— Уроды скандируют мое имя, взрывая хлопушки в виде гигантских фаллосов. Огонь похож на маленький пожар… Помещение наполняется дымом и гарью. Кажется, в голове лопаются сосуды. Мои попытки стянуть проклятый обруч приводят к еще большей боли, он впивается в лобовую кость так, что глаза выскакивают наружу, и я теряю сознание… В чувство меня приводит фавн. Он подносит к моему носу кусок розовой губки, пропитанной горячим крепом венской канализации, и я возвращаюсь к реальности. Абсурд!
— Дальше. Рассказывай!
— Конферансье подает мне два стакана — один, наполненный наполовину таблетками, и второй, с бледно-желтой жидкостью. Я все поняла. Что ж, остается сожалеть о Марго.
— Кто такая Марго?
Девушка улыбается кому-то в своем сне и причмокивает:
— Марго — это вино. Chateau Margaux… Каждый уважающий себя человек пьет шато. — Она хихикнула.
Он зловеще скрипит:
— А вот любимое вино нужно заслужить, дорогая! Когда вы преодолеете три тысячи восемьдесят пятый раз процедуры, возможно — я говорю, возможно, заметьте, — вам будет предложено великолепное Chateau Margaux… Год урожая на ваше усмотрение, баронесса!
— Что-о? Вы слышали? — Ева испуганно завертела головой. — На три тысячи восемьдесят пятый?.. — Потом подавленно добавила: — Он жонглирует стальными пиками, и мне придется подчиниться, да?
— Продолжай! — Глеб испытывал почти экстаз. Теперь перед ним лежала та, вторая, только притихшая. Поделом тебе, дрянь!
— Я… пью виски с водкой, глотая таблетку за таблеткой… и снова запиваю смертельным пойлом… и опять таблетки. Мне плохо. Мутит. Озноб… я перестаю что-либо чувствовать… Кислород прекращает поступать в легкие, и я, кажется…
— Хорошо, Ева, — он старался не выдавать своего возбуждения, — рассказывай дальше.
— Я невидимая личинка, прилепившаяся ко дну глубокой карстовой пещеры. Покой и ровная радость…
Она снова превратилась в его пациентку, и ему стало скучно.
— Вокруг безмолвные мертвые сталактиты. Мы привыкаем друг к другу. Когда я наконец погибну, рядом не окажется никого, только скучные натечные образования. Гармония сосуществования и вечный покой… — Она замолчала, растягивая пересохшие губы в улыбке.
— Что с тобой? Не молчи, говори.
— О, опять этот фавн. Он будит меня, предупреждая, что я умерла лишь в первый раз, а впереди… — она запнулась, — а впереди у нас еще три тысячи восемьдесят четыре… Я постепенно прихожу в себя. Уродливые создания скачут вокруг моего несчастного холодного тела, а ненавистный фальцет кричит в огромный микрофон: «Достопочтимые ПадонГГи!.. Ур-р-роды и Ур-р-родки! Встречаем долгожданную баронессу Еву… Приготовили украшения и… трижды… Туш…»
@
— Вы постепенно и мягко выходите из дискомфортного состояния. Вы слушаете меня… слушаете и выполняете мои пожелания. Во всем теле появляются ощущения спокойствия и тишины, дыхание постепенно восстанавливается, становится ровным и спокойным, сердце бьется ритмично, мысли исчезают, становятся вялыми, их меньше и меньше, почти нет. Все путается, стирается и исчезает. Вам становится все приятнее и приятнее. Вы больше не думаете ни о чем, ничто вас не пугает… Вы ничего не знаете и не видите. Слышите только что-то невнятное и будто бы издалека… Сон… Сон… Вы спите…
Кошка.
— Расскажи мне, где ты сейчас?
— Я кошка, полуголодная и замерзшая, трусь о продавленную ступеньку старого крыльца и зову хозяйку этого прекрасного домика. Но помощь не приму, если только молоко, которое возвращает к жизни. Я вижу, как открывается дверь дряхлой веранды. На пороге стоит женщина, закутанная в толстый шерстяной платок. Меня обдает спасительной струей теплого воздуха. Женщина тяжело спускается со ступенек и направляется в глубину двора. В руке у нее ведро. Я еще в прошлый раз заметила — она выходит на улицу по нескольку раз на день. Не понимаю, зачем человеку столько воды… Я стрелой влетаю на веранду, а потом в комнату. Спасение. Женщина возвращается и наливает мне молока в неглубокую удобную миску, а потом крошит хлеб. Урчу от удовольствия… Я почти уверена, что, кроме молока и хлеба, у нее ничего нет. С охотой принимаю ее угощение. Она смотрит на меня грустными глазами и что-то говорит вполголоса, качая головой. Я не понимаю ее языка. Знаю только, что ничего плохого она не сделает, если, конечно, не полезет гладить. Но этого не случится и в этот раз… Когда я пришла к ней впервые, она попыталась меня приласкать. Но я никогда никому этого не разрешаю, потому что знаю — за лаской последуют побои… Это закон.
