В свете непостижимого возраста и широты времени и пространства, а также непостижимой малости его квантов вопрос вроде «А почему бы и нет?» не требовал ответа, ну или мог подождать. Вопросы о причинах существования материи, энергии, времени и пространства, о том, как они появились, что ими движет в настоящее время — все они по большому счету бессмысленны. Вселенная попросту существует и все тут. Наблюдаемый факт существования материи, энергии, времени и пространства, а также сил, управляющих ими, — вот все, что нам надо знать.
С другой стороны, мне всегда доставляло удовольствие смущать подкованных в науке друзей своими утверждениями о том, что стоит только копнуть эту теорию Большого взрыва, как тут же обнаружатся нестыковки — как у всякого мифа о сотворении мира.
К примеру, откуда стало известно, что первоначальные размеры сверхплотного вещества не превышали диаметр бейсбольного мячика (именно такие сведения доверительно сообщают популяризаторы теории), а не мяча для гольфа или, скажем, арбуза? Как этому самому бейсбольному мячику удалось за такой короткий промежуток времени (точнее, три минуты) создать девяносто восемь процентов всего вещества, составляющего на данный момент нашу Вселенную, размеры которой в поперечнике — как минимум миллиарды световых лет?
Или вот хотя бы взять время. Если верить общепринятой теории о том, что Большой взрыв произошел 13,7 миллиардов лет или 5 000 500 000 000 дней назад, не логично ли предположить, что этот самый момент имел свое время, точную дату? Поскольку методы вычислений становятся все более изощренными, скоро нам сообщат время Большого взрыва с точностью до дня недели. Но как же тогда можно утверждать, что до Большого взрыва времени не существовало? Если было «после», то было и «до». Так ли уж отличается эта теория Большого взрыва от калькуляций епископа Ашера, который в семнадцатом веке определил, что Господь — вот умора! — создал Вселенную 22-го октября 4004-го года до Рождества Христова?
Предположим, вы являетесь сторонником более мудреного понятия расширяющейся Вселенной и обходите подобные вопросы, называя бейсбольный мячик центром «черной дыры», содержащей в себе не просто все вещество, но и пространство, время, а также энергию будущей Вселенной. Если энергия еще не существовала, как же могла она взорваться? Существует мнение, что после первоначального взрыва из центра «черной дыры» через «ничто» произошел выброс пространства и вещества — для того, чтобы материальной Вселенной было чем и куда расширяться. Но что все это значит? Разве фраза «создание пространства из ничего» не кажется лишенной смысла? И если до того ничего не было, где же находился центр «черной дыры» за мгновение до взрыва? Когда она была, эта «нулевая точка времени», то самое мгновение, когда все и должно было произойти? Или «нулевая точка времени» была не-моментом, существовавшим до начала времени? Если так, когда же началось время? Через мгновение после «нулевой точки времени»? В таком случае, что включило таймер?
Забавнее всего ответ: ничто из этого не требует объяснений, потому что существовала предыдущая Вселенная, которая расширялась точно так же, как и наша сейчас, но потом достигла своих пределов (где бы они ни находились), снова сжалась до размеров бейсбольного мячика (иными словами, центра «черной дыры»), и все началось по новой. Эта последовательная цепочка — взрыв-расширение-сжатие-взрыв — будет тянуться вечно или, выражаясь языком современной «космической» терминологии, будет «незатухающей». Уж больно знакомо, аж мурашки по коже.
Если отойти в сторону от слепой веры в то, что наука способна объяснить все, эти понятия начинают казаться не более правдоподобными, чем огромные змеи, выползающие из моря спариться с гигантскими слонами, или божество, неизвестно с чего вдруг состряпавшее Вселенную в течение иудео-христианской рабочей недели. Может, причина такого неправдоподобия в том, что первым теоретически допустившим вероятность Большого взрыва был Жорж Леметр, католический священник из Бельгии?
Но это все так, игры в бирюльки. Хотя и захватывает, в конце концов становится тоскливо. Неправдоподобие теорий было еще одним тупиком, еще одним не-ответом на не дающую покоя головоломку из «почему?» и «как?». Мне ненавистно было соседство с такими вопросами, не нравилось, что они вообще приходили мне в голову, оставляя после себя туман подавленности и отчаяния.
