Китай, сказал ему я, Кина, поскольку не знал, как по-гречески будет Кувейт.
В аэропорт я поехал с Чарлзом Мейтлендом: он летел в Бейрут, где появилась вакансия в службе безопасности Британского посольства.
— Я говорил Энн. Они все время меняют названия.
— Какие названия?
— Те, с которыми мы выросли. У каждой страны был свой образ. Взять хотя бы Персию. Мы выросли с этим словом. Какая богатая картина стояла за ним! Безбрежный песчаный ковер, тысяча бирюзовых мечетей. Необъятность, жестокая слава, простирающаяся в прошлое на тысячелетия. Вот что такое имя. Сколько их поменяли — с десяток, если не больше, а теперь и до Родезии добрались. Родезия — это что-то значило. Как там ни судите, хорошо оно или плохо, а название было говорящее. И что нам предлагают вместо него? Я называю это лингвистическим высокомерием, так я ей и сказал. А она обозвала меня шутом. Она-то не помнит тех времен, когда Персия была Персией. Впрочем, она моложе, верно?
Мы миновали Олимпийский стадион.
— Тут что-то есть. ей-Богу. Этакая всеподавляющая надменность. Все переиначить, переименовать. Что нам оставляют? Этнические определения. Комплекты начальных букв. Это работа узколобых бюрократов. Я воспринимаю такие нововведения как личную обиду. Нам отменяют прошлое. Всякий раз, когда из праха возникает очередная народная республика, мне кажется, будто кто-то бесцеремонно влез в мое детство.
— По-вашему, Леопольдвиль лучше, чем Киншаса?
— Нынче мода на слоганы. На захолустные диалекты.
— Зимбабве, — сказал я. — Похоже на товарную марку.
— Вот видите, это она и есть.
— Что?
— Реклама, товарная марка.
Наш водитель плавно затормозил в хвосте длинного ряда такси, растянувшегося по шоссе. Вдоль разделительной полосы шла женщина с ребенком-калекой, просила милостыню. Освещение изменилось. Мы почти доехали до аэропорта, когда Чарлз заговорил снова.
— Я слышал о танце живота.
— Ага.
— Удачный вечерок, да?
— Вы ее знаете?
— Я знаю ее мужа, — сказал он. Когда он посмотрел на меня, его губы были плотно сомкнуты, а подбородок тверд, и я подумал, что вокруг нас с ним сложилась почти симметричная схема дружеских связей и супружеских измен. Мы вошли через стеклянные двери в неумолчный шум терминала.
Два телефонных звонка.
Первый раздался в ночь моего возвращения из Кувейта. Телефон прозвонил дважды, потом смолк. Чуть позже он зазвонил снова. Я все равно не мог уснуть. Было два часа пополуночи, ставни хлопали на ветру.
Голос Энн.
— Вы удивлены, естественно.
— С вами все в порядке?
— Со мной да, но я все откладывала, откладывала.
— Чарлз еще в Бейруте?
— Задерживается. У нас там друзья. Все у него нормально. Это касается не Чарлза, да, в общем-то, и не меня.
На миг мне почудилось, что она хочет прийти. Я уперся взглядом в деревянную столешницу, на которой стоял телефон. В тишине перед ее очередной репликой я постарался как следует сосредоточиться.
— Это насчет того человека, с которым я встречалась. Вот о ком я хотела поговорить.
Я подождал, потом сказал:
— Андреас. Вы его имеете в виду.
Она тоже помолчала.
— Интересно. Значит, вы в курсе. — Пауза. — Да, я хотела поговорить о нем. Я вас разбудила? Как глупо звонить в такой час. Но я уже не могла терпеть. Бессонница замучила. И я решила, что должна вам сказать. Может, все это чистые фантазии, ну а если нет? — Пауза. — Как интересно, что вы в курсе, Джеймс.
Голос был хрипловатый и слабый. Наверное, она сидела под той африканской маской со стаканом в руке.
— Мы говорили о вас, — сказала она. — Он часто спрашивает. Как-то раз спросил, кем вы работаете. А еще про ваших друзей, и что делали раньше — словом, всякие мелочи, более или менее органично вписывающиеся в разговор. Сначала я не обращала внимания. Мало ли о чем болтаешь. Но недавно мне стало казаться, что вы неспроста его интересуете. Что-то появилось в разговорах. Какая-то напряженность. Странная тишина, когда он ждет моих ответов. И смотрит на меня. Я стала замечать, как он смотрит. Он ведь все время настороже, правда?
— Мне нравится Андреас.
— Он продолжает спрашивать о вашей работе. Я сказала ему, что у меня самое туманное представление о том, чем вы заняты. Хорошо, он меняет тему. Но рано или поздно она всплывает снова, причем на сей раз вопрос ставится чуть прямее, даже немного неуклюже. «Почему его главная контора находится в Вашингтоне?» — «Откуда я знаю, Андреас. Спроси у него самого». Он явно считает, что вы заслуживаете внимания.