Я жадно пью молоко и ем размякший хлеб… Сегодня хлеб серый и кислый. Видимо, дела у нее не очень. Но выбирать не приходится. Она сидит напротив и смотрит, как я ем. У нее кошачьи глаза. Она сама кошка. Просто не знает об этом. Странная. Я заползаю под круглую черную печку, скручиваюсь в клубок и засыпаю. Блаженство…
Меня будит чувство тревоги. Я протискиваюсь в полуоткрытую дверь. Женщина сидит перед светящимся окном и плачет, тихонько всхлипывая. Я не могу ничем ей помочь, разве что… дать себя погладить… Ее это успокоит. Она ласково сажает меня на колени и начинает проводит ладонью по спине. Я испытываю отвращение до дрожи. Как же все-таки отвратительны человеческие руки! Она продолжает что-то шептать. Ее голос успокаивает меня. Я начинаю верить ей и перестаю дрожать. Утром я ухожу, чтобы вернуться через несколько дней.
Тяжелыми хлопьями валит снег на мертвую белую землю. Я голодна и очень устала. Знакомая калитка… Я зову ее. Сначала, как обычно, потом долго и отчаянно. Но в окнах нет света. Под толстым слоем снега пропали крыльцо и дорожка в глубь двора. И я вдруг отчетливо понимаю, что ее тоже больше нет. Нет и не будет. А значит, не будет и меня.
@
— Вы постепенно и спокойно возвращаетесь в состояние сна. Слушаете меня и выполняете мои пожелания. Вы слушаете только меня. Во всем теле появляются ощущения покоя, тепла и тишины. Дыхание постепенно восстанавливается, становится спокойным, ровным, сердце бьется ритмично, мысли исчезают, их меньше и меньше… их почти нет. Все путается, стирается, забывается и исчезает. Вы обо всем забываете… Вы забыли обо всем. Вам становится все приятнее и приятнее. Вы больше не думаете ни о чем, и ничто вас не пугает. Вы ничего не знаете. Вы не видите ничего. Слышите только что-то невнятное и откуда-то издалека… Сон… Сон… Вы спите…
Человек.
— Откуда ты черпаешь силы?
— Я сильна своей верой. Верой дофину и Франции.
— Где ты? Рассказывай подробно. Не торопись.
— Меня раздевают какие-то женщины в монашеской одежде, и сама леди Бедфорд освидетельствует мою девственность. Больно и холодно. Низ живота сводят судороги. Горячо только лицу. Я обязана доказать свою чистоту, чистоту тела и чистоту помыслов.
— Рассказывай все… Дальше!..
— Сегодня, в теплый весенний день, меня привели к святым отцам на трибунал. Несколько часов подряд меня уговаривают подписать покаянную формулу, признав вероотступничество. Мне зачитывают документ за документом. Суд признает мои видения ангелов и святых исходом от злых духов и дьявола. Также суд признает безрассудным мое утверждение, что я узнавала ангелов и святых по получаемым от них наставлениям и ободрениям. Суд признает еретичным мое убеждение, что это и есть проявления веры Христовой. Меня обвиняют в ношении мужской одежды и коротких волос, расценивая это как богохульство, оскорбление таинств, нарушение Божественного Закона, Священного Писания и канонических постановлений. У меня кружится голова от голода и возбуждения. Трибунал настаивает на признании вины во множестве грехов, также я должна немедленно отречься от своих преступных заблуждений. Но я в сотый раз кричу: «Non!!!» Святые отцы называют меня закоснелой еретичкой и отлучают от Церкви. Постепенно я успокаиваюсь. Я знаю, что святая Маргарита за мной. Я слышу шорохи ее одежд и чувствую ласковое дыхание в затылок. Вердикт: «Сжечь!»
Нет страха. Мое сердце осталось распятым на пыльных дорогах тяжелыми ботинками солдат. Я кашляю кровью, и каждая капля кричит: «Не отступай!» Да поможет мне Бог!
— Дальше! Говори, что видишь!
— Солнце слепит глаза. Торжественно и светло. Меня ведут на эшафот. Три помоста. Один из них завален дровами. И я перестаю что-либо видеть — только место своей казни. Оглашают приговор. На голову надевают бумажную митру. Там что-то написано. Но я не умею читать, да если бы и умела, не смогла бы и слова прочитать от волнения. Я молюсь и прошу Силы Небесные принять душу мою. Знаю, что палач не ускорит мою смерть. Знаю, что сгорю заживо. Помогите мне, святая Маргарита и архангел Михаил! В ровных солнечных лучах появляется архангел Михаил. Святая благодать! Он рядом. Я вижу его и, улыбаясь, прошу дать мне крест. Красный палач сует мне в руки две хворостины. Я скрещиваю их над головой и больше не слышу шума на площади, не вижу рыдающего Кошона и откровенное горе плебеев. Я чувствую только свое окровавленное сердце, переполненное любовью к дофину и моей стране!
