Граншё. О болезни здесь ни слова. Только «с отличными оценками». Ну вот, это все, то есть много чего, и я оставляю моих молодых друзей больше в радости, как я надеюсь, чем в растерянности. Одновременно хочу первым принести свои поздравления, хотя меня самого поздравлять не с чем, ибо я теряю молодого коллегу, который мне пришелся по душе, и его молодую жену, которая мне тоже по душе и которая вносит большой вклад в работу прихода.
Настоятель Граншё, протянув свою старческую руку, похлопывает Анну по щеке. Потом похлопывает по щеке Хенрика, но посильнее.
Хенрик. Отказаться ведь не запрещено.
Граншё. Не запрещено, но практически невозможно. Подобные почетные предложения делаются не часто и могут определить всю дальнейшую жизнь.
Хенрик. Да, дальнейшую жизнь, пожалуй, определить могут.
Граншё. Однако я должен идти.
Анна. Спасибо, что пришли. (Приседает.)
Граншё. До свидания, фру Анна. Передайте привет сыну.
Хенрик. До свидания, господин настоятель.
Граншё. До свидания, Хенрик Бергман, да поможет вам обоим Господь в вашем важном решении.
В саду цветут фруктовые деревья. На белой, но несколько поцарапанной скамейке сидят Анна и Хенрик. Даг дремлет на одеяле. Петрус лежит на животе и, зажав уши руками, читает книгу. Як занял стратегическую позицию, так, чтобы можно было без помех сторожить своих подопечных. Суббота (решающий день), празднично звонит колокол на часовне. У подножья травянистого откоса, молчаливо переливаясь на солнце, течет река. Издалека доносится грохот водопада. Нежные ароматы, ласковый ветер, усердие насекомых. Хенрик курит трубку, Анна вяжет кофту сыну. Мирный покой, насыщенный невысказанными вопросами и безответными ответами.
Хенрик (тихонько смеется.)
Анна. Ты что?
Хенрик. Вспомнил прадеда — великого проповедника, которого считали чуть ли не святым. Когда ему надо было принять трудное решение, он раскрывал наугад Библию и по ее словам всегда находил правильный ответ.
Анна. И ты сейчас сделал то же самое?
Хенрик. В шутку. (Перелистывает карманную Библию.)
Анна. Ну и?..
Хенрик. Вот послушай. Я попал на третью главу Откровения, и вот что там написано: «Бодрствуй, и утверждай прочее близкое к смерти; ибо Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим. Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся».
Анна. Ты наверняка сжульничал!
Хенрик. Клянусь!
Анна. И как же это понимать?
Хенрик. У меня только одно толкование.
Анна. Что мы должны остаться в Форсбуде?
Хенрик. Несомненно.
Тишина. Жужжат пчелы, колокол замолк, певчий дрозд-новосел пробует голос. Хенрик закрывает книгу и разжигает погасшую трубку. Анна, разгладив рукой вязание, внимательно его рассматривает.
Анна. Ты не спрашиваешь, чего хочу я.
Хенрик. Не спрашиваю, потому что знаю.
Анна. Ты уверен?
Хенрик. Абсолютно.
И снова тишина. Анна, отложив в сторону рукоделие, прищурившись, смотрит на солнце и цветущую ветку над головой. Хенрик, подавшись вперед, зовет Яка, который тотчас подходит и устраивается у ног хозяина, Хенрик чешет ему шею под ошейником.
Анна. В этом случае мои желания имеют второстепенное значение. Ты должен следовать велению совести.
Хенрик. Ты вполне уверена?
Анна. Да, Хенрик, вполне.
Хенрик. Не пожалеешь?
Анна. Конечно, пожалею, тысячу раз пожалею, но будет поздно. Не…
Хенрик (перебивает). …сейчас здесь как в раю. А через несколько месяцев будет минус тридцать, ни пройти ни проехать, темень почти целый день, красные носы и лающий кашель.
Анна. … и пусто в церкви, и беспорядки на заводе, и брань Нурденсона по, поводу анархии и вражды. И лед в кувшине с водой.
Хенрик. … и мы забудем, что мы вместе.
Анна. … нет, этого мы никогда не забудем.
Анна сжимает ладонь Хенрика. Он откладывает трубку, которая все равно погасла, и крепко зажмуривает глаза.
Анна. Но согласись, что было бы здорово попить чаю в королевском дворце с Ее Величеством королевой.