— А в тот вечер, когда мы вместе ужинали, он принял меня за Дэвида Келлера. Вы тоже были с нами. Помните, как он нас перепутал? Посчитал меня беспринципным банкиром.
— Он упоминает что-то вроде «Северо-Восточной группы».
— Это фирма, для которой я работаю. Часть гигантской корпорации. Полностью подконтрольная компания — так, по-моему, это называется.
— Могу я спросить, Джеймс, чем именно вы занимаетесь? Не ваша компания, а вы. Когда разъезжаете.
— Обычно я составляю отчеты. Изучаю цифры, принимаю решения.
— Звучит довольно неопределенно.
— Чем выше должность, тем неопределеннее обязанности. Людям с четкими задачами надо отправлять кому-то телексы. Для этого я и нужен.
— Он говорит вскользь, как много вы ездите. Говорит, какой крошечный штат у вас в Афинах. Одна только секретарша, правильно? Удивляется, почему ваша главная контора в Вашингтоне, а не в Нью-Йорке. Он изо всех сил старается завуалировать свой интерес. Этак украдкой наводит разговор на нужную тему. Чем больше я об этом думаю, тем очевиднее все становится. Но я не знала, как вам сказать.
— О чем еще он говорил вскользь?
— О книге по военной стратегии, которую вы написали.
— За другого человека. Я просто упорядочил кое-какие факты. Откуда он, черт возьми, об этом узнал?
— Вот видите.
— Я много чего писал, в самых разных областях.
— Мне кажется, он прочел вашу книгу.
— Тогда он знает больше моего. Я уже ни слова оттуда не помню. Для меня это была голая грамматика да синтаксис. И почему он мне не сказал? Мы с ним встречались неделю назад.
— Что-то появляется в разговоре, когда речь заходит о вас. — Пауза. — Вы слышите ветер?
— Вряд ли он собирает для кого-нибудь информацию. Уж больно по-дилетантски это выглядит. Да и собирать нечего. Что тут собирать?
— Может, я ошибаюсь, — сказала она. — Мы говорили и о других. Иногда довольно подробно. Может, я фантазирую.
— Мне нравится Андреас. Я чувствую в нем масштаб. Силу. Он способен на глубокие переживания, и подозрения его тоже глубоки — а почему бы ему их не иметь, если учесть, как развиваются события, как складывается история? Не понимаю, зачем ему все это. Он служит в мультинациональной компании. У них база то ли в Бремене, то ли в Эссене, где-то в тех краях.
— В Бремене.
— Все это как-то не стыкуется.
— Ну значит, мне померещилось.
— Разве что у него друзья в какой-нибудь из здешних левых газет. Может, он разыгрывает из себя шпиона-любителя. Коммунистические газеты обожают называть имена иностранных корреспондентов, которые, по их мнению, связаны с американской разведкой.
— Это на него не похоже.
— Согласен.
— Что я имею в виду? Что он слишком человечен?
— Да.
— А ведь так оно и есть, знаете. Ваша правда, он способен на глубокие переживания, но они легко переходят в мягкость, в сочувствие. До чего противно думать, что он мог меня использовать.
— Вряд ли, — сказал я. — Если ему нужна была информация, он должен был предвидеть, что рано или поздно я узнаю о его расспросах.
— А может, он рассчитывал на мое молчание.
— Но вы не стали его хранить.
— Ужасно, правда? Он думал, я настолько от него без ума, что не выдам.
— Вряд ли. Наверняка есть объяснение. Он обещал позвонить. Я не буду даже пытаться его найти. Дождусь, пока сам позвонит.
— Он упоминал еще кое о чем в связи с вашей деятельностью.
— С моей деятельностью? А какая у меня деятельность? Я думал, мы как раз его деятельность обсуждаем.
— Чем больше я размышляю, тем больше мне кажется, что все это мои фантазии.
— Он обещал позвонить. Я дам ему шанс объясниться, прежде чем подниму эту тему. Когда вы с ним увидитесь?
— Он сказал, жди звонка. Но не позвонил.
— Значит, еще позвонит. А как там Чарлз? Как насчет той работы в Бейруте?
— Маловероятно, — сказала она.
— А вы хотели вернуться?
— Туда? — Она словно удивилась моему вопросу.
— В таком случае, зачем ему было ехать выяснять насчет этой работы?
— Чтобы пересекать на такси Зеленую линию. Чтобы расплываться в улыбке до ушей, когда израильские реактивные самолеты переходят звуковой барьер. Ему нравится рев, грохот. Чтобы прикидываться невозмутимым, когда за углом начинают строчить пулеметы. Вот зачем он поехал.
