже долго не засидится одна.
— Это уж точно.
— Ну а ты? Ты ведь останешься, по сути, без двора, без кола.
— Анатоль, я не собираюсь сюда возвращаться, — ровно произнес Автономов.
— Как так? Твою станцию могут напрочь прикрыть. Сам говорил.
— Могут. Говорил. Но я подстраховался на этот случай. Есть один маленький заводик, Анатоль. Я там прежде директорствовал. Сейчас там командует мой старый дружок. Он возьмет меня к себе в любую минуту моей остатней жизни. А пустых домов в поселочке — на выбор. Что ж мне волноваться из-за жилья, сам посуди, Анатоль?
Я уставился на него. СГИНЬ. СГИНЬ. ТАКИХ НЕ БЫВАЕТ. Мы, пенсионеры, осуждаем твое наглое и вызывающее поведение, Автономов. Ты оскорбляешь наше сообщество, не подчиняясь его этическим и физическим нормативам. Почему ты не хочешь жить спокойно и благопристойно и умереть в свой срок спокойно и благопристойно? Зачем ты тревожишь нестандартными выходками своих ровесников — например, Сочинителя?
ЗАЧЕМ ТЕБЕ БРОСАТЬ ЦИВИЛИЗАЦИЮ, ХРЕН ТЫ МОРЖОВЫЙ? — заорал я ему в лицо.
Он даже не дрогнул.
— А чего здесь такого хорошего, Анатоль?
— Как — что?! Люди тут, много людей. Машин очень много, улицу не перейдешь. Магазины, базары, библиотеки, музеи. Многоканальное опять же телевидение. Иностранцы шастают. Прямая связь с материком. Это не благо?
— Ну и херня, — кротко сказал Автономов. ПЫХ-ПЫХ!
— А денежки? Сколько ты загребал в этой фирме, ну-ка скажи мне!
— Оставь, Анатоль. Что ты понимаешь в деньгах! Когда я был не один, деньги мне были нужны. Теперь я о д и н, и мне, извини, на них насрать. Меня обеспечат продуктами на станции. Это все, что мне надо, — четко сформулировал свою жизненную программу бывший коммерческий директор.
— А я тебе скажу, караульщик, что ты позорно сбегаешь от Милены и вообще от житейских передряг!
— Выпей еще, Анатоль. А то ты зримо поглупел.
— И выпью! И еще сильнее поглупею! Дай стакан.
Он подал стакан, и я заполнил его значительными остатками «Белого аиста».
— Будь здоров, Костя. Сторожи хорошо, старый хрыч, — произнес я тост.
— Будь и ты здоров, Анатоль, — заухмылялся он. И чуть-чуть пригубил из своей стопки. — А скажи: ты все еще холостуешь?
— Пока да, — отдышался я.
— А в перспективе?
— А в перспективе, Константин Павлович, заведу гарем, — отвечал Сочинитель.
«Я забрал 40 томов из серии «Всемирная литература», оружейную коллекцию, кое-что из вещей. (Остальные книги увезет Анатолий.) Уезжаю надолго, считай, навсегда. Квартира в твоем (вашем) распоряжении. Константин».
Такую записку оставил Автономов Милене.
И город опустел после его отъезда. Так бывает. Уезжает один человек из ста, предположим, пятидесяти тысяч, а такое впечатление, что произошла повальная миграция, или дружная эмиграция, или массовая депортация — словом, отток жителей. Образуется зияющая брешь в народонаселении. Жизнь заметно тускнеет. Скучно на этом свете, господа, без Автономовых!
Чтобы не оставаться в полном одиночестве, я позволил все-таки герою своих «Путешествий» выжить и выздороветь.
С Натальей Георгиевной Маневич было сложней: она не подчинялась моим сочинительским прихотям. Она не давала о себе знать, а подкарауливать ее у входа в поликлинику, звонить домой и слышать холодные ответы сына, что мамы нет, — это уже было. Я РЕШИЛ ЗАБОЛЕТЬ. В конце концов, болезнь — испытанный сюжетный ход.
Звонок оказался удачным: Наташа сама сняла трубку. Она слегка встревожилась, услышав мой слабый, страдающий голос.
— Что с тобой? — спросила она.
— Жуткий радикулит, Наташа, — правдиво солгал я. — Рецидив радикулита. Не могу сходить в аптеку. Лежу пластом. Как быть?
Наступило молчание.
— И голодный, как пес, — жалобно продолжал я. — Запасы продуктов кончились и…
— Ты меня не обманываешь? — спросила она.
— Нет, в самом деле сильно прихватило. Если ты действительно врач…
Я детский врач, — напомнила она.
— Ну и что? Я тоже когда-то был ребенком. К тому же в старости люди впадают в детство. Мой случай, Наташа.
Опять было несколько мгновений задумчивого молчания.
— Хорошо, я приеду. Надеюсь, ты не симулируешь, — сказала моя бывшая женщина.
Трудно поверить, но факт: к тому времени, как она постучала в дверь, у меня действительно заныла вдруг поясница, меня согнуло и скрючило. НАКАЗАНЬЕ ГОСПОДНЕ!
Но еще до прихода Наташи прозвучал телефонный звонок. Мужской голос в трубке был мне совершенно незнаком, но спрашивал он именно меня.
— Да, слушаю. Вы не ошиблись, — отвечал я.
Незнакомец представился: Братченко Егор Михайлович из гидрометеослужбы. Он звонит по просьбе Константина Павловича Автономова. Известен мне такой человек?
— Ну еще бы! Более чем известен, — сразу разволновался я.
Дело в том, что он, Братченко, в компании приятелей провел пятницу, субботу и, считай, сегодняшнее воскресенье в Остромысовке. Они там рыбачили, а жили на бывшей станции, которую бдительно охраняет мой друг. Так вот, Константин Павлович просил передать мне пламенный привет. Что он и делает.
— Спасибо. Спасибо большое. Как он там?
Не только привет, продолжал незнакомый Братченко слегка охрипшим басом. Константин Павлович передал для меня парочку горбуш его собственного посола — семужного. Но за ними мне надо будет самому подъехать. Известно мне, где располагается управление гидрометеослужбы?
— Да, знаю.
— Ну вот, подъезжайте завтра между десятью и одиннадцатью и заберете. Седьмой кабинет. Братченко, значит.
— Спасибо. Подъеду. Как он там? Здоров? Не хандрит в одиночестве?
Мой собеседник густо и хрипло рассмеялся:
— Какое одиночество, что вы! Сейчас сезон. Рыбаков навалом. Он без гостей не живет.
— Вот как! А гости, надо думать, приезжают не пустые? — спросил я со значением.
— Вы насчет водочки? Ну само собой. Без нее не обходится.
— А сторож не злоупотребляет? — спросил я напрямую.
