Я молчал. А что я мог сказать?
Я тот вечер помню, как сегодня.
Я действительно помню тот вечер отлично и во всех подробностях.
До меня дошли слухи, что мне стоит быть в зале и надо бы одеться поприличнее, потому что может так «случайно» получиться, что жюри понравится моя «Липа». Позвонил известный режиссер, куратор «Липы», который, увидев картину, восхитился и оказал мне невиданную протекцию – такую, что я думал, что буду благодарен ему по гроб жизни.
Я одолжил у Толстого кожаную куртку, она была мне как раз, а на нем висела как на вешалке, а у Марты хотел одолжить сережку, но она с таким выражением лица осведомилась, реально ли я собираюсь прокалывать ухо, что я сразу перехотел.
Зато она сама повязала мне свой шарфик на шею, и я выглядел шикарно. Естественная небрежность, однако, требует ужасных усилий.
Весь киномир, собравшись в фойе, обсуждал «Липу». Коллеги, которые еще вчера меня в упор не видели, теперь подходили и жали мне руку или хлопали меня по плечу и говорили уважительно:
– Ну, старик…
И я понял, что это наш день. Мой и «Липы».
Сначала награду получил фильм «Одна моя туфелька» – за дебют, режиссер Януарий Кузьма. Славный, с хорошим сценарием: Золушка, поцелуйчики, высший свет, девушка из супермаркета попадает в рекламу – и на этом все хорошее в ее жизни кончается.
Потом награду получил Великий Режиссер – все знали, что это будет, он должен был ее получить.
А потом ведущий произнес:
– А теперь – самая большая сенсация сегодняшнего вечера. Экспериментальный фильм хорошо известного нам режиссера, который, однако, стал открытием для всех нас.
Я немного удивился, хотя с тех пор, как наш министр культуры заявил, что охотно побеседовал бы с писателем Чапским, который уже много лет как умер, я почти ничему не удивляюсь. Марта стиснула мне руку, глаза у нее блестели, как будто это она должна была получить награду.
– Небанальный взгляд на обыденность, на, казалось бы, повседневность, на обычную нашу жизнь, без наносного, без яркой шелухи, без псевдозначительности. И получилось нетривиально. Автору удалось заглянуть в самую суть нашего существования, открыть скрытые доселе глубокие пласты смысла, если не сказать – экзистенциализма. Потрясающие кадры, напоминающие нам о хрупкости нашей жизни и о неразрывной, хотя и тончайшей связи человека и природы – о том, как часто мы бездумно пытаемся эту связь уничтожить, о том, как мудро задумано все Творцом и какой глубокий смысл заложен им в самую, казалось бы, незначительную деталь нашей жизни. Мне выпала честь пригласить на эту сцену лауреата главной премии нашего фестиваля…
Марта сжала мою руку так, что чуть ее не сломала. Я поднялся, не чуя под собой ног от волнения.
– Итак, наш лауреат – Ян Колясинский!
Я сел.
– Что-о-о? – Марта уставилась на меня.
– Да говно, – ответил я.
– Успокойся, это недоразумение, ведь он же куратор твоего проекта, там просто ошиблись. Перепутали!
Я вырвал свою руку.
– Все скоро разъяснится, Иеремиаш, спокойно!
Мой куратор, известный режиссер Ян Колясинский, с благодарной улыбкой вбежал на сцену, вырвал микрофон из рук ведущего, аплодисменты заглушили его первые слова.
– Спасибо, господа, спасибо!
Поклон.
Я почти ничего не видел – перед глазами у меня летали мушки.
То есть темнота, я видел темноту.
– Я бы хотел, пользуясь случаем, поблагодарить Польскую киноакадемию за столь высокую оценку. Мир идет в правильном направлении, если мы обращаемся к нашей матери-земле и начинаем пропагандировать вечные, пусть и не самые популярные и популистские ценности. Я необыкновенно счастлив, потому что эта награда – пропуск в лучший мир, в котором нет взаимной ненависти, а есть только вечная и неразрывная связь со всем, что нас окружает, и именно там находится наше будущее – будущее, я надеюсь, счастливое и солнечное!
У меня перехватило дыхание. И в животе что-то происходило – как будто кто-то невидимый ударил меня прямо в солнечное сплетение.
Да нет. Как будто меня кастрировали.
– Но, прошу вас, господа, подождите, подождите. Это награда не только моя. Я должен сказать, что моим соавтором является Иеремиаш Чакевич. Пожалуйста, дорогой Иеремиаш, идите же сюда, молодой человек, поднимайтесь же, поднимайтесь, прошу вас!
Марта толкнула меня в плечо. Я же был монументом «Родина-мать зовет!», я был словно из гранита высечен – и в то же время я был воздухом. Суть в том, что я не мог сдвинуться с места.
