В сознании Моранте то, что говорил ему Франсиско, наталкиваюсь на то, что было крепко усвоено им за годы военной карьеры. Впервые он оказался не среди тех, в чьих руках абсолютная власть, а среди жертв режима, более того — это обстоятельство нанесло ему глубокую рану, заставило мучительно страдать по самому дорогому человеку — любимой женщине, неподвижно лежащей на простыне; ее вид переворачивал душу, вызывая содрогание, как колокольный звон за упокой. За всю жизнь любовь к ней не угасла в его душе ни на миг, и никогда еще он так не любил ее, как сейчас, когда уже потерял. Он вспомнил, как они вместе росли, как строили планы на будущее, как он мечтал сделать ее счастливой. Мысленно он говорил ей все, что не успел сказать раньше. Упрекал ее в том, что она ему не доверяла почему Ирэне не рассказала ему об этом? Он сам бы ей помог, сам бы вскрыл этот рудник, и не только для нее, но и во имя славы Вооруженных Сил. Эти преступления не должны остаться безнаказанными: ведь тогда общество провалится в тартарары, тогда какой смысл был браться за оружие, чтобы свергать предшествующее правительство, обвиняя его в противозаконии, если они сами правят вопреки всякому закону и морали. Ответственность за эти беззакония несут всего лишь несколько офицеров, — они должны быть наказаны, — но чистота института остается нетронутой, Ирэне; в наших рядах много таких, как я, готовых бороться за правду, выгрести мусор из страны и, если потребуется, отдать жизнь за родину. Ты меня предала, любовь моя, ты, наверное, не любила меня так, как я тебя, и потому ты даже не дала мне возможности доказать, что я не имею ничего общего с этой дикостью; у меня чистые руки, я всегда действовал с добрыми намерениями, ведь ты меня знаешь; во время переворота я был на Южном полюсе, моя работа — это вычислительные машины, секретное делопроизводство, стратегия, из оружия я стрелял только на учебных стрельбах. Чтобы победить нищету, стране нужны, как я полагал, политические каникулы, порядок и дисциплина Откуда мне было знать, что народ нас ненавидит? Много раз я говорил тебе, Ирэне: это сложный процесс, но в конце концов мы преодолеем кризис. Хотя я уже не так в этом уверен, быть может, настала пора вернуться в казармы и восстановить демократию. Как же я не смог во всем разобраться? Почему ты мне вовремя все не рассказала? Не было нужды подставлять себя под пули, чтобы открыть мне глаза; ты не должна была уходить и оставлять меня наедине с моей огромной любовью и жизнью, которую предстоит прожить без тебя. С детства ты борешься за правду, поэтому я так тебя люблю и поэтому сейчас ты молча умираешь.
Капитан долго не мог отвести взгляда от Ирэне. Лившийся из окна свет меж тем погас, палата погрузилась в мягкий полумрак, очертания предметов расплылись, и на кровати виднелся лишь неясный силуэт. Моранте чувствовал, что готов выполнить то, что он задумал, он был убежден, что никогда никого не полюбит так, как ее; он стал прощаться. Наклонился, чтобы поцеловать ее в потрескавшиеся губы, но внезапно передумал и стал всматриваться в ее измученное лицо, стараясь запомнить исходивший от нее запах лекарств, пытался угадать очертания ее хрупкого тела под простыней, и гладил ее непослушные волосы. Когда Жених Смерти вышел из палаты, его глаза были сухи, взгляд — суров, а сердце — полно решимости. Он будет любить ее всегда, но он больше никогда ее не увидит.
— Не оставляйте ее одну: они придут сюда, чтобы убить ее. Я не могу ее защитить. Нужно увезти ее отсюда и спрятать, — только и сказал он.
— Хорошо, — ответил Франсиско.
Они обменялись крепким и долгим рукопожатием.
Ирэне выздоравливала медленно, казалось, она никогда так и не оправится: ее мучили сильные боли. Ухаживая за ней, Франсиско был старателен так же, как и тогда, когда стремился доставить ей наслаждение. В течение всего дня он от нее не отходил, а ночью ложился спать на диван рядом с ее кроватью. Обычно у него был спокойный и глубокий сон, но за это время слух его обострился, как у крадущегося зверя. Если он слышал, что у нее изменилось дыхание, или она пошевелилась, или застонала, он сразу же в тревоге просыпался.
На этой неделе у нее отключили внутривенное питание, и она съела тарелку бульона Франсиско кормил ее с ложечки, и сердце его обливалось кровью. Заметив его волнение, она улыбнулась так, как давно не делала, — кокетливо, что и покорило его с первой минуты знакомства Без ума от радости, он понесся по коридорам клиники, выскочил на улицу, перебежал на другую сторону, лавируя между автомобилями, и растянулся на зеленом газоне на площади. Он столько времени сдерживал себя и теперь смеялся и плакал не таясь, на удивление нянек с детьми и пенсионеров, прогуливавшихся в это время на солнышке. Там его нашла Хильда, чтобы порадоваться вместе с ним. Его мать часами молча вязала у кровати больной и потихоньку приучала себя к мысли, что и младший ее сын уйдет: его жизнь и жизнь женщины, которую он любил, теперь будет другой. Что же касается профессора Леаля, он принес в палату пластинки с концертами, наполнил ее музыкой и возродил в Ирэне вкус к жизни. Он приходил к ней ежедневно и рассказывал счастливые эпизоды из своей жизни, никогда не упоминая о гражданской войне в Испании, о том, как он попал в концлагерь, о трудностях изгнания и о другом, не менее печальном. Он полюбил ее так сильно, что даже присутствие Беатрис Алькантары не портило ему настроения.