И теперь, когда я запрокинул голову вверх, уставившись не на слово из игры, а на неожиданно осязаемую и реальную Вселенную, ко мне пришла новая мысль, освежив своей простотой, — прохладная вода, орошающая иссушенное поле.
Что, если в теории Большого взрыва вовсе не было нестыковок, что, если она была исключительно верна, точно отображая то, что произошло определенное, хоть и не поддающееся исчислению количество дней назад? Что, если теория была не только исключительно верна, но и представляла собой последний горизонт науки, за которым находилось единственно логичное заключение: разум, сила, закон, благодаря которым горизонт появился?
Что, если сверхплотный бейсбольный мячик или центр «черной дыры», этого «яйца Фаберже» появились вовсе не таинственным и нелепым способом из ниоткуда и тем же таинственным и нелепым способом расширились, а были инициированы невероятно гениальным, лучезарным и изобретательным умом? Даже если незатухающая цепочка — взрыв-расширение-сжатие-взрыв — Вселенной была моделью правильной и Большой взрыв был не рождением, а воскресением, почему они не могли быть целенаправленными, закладывая в фундамент существования движущие силы рождения, смерти и воскресения? Короче, что, если эта сила, стоящая за всеми другими силами, этот свет, стоящий за всем остальным светом, этот ум, находящийся за всей материей и существующий во времени, до времени были не чепухой какого-то мракобеса или квинтэссенцией примитивизма, не отчаянным цеплянием за какое-нибудь коллективное фрейдистское заблуждение, а очевидным и неизбежным следствием всего, что удалось открыть науке?
Что, если то же верно как для невероятно малого, так и для невероятно большого? Как она изящна, как прозрачна и совершенна, эта идея о сотворении, заключавшаяся в том, что все сущее должно опираться на бесконечно малый кирпичик — атом, что каждый из непостижимого количества атомов Вселенной существует все время, бесконечно строясь и перестраиваясь с непостижимым количеством других атомов, складываясь во что угодно — от галактик до Галилея или меня! Что за чудесная мысль! Представить только — какая-то частичка нас, несколько атомов моего тела, моей плоти и крови были частью звезды, стегозавра или Данте, а может, первой рыбины, которая выбралась на сушу, а то и вообще Будды или Иисуса Назареянина! Вдруг я, мы, были не только в плане духовном, но и в самом деле, всамделишно едины со всем сущим?
Что, если вечно ускользающая великая теория единства, мечта любого физика, — вот она, лежит прямо передо мной? Что, если сила, стоящая за всеми остальными силами, без всяких усилий объединяет непостижимо великое с непостижимо малым? Эта великая теория единства совсем не отменяла три столетия блистательного научного гения с его ошеломляющими откровениями, сделанными космологами, астрофизиками, теоретиками квантов, исследователями атомов, всеми теми, чьи Нобелевские премии были ничем в сравнении с теми неизмеримыми глубинами, которых они достигли в изучении Вселенной, такой прекрасной, простой, необъятной и в то же время ограниченной, совершенной и вызывающей благоговение. Нет! Все, что они сделали и все, что еще предстоит, заслуживает уважения.
Возможно, вопрос «А почему бы и нет?» был тем самым вопросом, на который наука не могла ответить. Она только могла подготовить человека для ответа. Вопрос «А почему бы и нет?» был вне, за пределами хаотических сомнений материального. Вопрос, который мог быть сформулирован и понят только теми, кто изучает и поверяет это уникальное свойство человеческого ума: умение осмыслить собственное существование. Вопрос, на который может ответить только поэт. Или святой.
Я понятия не имел о том, что это была за сила или закон, который вдруг показался таким реальным и осязаемым, — неважно, реальность ли это в плане человеческой личности или в плане истины, присутствующей во Вселенной. Очевидно, это было тем самым, что люди подразумевают, когда говорят «Бог», однако ни одно определение Бога из всех тех, которые мне доводилось слышать — неважно, относились они к личности, родителю, роду — не имело для меня смысла, пусть даже в качестве метафоры.
Я не любил эту силу или там закон и не чувствовал ответной любви. Я не связывал эту силу или закон с тем, чему был свидетелем в церкви, каким бы прекрасным, трогательным или духовным оно ни было.
Вот отец Джо смог бы показать мне эту связь. Как-нибудь, когда-нибудь, но смог бы. Я слепо верил в его способности. Этот вопрос находился в его компетенции, а в своей области отец Джо был ученым мирового класса.
