– О несметном количестве!
– А тебе не кажется, что просто смешно так мучить себя?
– Нет, я никогда не смогу сказать тебе! – воскликнула она. – Меня обезоруживает твоя доброта, любимый.
– Слушай, давай договоримся. – Я наконец нашел выход. – Когда выздоровеешь, мы опять пойдем в «Красную лилию», в «Petit bois», куда захочешь. Мы как следует напьемся и раз и навсегда выложим друг другу все с пьяной откровенностью. Возможно, я тебе хорошенько всыплю, – пошутил я, – а назавтра все забудется. Навсегда, ясно?
– Но мне уже не выздороветь.
– С этим покончено, – отрезал я. – Скажи-ка лучше, когда придет врач?
– Часов в двенадцать.
– А как он нашел тебя вчера вечером?
– Нормально, все идет к тому…
– Вот видишь?… Это была комедия. Мэрилин, как всегда, блеск. Тони Кэртису, ее партнеру, пришлось нарядиться женщиной, а она об этом не знает и раздевается у него на глазах. Половина второй части происходит в поезде, Тони – музыкант. В один прекрасный момент она принимает его за мистера Шелла – это все равно, что сказать: «Синьор Суперкортемаджоре».[58]
Она снова открыла глаза:
– Вернемся-ка лучше к нашему соглашению, а?
– Э, нет! Ничего не выйдет – все равно я буду навещать тебя каждое утро! Наряжусь сиделкой, если нужно. Или – учти, я говорю серьезно – зайду к твоему отцу, он ко мне неплохо относился, когда я работал в типографии.
– Никогда! – Это был приказ, и я похолодел. – Вот наш уговор: когда я скажу, чтобы ты больше не приходил, ты подчинишься.
– В тот вечер мы устали от рокка и выпили к тому же.
– Ты уверен?
– Нет, но я должен защищаться, ведь не могу же я быть без тебя дни напролет!
– Ты можешь звонить, можешь видеться с Диттой. Я буду постепенно угасать, скоро сделаюсь похожа на старуху, не хочу, чтобы ты видел меня такой. Смотри, какой я стала всего за пять дней. – И неожиданно, глядя мне в глаза, обезумевшая, она расстегнула кофточку и рывком обнажила грудь. – Гляди, вся опала! Разве ее ты целовал?
Грудь была ослепительно белая, и по ней я видел, как Лори трудно дышать. Я припал к ней лицом, и во мне проснулось желание, смешанное с яростью и болью, прилив чувств, который перечеркивал все остальное так, что в словах не было больше нужды. Ее рука давила мне на затылок… Потом она лишилась чувств в моих объятиях, мне стало страшно. Я старался помочь ей, считая себя убийцей.
Понемногу она пришла в себя, и опять откуда-то издалека донесся ее голос, и я понял ее состояние, ее возбуждение, понял, в каком аду она жила.
– Извини, я крепилась, сколько могла. Мне хотелось проститься с тобой именно так. Знаешь, теперь я не боюсь смерти.
– Однако с тобой просто невозможно говорить о другом, – сказал я, гладя ее по лицу.
Она спросила:
– Надеюсь, ты убедился, что я теперь не такая, какой была в «берлоге»? Пойми, я делаю это, чтобы спасти нашу любовь. И чтобы не мучить тебя своей откровенностью. Ты остаешься, и для меня единственная возможность помочь тебе – сделать так, чтобы ты запомнил меня красивой… Я буду такой же, как до последнего воскресенья, пусть только все кончится. Болезнь, убивая тело, убивает зло. Потусторонний мир, – повторила она, – это прекрасно. Вот почему ты не должен больше приходить… Допустим, я поправлюсь, ты ведь этого хочешь? Так вот, как только я почувствую себя здоровой, я сама позову тебя, если еще буду «блеск», как ты сказал мне в тот вечер, а мы были трезвые, Но попробуй только нарушить уговор, и все будет кончено. Даже выздоровев, я не смогу тебя любить.
– Это же глупо, глупо.
Я помню отчаяние на ее лице, больше ничего. И слова, заставившие меня сдаться:
– Выходит, все было обманом. Ты такой же, как он, такой же!
Мы молча смотрели друг на друга, я – ни о чем не думая, счастливый, что угодил ей, и уверенный, что сдержу слово, чего бы это мне ни стоило. Потом в коридоре Джудитта попрощалась с отцом и тут же вошла, и мы не успели разнять руки.
– Папа долго не уходил. Я сказала ему, что ты отдыхаешь. Все, Бруно, пора идти, вот-вот вернется Луиза. Как вы нашли нашу больную, ничего? Прощайтесь быстрее. Если можно будет, завтра утром опять что-нибудь придумаем.
– Пожалуй, не стоит, – возразил я. – Для чего вам рисковать? Ведь если ваши узнают, может быть скандал. Лучше, когда Лори пойдет на поправку. А пока, если вы не возражаете, – в том же баре по вечерам и время от времени телефонный разговор.
