— Беда, дружище. Мать этой девицы гонится за мной с дробовиком, а с ней целая шайка школьников с нашей улицы, они хотят меня избить.
— За что? Где они?
— За полем, дружище.
Дин был пьян и не очень-то волновался. Мы вместе вышли и пересекли освещенное луной кукурузное поле. На темной грунтовой дороге я увидел стоящих группками людей.
— Вот они! — услышал я.
— Минутку, — сказал я. — Вы не скажете, что стряслось?
Мамаша притаилась сзади с перекинутым через руку большим дробовиком.
— Твой дружок нам уже осточертел. Я не из тех, кто зовет полицию. Если он еще раз здесь появится, я буду стрелять, и стрелять наверняка.
Школьники сбились в кучу и сжимали кулаки. Я был так пьян, что и меня мало что трогало, однако я их слегка утихомирил. Я сказал:
— Больше он этого не сделает. Я за ним пригляжу. Он мой брат и слушается меня. Прошу вас, уберите ружье и успокойтесь.
— Пусть только попробует! — грозно и твердо произнесла она из тьмы. — Вот вернется муж, и я пошлю его с вами расправиться!
— Это совсем ни к чему. Поймите, он вас больше не потревожит. Успокойтесь, все будет в полном порядке.
Дин за моей спиной вполголоса сыпал проклятиями. Девица украдкой выглядывала из окна спальни. Я знал этих людей раньше, они верили мне и поэтому слегка угомонились. Я взял Дина под руку, и между освещенными луной рядами кукурузы мы направились к дому.
— Эх-ма! — заорал Дин. — Ну и наклюкаюсь я сегодня!
Мы вернулись к Фрэнки и детишкам. Дин внезапно пришел в исступление от пластинки, которую слушала маленькая Джэнет, и сломал ее о колено: пластинка была в стиле «хилбилли». На другой пластинке был ранний Диззи Гиллеспи, которого Дин очень ценил, — «Конго-блюз», с Максом Уэстом на барабанах. Я подарил ее Джэнет довольно давно, а теперь, когда она расплакалась, велел ей взять пластинку и разбить о Динову голову. Она так и сделала. Дин лишь разинул рот и немного пришел в себя. Все рассмеялись. Обстановка разрядилась. И тут ненасытной Фрэнки захотелось выпить пива в придорожном салуне.
— Пошли! — завопил Дин. — Черт подери, если б ты купила ту машину, что я показывал тебе во вторник, нам бы не пришлось шагать туда пешком!
— Да не подходит мне твоя треклятая машина! — заорала Фрэнки.
Детишки разревелись. В нашей обшарпанной гостиной с ее унылыми обоями, розоватым светом лампы и взволнованными лицами воцарилась густая непроглядная вечность. Малыш Джимми перепугался; я уложил его спать на кушетку и привязал возле него собаку. Фрэнки пьяным голосом вызвала по телефону такси, и пока мы его ждали, мне неожиданно позвонила моя знакомая. У нее был пожилой кузен, который ненавидел меня всеми печенками, а в тот самый день я написал письмо Старому Буйволу Ли, уже переехавшему в Мехико-Сити, и поведал ему о наших с Дином приключениях и о том, как мы устроились в Денвере. Я писал: «У меня есть подружка, которая снабжает меня деньгами и выпивкой и вдобавок кормит славными ужинами».
С безрассудной просьбой отправить это письмо я обратился к престарелому кузену — как раз после того, как мы отужинали, полакомившись жареным цыпленком. Кузен вскрыл письмо, прочел и сразу же вручил ей как доказательство того, что я — всего-навсего мошенник. И вот она, вся в слезах, позвонила мне сообщить, что не желает меня больше видеть. Потом трубку взял торжествующий кузен и принялся растолковывать мне, какой я ублюдок. Пока снаружи сигналило такси, а в доме плакали дети, лаяли собаки и танцевали Дин с Фрэнки, я изрыгал в телефонную трубку все мыслимые проклятия, приходившие мне на ум, сдабривая их вновь изобретенными, а потом, в хмельном бешенстве послав всех по телефону к черту, с размаху швырнул трубку и отправился напиваться.
Спотыкаясь друг о друга, мы выбрались из такси у придорожной пивной, захолустной деревенской пивной среди холмов, вошли и заказали пиво. Все шло кувырком, но вовсе невообразимое помешательство началось в тот момент, когда в баре нам попался страдающий судорогами восторженный малый, который обвил Дина руками и стонал ему в лицо, а Дина в который раз охватило безумие, и, желая внести свою лепту в эту непереносимую сумятицу, он в ту же минуту, обливаясь потом, выбежал на улицу, угнал прямо с подъездной аллеи машину, стремительно умчался в центр Денвера и вернулся на другой машине, поновей и получше. Между тем я немного очухался и вдруг увидел, что у подъездной аллеи в свете фар патрульных машин толпится народ, слушая, как копы что-то толкуют об угнанном автомобиле.