Просто сидел.
Марта повернулась ко мне всем телом, волнуясь, словно я был ее матерью, которая внезапно упала в обморок:
– Иеремиаш? Уходим? Иеремиаш?!!
И встала.
И я встал. И мы пошли к выходу.
Мне казалось, что люди смотрят на нас как-то странно, раздались какие-то аплодисменты, кто-то крикнул «Браво, Норрис!», кто-то «Какой скандал!», возможно, это был голос Толстого, но я не поручусь. Марта вела меня как овцу на бойню. Точнее, как барана.
В фойе кроме нас была только продавщица чипсов и двое охранников. Я остановился и оттолкнул Марту.
– Никуда мы не пойдем.
Она встала рядом со мной. И так мы и стояли, молча, не знаю сколько времени.
Когда из дверей стала выливаться толпа, я начал высматривать своего дорогого куратора и необыкновенного творца моей «Липы».
Он встал с правой стороны от дверей и самозабвенно давал интервью телевидению. Журналисты набросились на него, как только он появился в дверях, они добрались до него раньше, чем я, и окружили плотным кольцом.
Я отпихнул Марту и двинулся в его сторону. Он меня заметил и просиял широкой улыбкой:
– Иеремиаш, сюда! Сюда, пожалуйста!
И уже на этом «-йста!» получил в морду.
Я тут же оказался на полу, рядом с ним, – практически одновременно: охранники тоже были быстрые и внимательные.
– Но послушайте, это какое-то недоразумение! Спасибо, спасибо, – он снова повернулся к журналистам, которые помогали ему подняться. – Это все пустяки, эмоции возобладали… Что ж, молодо-зелено, Иеремиаш, это твое будущее, перед тобой сейчас все двери открыты, новые возможности, новая жизнь, ведь я не исключаю дальнейшей совместной работы с тобой даже после этого инцидента… – говорил он в камеру.
Охранники держали меня за плечи, но я все равно смог сделать шаг в его сторону – и внезапно все камеры оказались нацелены на меня.
– Я лучше буду собачье говно убирать, чем когда-нибудь с тобой вместе работать, – бросил я. И добавил: – Облезлая ты сволочь.
* * *
Я не хотел никого видеть. Мы вернулись домой и открыли пол-литра. Я налил себе полстакана и выпил залпом. Марта ничего не говорила – первый раз в жизни.
Матушка позвонила мне поздним вечером, почти ночью:
– Букашечка, что случилось?!! Ты знаешь, я никогда не обращаю внимания, но это же переходит все границы…
– Женщина, ты вообще не понимаешь, о чем идет речь.
– Как ты можешь так со мной разговаривать, ты не в себе…
– Мама, ты ничего не понимаешь! – закричал я, как будто мне снова было семь лет. Отчаянно закричал.
– Я понимаю, милый, я все понимаю, ведь я же смотрела церемонию… – всхлипывала мать в трубку.
– Это МОЙ фильм!
– Я видела в новостях, что ты побил этого знаменитого режиссера, а ведь он так помогал тебе, так старался!
– Мама, он просто кусок… – Я запнулся. – Он у меня фильм украл!
– Но ведь это знаменитый режиссер, он хотел тебе помочь, а ты совершенно не умеешь ладить с людьми, у меня чуть инфаркт не случился, Иеремиаш, ведь как мне теперь в глаза знакомым смотреть? Ты всегда думаешь только о себе!
Понятно.
Конечно, я думал только о себе, вместо того чтобы подумать о ней. И о ее соседях. О ее знакомых по бриджу. Какой же я нехороший все-таки человек! Мне захотелось швырнуть трубку в стену, но я удержался.
– …ты вообще не думаешь о себе, ты же всю свою карьеру перечеркиваешь! Боже мой, боже… Такую свинью мне подложить!
В этом вся моя мать.
На этот раз я выключил телефон.
Марта подала мне спиртное – должен признать, что она вела себя просто безупречно, как никогда. Я быстро запьянел и уже не мог думать. И спал как убитый до десяти часов утра.
А в десять мне позвонили со студии номер пять.
– Пан Иеремиаш, вы нас поставили в очень трудное положение. И как-то надо этот вопрос решать. Директор вызывает вас к себе.
Вызывает? К себе?
– Я готов, – ответил я.
– Пожалуйста, подъезжайте к нам к часу, – секретарша Директора была очень сурова.
Я, конечно, был в заднице – но у меня тоже было что им сказать.
– Все можно разъяснить, – сказала Марта, которой я позвонил тут же. – Пойми, может быть, это твой шанс, может быть, еще не все потеряно, тебе нужно с ними поговорить, никто, никто не имеет права забрать у тебя твой фильм. Только прошу тебя – не нервничай.