Вскоре с помощью Франсиско Ирэне сделала несколько шагов. Ее бледность говорила о том, что состояние еще было тяжелое, но она попросила уменьшить дозу транквилизаторов: ей нужно было восстановить ясность мысли и интерес к окружающему миру.
За это время Франсиско узнал Ирэне как самое себя. В эти длинные бессонные ночи они поведали друг другу о своей жизни. Говорили обо всем: вспоминали прошлое, рассказывали сны, которые видели в настоящем, и обсуждали планы на будущее. Они раскрыли все свои тайны, соединенные теперь не только физической близостью, но и духовной. Он мыл ее губкой, растирал одеколоном, расчесывал щеткой ее спутанные непокорные кудри, перестилал постельное белье, кормил, предупреждал малейшее ее желание. Он тут же отзывался на каждое ее движение и на каждый взгляд. Она совсем не стеснялась его и полностью доверила ему свое измученное болезнью тело. Он нужен был Ирэне как воздух и свет; она то и дело звала его, и ей казалось естественным, что он рядом с ней и днем, и ночью. Если ему приходилось выходить из палаты, она, в ожидании, неотрывно смотрела на дверь. Если вдруг ее начинала донимать боль, она брала его руку в свою и, бормоча его имя, просила о помощи. Они открыли друг другу настежь души и сердца, и это установило между ними нерасторжимую связь, помогавшую им бороться со страхом, пагубное присутствие которого отравляло их жизнь.
Как только разрешили посещения, появились друзья Ирэне из журнала. Пришла женщина-астролог, облаченная в театральную тунику, с черными локонами, струящимися по спине, — она подарила Ирэне таинственный флакон.
— Натрите ее этой мазью с головы до пят. Это вернейшее средство от физической слабости, — порекомендовала она.
То, что эта слабость вызвана пулевыми ранениями, было бесполезно объяснять. Женщина-астролог упрямо винила во всем знаки Зодиака: Скорпион призывает смерть. Напоминание о том, что у Ирэне другой знак, не возымело действия.
В клинику пришли журналисты, чертежники, художники, королевы красоты и даже уборщица, которая принесла пакеты с чаем и сахаром для больной. Она никогда раньше не была в частной клинике и поэтому принесла продукты, полагая, что, как и в больницах для бедных, пациенты страдают от голода.
— Тут и умереть — одно удовольствие, сеньорита Ирэне, — воскликнула женщина поразившись залитой солнцем палате, цветам и телевизору.
Пациенты пансиона «Божья воля» были словно призваны по мобилизации и навещали ее по очереди в сопровождении своих нянечек. В этом старческом приюте ее отсутствие давало себя знать постоянно, его можно было сравнить разве что с длительным отключением света. Тоскуя по ее конфетам, письмам и шуткам, старики совсем пали духом. Им стало известно о ее несчастье, но некоторые сразу же об этом забыли, ибо уже не способны были удержать в памяти неблагоприятные новости. Лишь Хосефина Бианки правильно поняла случившееся. Она часто посещала клинику и всегда приносила Ирэне подарок: цветок из сада, старинную шаль из своих сундуков, стихотворение, написанное ее элегантным почерком. В одеяниях из бледного тюля, она вплывала в палату, благоухая розами, прозрачная, словно призрак других времен. Когда она проходила мимо, удивленные врачи и санитары оставляли свои обычные дела.
На следующий день после того, как Ирэне была ранена, еще до публикации в прессе, эта новость по тайным каналам дошла до ушей Марио. Он тут же явился и предложил свою помощь. Он первый заметил, что клиника находится под наблюдением. Круглосуточно, днем и ночью, на улице стоял, словно на дежурстве, автомобиль с темными стеклами, а у входа бесстрастно дефилировали агенты тайной полиции, — их ни с кем не спутаешь: все — в новых кепках, спортивных рубашках и куртках из искусственной кожи, которые топорщились от оружия. Франсиско тоже стал постоянно встречать в клинике агентов полиции, но он полагал, что их присутствие — дело рук какой-либо группы, а может, и самого лейтенанта Рамиреса если бы был официальный приказ о ликвидации Ирэне, то военные, открыв дверь пинком, попросту вломились бы в операционную и там бы ее добили. Наблюдение за клиникой, напротив, говорит о том, что они не могут позволить себе действовать открыто, а предпочитают выждать удобный момент, чтобы завершить свое дело. За годы работы в подполье у Марио накопился опыт в подобного рода делах, поэтому он занялся разработкой плана побега Ирэне сразу же, как только та сможет встать на ноги.
