Миша молча кивнул. Валерий Борисович пристроился рядышком, на краю кровати. И понизив голос до шопота, сказал:
— Приятель твой у нас.
— Какой приятель?
— Обер — лейтенант из абвера.
— Ух ты! Как взяли? — Миша вытащил руки из — под одеяла и сел по — турецки.
— Вовсе не брали. Сам пришёл и сдался.
— Ну да?! — Миша передвинулся к Валерию Борисовичу и сел рядом свесив ноги.
— А вот да. Но не на своём участке, а в расположение 67–й армии, на Невском пятачке, где он не служил и узнать его не могли. Под видом перебежчика, штабного чертёжника.
— А как вычислили?
— Слишком грамотным оказался для чертёжника. Даже для штабного. Полностью сдал состав, группировку, огневые точки и командные пункты 170–й дивизии, в штабе которой якобы служил. Проверили — совпадает с нашими разведданными.
— Не хило. Но чего ради?
— Сказал, что хорошо знает все огневые позиции от Шлиссельбурга до устья Мги. Когда попросили обозначить на карте, предложил сделать кальку каждого участка обороны, у карты, дескать, слишком мелкий масштаб. Двое суток рисовал. И оказалось, по его калькам, что в районе Второго Городка и Восьмой ГЭС огневые точки расположены редко, а в районе Марьино очень густо.
А главный удар по прорыву блокады наше командование намечало провести как раз в направлении Марьино — Синявино. Что ж получается — ошиблись, не туда основной удар направили? Стали сверять огневые точки на кальке с данными нашей разведки. Большинство совпали. Что за чепуха? Порознь совпадает, а в целом картина противоположная нашим данным. Тогда один сотрудник разведуправления обратил внимание на то, что масштаб на кальках разный. И где мельче масштаб, там огневые точки, естественно, кажутся гуще, а где крупнее, там реже.
Свели все кальки к одному масштабу и огневые точки встали на свои места, совпали с данными нашей разведки.
— Не хилую дезу они хотели через обера загнать.
— Уже тепло. Но ещё не горячо. Кроме этого ещё один момент присутствует…
— А что ещё?
— Подумай. Проанализируй информацию, которой располагаешь. Подсказка нужна?
— Пока нет… Думай, голова, думай, не зря же я тебя кормлю… А то, что я этому оберу заслал? О передвижении войск и военной техники?.. — Миша вопросительно взглянул на Валерия Борисовича.
— Теплее.
— Вот это да! Значит, они поверили тому, что я сказал оберу… что удар наши готовят в направлении Второго Городка и Восьмой ГЭС… подготовились, укрепились и через обера хотели убедить наших наступать…
— …именно в этом направлении, — в один голос с Валерием Борисовичем завершили вывод.
— А теперь прикинь, если б ты ушёл не в Карелию, и не приведи Бог, немцы просекли тебя перемещающегося по их тылам именно на этих участках, поверили бы они твоей информации или нет? И что б тогда с тобой было?
— Понятно. Но не я один, наверно, им такую дезу гнал.
— Разумеется и по другим каналам подобная информация к фашистам шла. Но твоя была одной из самых реальных. На неё немцы быстро отреагировали.
— Так им и надо!
— Вот именно.
Валерий Борисович взял его под мышки, поставил на кровать, достал из портфеля медаль «За отвагу».
— За проявленные мужество, за героизм и отвагу при выполнении задания командования в тылу противника.
Прикрепил её к лацкану пижамы.
— Служу Советскому Союзу!
— Поздравляю.
— Ура! — Шёпотом прокричал Миша.
— А это от меня лично.
Валерий Борисович достал из своего портфеля книжку «Мифы Древней Греции», вышедшую в блокадном Ленинграде
— Спасибо, — обрадовался Миша, читать он любил.
— Медаль обмоем? — Предложил Валерий Борисович.
— А как же, — согласился Миша
— Сейчас скажу, чтоб чаю принесли. Другого тебе пока нельзя.
Валерий Борисович поднялся. Миша хотел было удержать его возле себя, но передумал. Пока чай принесут, пока чаю попьют — всё это время Валерий Борисович будет здесь. Успокоился, закосил глазом на медаль: самолёты, надпись, танк — но сверху их видно плохо.
— А можно снять, посмотреть?
— Смотри сколько угодно. Твоя. Лично — персональная. И продиктуй мне номер, удостоверение выписать. И ещё просьба к тебе, спать ты сейчас будешь меньше, я понимаю, скучно, но из палаты старайся выходить как можно реже. А медаль… Если захочешь, можешь пока оставить у себя, но с условием, никому не показывать.
— Конечно.