– С чего бы это вдруг такое благоразумие? – Не дожидаясь ответа, она повернулась к нам спиной, поставила стул на место, аккуратно сложила пластинки, навела порядок на столике.
– Привет, Лори, – сказал я и поцеловал ее в лоб, она не поцеловала меня, не пожала мне руку. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как мне тяжело. По ее лицу разлилось выражение великой безмятежности.
Диагноз, непростительный для врача из страховой кассы и для доктора, вызванного через аптеку, а также халатность, проявленная родственниками в начале болезни, привели к трагическому исходу. И вот прошло шесть дней, потом восемь, и когда наконец поняли, что у Лори не обычное воспаление легких, а что-то другое, было уже поздно. Случай удивительно простой, если судить по истории болезни: от дома Лори до больницы – не больше километра, но ее привезли туда, когда уже ничего нельзя было сделать. Врачи Кареджи, которые «могли бы надеяться, если бы ее вовремя госпитализировали», думали теперь о том, как бы оттянуть приближение ужасной агонии.
Я звонил в те дни до работы и в обед, ни за кого себя больше не выдавая, поскольку и Луиза и отец уже все знали: об этом позаботилась Джудитта. «Я сказала – знакомый, а не жених». Ее отец, узнав, кто я такой, как будто обрадовался, убедил себя и жену, что мы с Лори знали друг друга еще во времена моей работы в типографии и потом встретились снова. «Парень толковый, он проработал у меня целое лето». Джудитта приходила по вечерам в бар у заставы Прато, где я уже ждал ее. «Но почему вы не хотите видеться теперь, когда дома все в порядке?» Я тонул в море ее глупости, все более ощутимой из-за бессонных ночей и, однако, неизменно веселой.
– Вы, случайно, не поругались в четверг утром? И дуетесь друг на друга в такое время? Я спрашиваю вас, Бруно. Понятно, что Лори в ее состоянии склонна все преувеличивать.
Трагедия не обходилась без смешного: официант, который всегда видел меня в обществе Лори, теперь обращался ко мне с дурацким видом заговорщика. «Вы закажете сейчас или будете ждать синьору?» Однажды, когда Джудитта положила свою руку на мою и, как всегда при разговоре со мной, вся подалась вперед, он до того обнаглел, что ставя графин на стол, пробурчал: «Я вынужден помешать вам». Вместо того чтобы возмутиться, мы улыбнулись и только покачали головами. Она продолжала:
– В четверг, после того как вы приходили, она полдня была не в своей тарелке. Могу я узнать, в чем дело?
– В обещании, которое мы шутя дали друг другу и которое Лори переиграла на серьезный манер. А я дал клятву. Впрочем, в данном случае говорить о себе – все равно что выставлять напоказ собственную язву, так что не будем об этом.
– Я думаю иначе. Иметь рядом не только родственников, но и любимого человека – большая радость. Как для больного, так и для здорового. – Против моей воли она втягивала меня в разговор, который я считал кощунственным. – Мой муж оба раза, когда я была в положении, провожал меня до самых дверей родильной палаты, и мы держались за руки.
Я объяснил, что мы устроены по-другому, что мы ненавидим страдания. Страдать – это несчастье, а мы с Лори не хотели показывать друг другу, как нам тяжело.
– Интересно, как же вы устроены? – спросила она. – Лори, которая кусает подушку, повторяя ваше имя, и вы сами со своими расспросами о ее состоянии?
Я решил выразить свою мысль иначе:
– Мы предпочитаем страдать в одиночку. Как животные. – Я считал, что Лори повела себя абсолютно правильно. – Вы когда-нибудь видели, чтобы собака осталась под машиной? Как-то я подшиб одну мотоциклом, и что же она? Потащилась, вся в крови, неизвестно куда зализывать раны. – И, желая шокировать Джудитту, добавил: – Сам-то я что, по-вашему, делаю, выйдя отсюда? Плетусь домой, чтобы там биться головой об стенку? Я иду в кино, а оттуда в Народный дом и ставлю там пластинки Челентано. Скажите об этом Лори, я знаю, она будет довольна мной.
– О, она никогда не задает мне вопросов. Я сама пересказываю ей наши с вами разговоры. Лори только чуть головой кивает, как будто ей все это неинтересно. Но как она на меня смотрит, когда я появляюсь! Я читаю в ее глазах: «Ты его видела, говорила с ним?» Как хотите, но я вас не понимаю, – повторила она. – Или, нет, я поняла вас сразу, в первый вечер. Вы оба упрямые – и она, и вы.
– И капельку странные, не так ли?
– Лори, бедняжка, – да. Я не должна так говорить сейчас, когда ей худо, но, чтобы ходить за ней, нужно терпение.
