Пропорции гостиной хорошо продуманы, она почти квадратная. Обставлена элегантно, только с излишним уклоном в стиль 80-х годов: пузатые диваны и кресла, обитые блестящей тканью, расписанные вручную шелковые обои, обильная лепнина по периметру потолка и над высокими дверями, установленные друг против друга зеркала в позолоченных рамах, которые делают комнату бесконечной. Массивные хрустальные люстры, искусно задрапированные торшеры, толстые, заглушающие шаги ковры на скрипучем паркете. Потемневшие картины в затейливых рамах, пальмы и бледные скульптуры, шаткие столики, загроможденные безделушками, рояль, накрытый восточной шалью и уставленный фотографиями лиц более или менее княжеского звания.
На Анне серо-голубой дневной костюм и шляпа с загнутыми полями и крошечным белым пером. Мужчины в пасторском облачении, ботинки Хенрика слишком новые, слишком блестящие и слишком тесные. С ужасом глядя на Анну, он хватает ее за руку: «У меня все время бурчит в животе, будет катастрофа». — «Не надо было есть суп из репы, — шепчет Анна. — Попробуй глубоко вздохнуть». Хенрик делает глубокий вдох, лицо у него землисто-серого цвета. «Не надо было мне соглашаться, не надо…»
Открывается дверь, на пороге вырастает камергер Сегерсвэрд. В мундире, с ослепительной улыбкой, обнажающей зубы поразительной белизны. От него исходит запах тонкой помады и снисходительной любезности. Бледная, вялая ручка. «Это, стало быть, женушка пастора, добро пожаловать, и пастор Берглюнд, добро пожаловать. С придворным проповедником мы уже встречались сегодня, мы с ним в одном благотворительном комитете. Хотел бы только, между прочим, обратить ваше внимание на некоторые мелочи: к Ее Величеству обращаются «Ее Величество», если возникнет такая надобность. Однако следует избегать прямого обращения. Вопросы задает и ведет разговор Ее Величество, в собственные рассуждения пускаться не подобает. Должен к тому же заметить, что Ее Величество нездорова и весьма утомлена. Я смиренно предложил отложить свидание до более подходящего времени, но Ее Величество преисполнена сознанием долга и весьма интересуется всем, что касается Софияхеммет. Посему Ее Величество отклонила мое предложение. Но встреча будет очень короткой. Все практические вопросы следует обсудить с нашим другом протопресвитером, который полностью информирован. Ее Величество выйдет из этой двери. Я предлагаю — таков этикет — гостям встать здесь. Ее Величество сначала поздоровается с, придворным проповедником, потом с женой пастора, которая должна сделать глубокий реверанс, и, наконец, Ее Величество поздоровается с пастором Берглюндом».
Алопеус. Бергманом. Хенрик Бергман.
Камергер. Неужели я? Невероятно!! Очевидно, ошибка в моем списке!! Прошу прощения, мне очень неловко, дорогой пастор Бергман. Простите старика!
Ослепительная улыбка, серые вытаращенные глаза, пухлая вялая ручка касается плеча Хенрика. Часы на мраморной каминной полке отбивают три звонких удара. Открывается дверь, и в наше повествование вступает королева Виктория. Она высокая, худая, широкоплечая, густые, с проседью волосы собраны в искусный пучок на затылке. Бледное лицо, вокруг синих глаз — морщинки боли. Тонкие губы сжаты, выражая выдержку и тоску. На ней шелковое, ниспадающее складками платье мягкого серого цвета, лиф и вырез украшены кружевами. Единственные украшения — нитка жемчуга, бриллиантовые сережки и бриллиантовое кольцо между двумя обручальными. Она появляется в обществе фрейлины, которая бесшумно закрывает дверь. Графиня Бьельке — маленькая, пухленькая, седовласая, румяная, глаза ее излучают детское, неподдельное веселье. Ее туалет состоит из длинной темно-зеленой юбки и чесучовой блузки, скрепленной у горла камеей. Через руку перекинута легкая кашемировая шаль.
Королева медленной, не совсем твердой походкой приближается к ожидающим ее гостям. С мимолетной сердечной улыбкой протягивает руку Анне. Анна делает элегантный реверанс (натренировалась). Потом королева здоровается с Хенриком и наконец с придворным проповедником.
С легким акцентом она говорит: «Как хорошо, что мы смогли встретиться, очень любезно с вашей стороны было проделать столь длинный путь, давайте сядем, надеюсь, вы не откажетесь от чашечки чая, чай у нас пока еще настоящий. Впрочем, сама я с удовольствием пью чай из яблоневого цвета и ромашки».