Минут через десять Валерий Борисович засобирался, и у Миши сразу упало настроение. Даже захотел вернуть медаль обратно Но сдержался. Ребёнок он, что ли…
А когда Валерий Борисович ушёл, отстегнул медаль, убрал в тумбочку, укрылся до глаз одеялом и стал смотреть на огонь. «Опять один. — Вздохнул. И вдруг встрепенулся. — Да что это я за Володю и Борисыча, как малое дитя за мамкину юбку, цепляюсь? Некогда им, так некогда. Своя голова должна быть. И самостоятельность».
ЭПИЛОГ
— А потом что?
— Что потом… Опять ходил, — блеснул мой собеседник двумя рядами железных зубов. — Отлежался, отоспался, подкормили, витаминами покололи. Окреп немного и с конца января сорок третьего снова пошёл. И в разведку ходил, и связным к партизанам и к подпольщикам. А куда денешься — на войне без разведки нельзя. Командиру на войне без разведки, всё равно, что тебе или мне слепому и глухому остаться. Само собой, осторожничал, без особой нужды на рожон не лез — боязно второй раз под пытки попасть. А так что… Ходил…
Везенье, конечно тоже было. И то, что меня за финна считали, помогало. Они ведь к финнам не так, как к русским относились. И на дядю я при случае ссылался, который у финнов полком командовал. Не дядя он мне на самом деле, так, дальний родственник… Но я говорил дядя, тоже помогало.
Мы, я и мой собеседник, на вид ему крепко за пятьдесят, а может и шестьдесят уже прозвонило, сидим в моём балке на базе геологической партии. Он числится у нас проходчиком горных выработок, но из — за слабости здоровья вечную мерзлоту и коренники из профиля на сопке не вынимает, а занимается хозяйственной работой. Стеклит окна в балках, навешивает двери, сколачивает топчаны. Но основная его работа — печи. Ремонтирует старые, кладёт новые. База наша расположена хоть и на южном берегу, но довольно — таки северной реки Нижней Тунгуски, (любителям кино и литературы более известной как Угрюм — река), недалеко от того места, где впадает в неё речка Кирамки[36]. Это километрах в семидесяти вверх по течению от Эвенкийской столицы Туры. Днём в середине лета жара здесь может подниматься до 25 и даже до 30 градусов, зато ночью, особенно под утро, редко бывает выше плюс пяти. Потому печки в наших балках, даже в разгар лета, вовсе не прихоть, а возможность жить. Сейчас мы проводим испытания отремонтированной и оштукатуренной в моём балке печки. И пока огонь её испытывает, течёт наш разговор. Ну, разговор разговором и останется. А труженика полагается угощать за добрую работу.
— По соточке? Да под оленину? — Достаю припасённую к субботним послебанным посиделкам бутылку корейской водки «Сам Бэк» и кастрюлю с варёной олениной.
— А нет, ничего. Ничего не надо. Вина я теперь не употребляю. Язва. И ем немного. Пирожок или два за день съем и сыт. Или супу тарелку. Чаю вот много пью, за день пачку спиваю.
— Можно и чаю, — я налил воды и поставил чайник. — С зубами что у тебя? Блокада съела?
— Цинга, — не то опроверг, не то подтвердил моё предположение собеседник. Помолчал немного, видимо обратился в памяти к далёкому прошлому. — Много нас мальчишек в тыл ходило. И в разведку, и связными… Да немногие уцелели.
«Мальчишек?.. — Зацепился я за слово. — На вид ему около шестидесяти. Сейчас семьдесят восьмой. В сорок пятом… минус тридцать три… получается под тридцать, во всяком случае за двадцать пять…»
— Ты сказал: мальчишек? Сколько ж тебе в ту пору было?
— А с тридцатого. Вот и считай.
— Так ты и полтинника ещё не изжил? Однако… — смутило меня стариковское лицо печника. — Круто тебя потрепало…
— Всяко пришлось. Да… А нет, ничего. Отпустили. Вытерпел всё, смолчал. Жить — то хочется, вот и молчал. Подарок, правда, остался на всю жизнь, — приподнял белёсые редкие волосы надо лбом, показал шрам. — От приклада, когда под пытками был. Тогда на молодом затянулось как на собаке. А сейчас инвалидность.
Помолчал немного.
— А нет, ничего. До зимы сорок третьего ходил, не догадывались кто такой… А в декабре сорок третьего в перестрелку попал на линии фронта. Мне б пересидеть за камнем, да до своих близко — добегу, думаю. Ну и всадил мне немец пулю под ключицу. Пока вылечился, блокаду сняли. Хотели в военное училище отправить — так молодой ещё и грамоты мало. А в суворовское идти мне зазорным показалось. И не хотел я быть военным, тогда я мечтал стать капитаном дальнего плавания. Оставили при штабе. Как бы связным или порученцем. Пока… — Собеседник мой замялся. — Пока в лагерь не попал…