Хенрик. В первую очередь это был бы щелчок по носу нашим друзьям на Трэдгордсгатан.
Анна. Или вдруг предложить: давай сегодня вечером пойдем в Драматический театр, посмотрим Андерса де Валя.
Хенрик. … или на концерт, послушаем симфонии Бетховена.
Анна. … или в магазин «Лейа», купим мне шелковую блузку.
Хенрик. … да, можно пофантазировать.
Анна. … опасные фантазии, Хенрик! (Улыбается.)
Хенрик. … опасные? Почему? (Улыбается.)
Анна. Нет, конечно, не опасные. Мы же приняли решение, или, вернее, эта вот книга решила.
Хенрик (легко). Уж не иронизируешь ли ты?
Анна. Я? Да нисколько! Я серьезна, как любая из героинь Сельмы Лагерлёф. Решение принято. И это наше общее решение.
Петрус, оторвавшись от книги, прислушивается. Присев на корточки возле скамьи, он поворачивается своим бледным, странно слепым лицом к Анне.
Петрус. Вы собираетесь уезжать?
Анна. Нет, наоборот, Петрус.
Петрус. Мне показалось, вы сказали, что уезжаете.
Анна. Значит, плохо слушал. Мы как раз решили остаться.
Петрус. Так вы не уезжаете?
Анна. Перестань болтать глупости, Петрус. Мы остаемся.
Семилетнее старческое личико Петруса выражает недоверие и грусть. «Мне показалось, вы говорили, что собираетесь уезжать», — произносит он чуть слышно, делая вид, будто вновь погрузился в книгу. На глазах у него выступили слезы, он тихонько шмыгает носом.
Хенрик. Кстати! Ты получила письмо от матери?
Анна. Да, забыла рассказать: она спрашивает, не приедем ли мы на дачу, когда у тебя будет отпуск. Эрнст и Мария с друзьями едут на Лофутен. Оскар и Густав снимают дачи в шхерах. Так что там будем только мы и Карл.
Хенрик. А что ты думаешь?
Анна. А ты? Маме будет одиноко.
Хенрик. Мне казалось, ей нравится одиночество.
Анна. Ну, раз так…
Хенрик. Что «раз так»?
Анна. Ответ достаточно ясный.
Хенрик. Здесь нам лучше. (Пауза.)
Анна. Всего на неделю?
Хенрик. Это необходимо?
Анна. Нет, нет. Мама и не рассчитывает, что мы приедем. Спрашивает просто для порядка.
Хенрик. Да, кстати, не собирались ли мы завести еще одного ребенка?
Анна. Конечно, собирались.
Хенрик. Тебе уже расхотелось? Это была твоя идея!
Анна (смеется). Слишком много было разных дел. Моя бедная голова совсем идет кругом.
Хенрик. Пошли в дом? Становится прохладно.
Анна берет на руки малыша, который просыпается и начинает хныкать. Хенрик собирает все остальное — соску, погремушку, одеяло, трубку и Библию, подзывает Яка и направляется в усадьбу. На полпути он останавливается.
Хенрик. Идем, Петрус.
Петрус. Только дочитаю.
Хенрик. Становится холодно.
Петрус. Мне не холодно.
Хенрик. Не забудь книгу.
Петрус. Не забуду.
Хенрик. Пошли в шахматы сыграем!
Петрус. Я дочитаю.
Хенрик. Ну, как хочешь.
Анна, которая уже поднялась на крыльцо веранды, останавливается и улыбается Хенрику — Петрус не сводит с нее глаз. Дверь веранды захлопывается. Он перекатывается на спину и поднимает вверх руки — растопырив пальцы.
Теплым летним днем в середине июня 1917 года Анна и Хенрик Бергман ожидают в Зеленой гостиной, в личных покоях королевы. Она расположена в западном крыле дворца с видом на Стрёммен, Национальный музей и Шеппсхольмен. С ними протопресвитер Андерс Алопеус, величественный рыжеволосый священник внушительных габаритов. Стоя возле одного из огромных окон, они тихо беседуют о потрясающей панораме. «Вот только дует, — говорит Алопеус. — Сквозит так, что занавеси колышутся, правда, ветер в эту сторону, хорошо, что сейчас не зима».
В глубине комнаты два лакея в ливреях и белых перчатках занимаются устройством чайного стола. Они двигаются бесшумно, разговаривая между собой с помощью сдержанных жестов.