Пока одетые в ливреи лакеи разливают чай, королева интересуется, как они доехали, как здоровье Дага (она хорошо информирована), не собираются ли они пойти вечером в театр, она сама недавно была на представлении «Старой драмы о Любом»[19] — «потрясающее впечатление, это было словно богослужение, мы даже не осмелились аплодировать».
Выражение боли уступает место мягкой приветливости, бледные щеки розовеют, голос тихий, иногда неразборчивый, но ласковый. Говоря, она не сводит глаз с Анны и Хенрика, лицо открытое и ранимое.
Королева. Мы, стало быть, возлагаем большие надежды.
Хенрик. Мы с женой все еще пребываем в некотором страхе. Всё случилось так быстро. И мы не знаем, что от нас требуется. Я имею в виду, что требуется на самом деле. Мы знаем только, что не пожалеем сил.
Королева. На последнем заседании Правления наш архитектор сделал сообщение о новостройках ближайших лет. Для профессора Форселля будет возведен наисовременнейший рентгеновский институт, а для нашего священника — пасторская усадьба. Где конверт, графиня? Ах, вот он. Прошу вас, это карандашный эскиз предполагаемого жилища. Оно будет построено на небольшой возвышенности. Рядом с лесом — лесом Лилль-Янс. Настоящее загородное поместье, но в центре города. Идеально для детей.
Анна. Я прекрасно знаю это место. Напротив Дома для престарелых сестер. Сульхеммет.
Королева. Да, разумеется, фру Бергман знает. Она же училась в нескольких сотнях метров от своего будущего дома. На первом этаже — три просторные комнаты и прекрасно оборудованная кухня. На втором — четыре комнаты. Под детскую предполагается отвести угловую комнату. Там солнце весь день и, естественно, все удобства. Через несколько лет все будет готово. Пока же жилье обеспечит приход Хедвиг Элеоноры.
Анна. Потрясающе.
Королева. Я понимаю, как вам трудно будет расстаться с Форсбудой!
Хенрик. Да, нелегко.
Анна. Сначала нас одолевали беспокойство и сомнения. Нам казалось, что мы хотим изменить своему предназначению.
Хенрик. …жизненному предназначению.
Анна. Я, наверное, боялась меньше, чем Хенрик.
Хенрик. Я считал, что оставляю людей в беде…
Королева. В больнице люди в не меньшей беде, пастор Бергман.
Хенрик. Да, я знаю. (Улыбается, качает головой.) Знаю.
Королева. Скажите мне одну вещь, пастор. Вы верите, что наши страдания ниспосланы нам Богом?
Камергер Сегерсвэрд осторожно посасывает свои вставные зубы, вопрос Ее Величества представляется ему непристойным, лицо его теряет всякое выражение. У кроткой графини Бьельке глаза увлажняются, но ее растрогать ничего не стоит. Протопресвитер откидывается назад, всей тяжестью своего грузного тела налегая на хрупкую спинку кресла, и с профессиональной улыбкой, подобающей вопросу, бросает требовательный взгляд на своего младшего коллегу. Анна внезапно осознает, что эта высокая, измученная женщина задала вопрос, выходящий за рамки принятых условностей.
Хенрик. Я могу лишь высказать свое собственное мнение.
Королева. Я поэтому и спросила.
Хенрик. Нет, я не верю, что страдания ниспосланы Богом. Я думаю, что Бог с грустью и ужасом смотрит на свое творение. Нет, страдания не от Бога.
Королева. Но страдание призвано нас очистить?
Хенрик. Ни разу в жизни я не видел, чтобы страдание помогало. Зато знаю множество примеров того, как страдание разрушает и деформирует.
Королева (своей фрейлине). Графиня, не будете ли вы так любезны передать мне шаль.
Графиня Бьельке тотчас вскакивает и накидывает легкую шаль на плечи королеве. Та какое-то время сидит с закрытыми глазами, прижимая правую руку к груди.
Королева (глядя на Хенрика). Если дело обстоит так, как вы говорите, пастор, разве возможно дать утешение хоть одному человеку?
Хенрик. Любое утешение преходяще.
Королева. …преходяще?
Хенрик. Да. Единственная возможность — уговорить человека, ищущего помощи, заключить мир с самим собой. Простить самого себя.
Королева. Разве не Бога мы должны просить о прощении?