— Кто-то угоняет здесь машины направо и налево, — говорил полицейский.
Дин стоял у него за спиной, слушал и твердил: «Ах, да, да!» Копы пустились в погоню. Дин вошел в бар и принялся расхаживать взад-вперед со страдающим судорогами беднягой, который как раз в тот день женился и, пока невеста где-то его дожидалась, устроил себе грандиозную пьянку.
— Ах, старина, это великолепнейший малый на свете! — орал Дин. — Сал, Фрэнки, на этот раз я пойду и раздобуду первоклассную машину, и мы все, вместе с Тони (нашим подергивающимся праведником), уедем далеко в горы.
И он умчался на улицу. В тот же миг в бар ворвался коп, который заявил, что на подъездной аллее стоит машина, угнанная из центра Денвера. Люди собрались кучками и принялись обсуждать эту новость. В окно я увидел, как Дин вскочил в ближайший автомобиль и с ревом унесся прочь, при этом ни одна живая душа не обратила на него внимания. Через несколько минут он вернулся на совершенно новой машине с открывающимся верхом.
— Вот это красавица! — шепнул он мне на ухо. — Та, другая, слегка покашливала — я бросил ее на перекрестке, а эта прелесть стояла возле фермерского домика. Пришлось немного покружить по Денверу. Ну старина, собирайся, все едем кататься.
Вся горечь, все безрассудство его денверской жизни вспышками молний вырывались из самого его нутра. Лицо его было пунцовым и потным, а вид — просто жалким.
— Нет, я не собираюсь связываться с угнанными машинами.
— Ну как хочешь, старина! Со мной Тони поедет — верно, несравненный дорогуша Тони?
А Тони, худой, черноволосый, — стонущая, бурлящая заблудшая душа с глазами святого, — оперся о Дина и непрестанно охал, потому что его вдруг начало тошнить, а потом благодаря некоему странному наитию он пришел от Дина в ужас, всплеснул руками и с искаженным страхом лицом поковылял прочь. Опустив голову, Дин обливался потом. Затем он выбежал из бара и укатил. Мы с Фрэнки увидели на подъездной аллее такси и решили ехать домой. Когда таксист вез нас сквозь кромешную тьму бульвара Аламеда, по которому бесчисленными ушедшими ночами того лета я вышагивал пешком, на котором пел, стонал, питался звездами и где иссыхалась моя душа, каплю за каплей роняя свои живительные соки на раскаленный асфальт, позади нас неожиданно возник Дин в угнанной машине и принялся непрерывно сигналить, оттеснять нас с дороги и орать. Таксист побледнел.
— Да это мой друг, — сказал я.
А Дин, вдруг почувствовав к нам отвращение, умчался вперед со скоростью девяносто миль в час, пустив нам в глаза выхлопные газы и призрачную пыль. Потом он свернул на улицу, где жила Фрэнки, и затормозил перед домом; так же внезапно он снова рванул с места, развернулся и, пока мы выходили из такси и расплачивались, укатил в сторону города. После нескольких минут тревожного ожидания в темном дворе мы увидели, как он вернулся, вновь на другой машине — помятом двухместном автомобильчике, остановился в клубах пыли перед домом, буквально вывалился наружу, направился прямиком в спальню и, мертвецки пьяный, плюхнулся на кровать. А нам досталась брошенная у самого крыльца угнанная машина.
Мне пришлось его разбудить: я хотел отогнать машину подальше от дома, но не смог ее завести. В одних спортивных трусах он сполз с кровати, под хихиканье собравшихся у окна малышей мы сели в машину и, подпрыгивая на ухабах, с неимоверным грохотом понеслись сквозь густые посадки люцерны в конце дороги и гнали до тех пор, пока машина наконец не выдохлась и не встала как вкопанная под старым тополем у ветхой мельницы.
— Все, больше не могу, — честно признался Дин.
Он вылез из машины и в лунном свете, как был в одних трусах, зашагал через кукурузное поле к дому, до которого было теперь не меньше полумили. Когда мы вернулись, он сразу же лег спать. Все смешалось в этой жуткой кутерьме, весь Денвер, моя знакомая, автомобили, детишки, бедняжка Фрэнки, комната, залитая пивом и усеянная пустыми банками, — и я никак не мог уснуть. Какое-то время мне не давал спать сверчок. Еще в Вайоминге я заметил, что ночами в этой части Запада звезды крупные, как римские свечи, и одинокие, как Принц Дхармы, который потерял свою родовую рощу и скитается теперь в пространстве между звездами Большой Медведицы в надежде вновь ее отыскать. Так вот, звезды эти неторопливо вращали ночь, а задолго до истинного рассвета вдали, за окутанными тьмой холодными землями, уходящими к Западному Канзасу, возникло огромное алое зарево, и птицы принялись выводить над Денвером свои трели.
