Дед с внуком лишь переглянулись…
Они выбрались из трубы тоннеля, отошли немного в сторону и с удовольствием повалились в траву. Лежали, смотрели в небо и на первый взгляд напоминали отдыхающих после тяжелой работы контрабандистов.
– На родине и воздух какой-то особый, – заметил Гуменник. – Чуешь, Лях? Россия…
– И дым отечества нам сладок и приятен…
– Приятен, но одежду добывать надо, – заключил батько. – Слушай приказ, есаул… Проберись в село и купи там пару спортивных костюмов.
– Слухаю, батько! – отозвался телохранитель и сел.
– Не годится… Отвечать следует: слушаюсь, господин атаман. Привыкай, Лях. Через год я должен войти в совет атаманов Войска Донского, а еще через пару – его возглавить. Программа-минимум…
– Батько, гляди! – вдруг перебил Геббельс. – Бабы. Сами к нам идут. В России все проще.
От густого кустарника, где был замаскированный выход из тоннеля, шли три нагруженные тюками женщины. Они вряд ли что видели вокруг, ибо громоздкая поклажа заслоняла обзор, поэтому заметили двух голых мужчин, когда едва о них не запнулись. Контрабандистки ничуть не испугались, даже напротив, свалили ношу на траву и воззрились с любопытством.
– Вы кто? – спросила молодая и самая бойкая. – Мутанты, что ли?
– Мутанты, – усмехнулся Гуменник. – У вас закурить не найдется, барышни?
Бойкая неприкрыто и оценивающе смерила его прищуренным взглядом, и батьке это показалось знакомым.
– Что, уши опухли? – спросила с зовущей усмешкой.
– Одежду украли, – пожаловался он. – Вместе с сигаретами.
– И с кошельком?
– Нет, кошелек как раз остался цел, – вовремя и весьма органично вступил Лях, доставая из трусов бумажник. – Мы заплатим.
– Глядите, девки, – усмехнулась молодуха. – Мутанты при деньгах стали ходить!
Телохранитель вынул сто долларов – купюры меньше не было:
– Сдачи не надо.
– Вы что, мужики, больные? – В глазах бойкой мелькнуло недоверие.
– Мы вполне здоровые, – заметил Гуменник. – Мы просто обворованные.
– Что, правда, что ли? – Она просунула руку в один из тюков и достала блок «Мальборо». – Ладно, возьми так…
– За так не возьмем. – Лях сунул ей стольник. – На сдачу принеси нам одежду. Пару спортивных костюмов. Выручи, сестра.
– Вас в самом деле обокрали?
– Ну да! – весело сказал батько. – Легли позагорать на солнце и заснули. Просыпаемся, одежды нет…
Бойкая что-то заподозрила и на мгновение скосила глаз в сторону выхода из тоннеля:
– Вы что тут делали?
– Говорю же – отдыхали, – открыто улыбнулся Гуменник. – Красавица, а я тебя знаю. Мы уже встречались.
– Где это мы встречались?
– В ночном клубе.
Ледок недоверия вроде бы растаял, сменившись испытующим, многозначительным прищуром.
– Тебе понравилось?
– Я был в восторге! А ты что, многостаночница?
Они уже понимали друг друга с полуслова, тогда как две другие женщины и даже Лях наблюдали за ними с недоуменным интересом.
– Конкуренция, – вздохнула бойкая. – Я в ночнике теперь не бываю.
Гуменник натренированно вскочил на ноги:
– Давай познакомимся, баядера. Руслан. А тебя?
– Любовь, – с достоинством, но без особого энтузиазма ответила она.
– Ах, Любовь! Ты принесешь нам одежду?
– Одежду? – раздумывала и что-то взвешивала она. – Ладно, принесу… Какой размер?
– Пятидесятый. Хочешь, мы поможем груз перенести? Так сказать, услуга за услугу…
– Нет уж, мы сами! Здесь недалеко машина. Отдыхайте, мужчины…
Контрабандистки взвалили на себя тюки и, словно верблюдицы в пустыне, пошли по тропинке строго размеренным шагом, раскачиваясь при этом в разные стороны.
– А я ее не помню, – признался Лях.
– Плохо. – Гуменник проводил взглядом табачный караван и снова растянулся на траве, но уже в тени куста. – Тренируй зрительную память… Я посплю, а ты охраняй мое тело. И заодно продумай легенду.
– В России все проще, – повторил Геббельс. – Люди, бабы, отношения. Доверчивые овцы… С хохлами труднее. Там тебя допросят с пристрастием, вывернут… Кстати, мы когда-то начинали на Украине, можно сказать, тоже в одних трусах. Помнишь?
– Это незабываемо…
– И прошли тернистый путь. И вот теперь начинаем сначала…
– Думай про себя, – сказал батько. – И поменьше лирики. Не мешай спать…
Перед тем как погрузиться в сон, Гуменник подумал, что родная земля и впрямь дает силы, если на ней спать вот так, голым и под открытым небом. А Лях еще подумал несколько минут, лег на живот, чтобы не бередить ушибы на спине, и принялся сочинять легенду, которая должна была стать основой многих последующих лет жизни. Он даже не сочинял ее, а моделировал, словно искусный архитектор здание, прежде чем приступить к его строительству. И если эта умозрительная модель получалась цветистой, многоплановой и гармоничной, то, приложив незначительные силы, можно было воплотить ее в реальность…
То есть материализовать.
Их взяли сонных, причем очень жестко, и, не давая опомниться, начали не менее жесткий, подавляющий волю, допрос. На двоих было четверо здоровых, явно бандитского вида братков, похожих друг на друга еще чем-то, кроме стрижки под ноль. Сразу вычислили главного, и поэтому Гуменник оказался в наручниках и с веревочной удавкой на шее, а его телохранитель только с пакетом на голове.
Вопросов задавали всего два:
– Кто послал?
То есть – «Чьи вы, к какому клану принадлежите и чью волю исполняете?» Но их никто не посылал, и все, что они делали, – делали по своей воле.
– Кто сдал тоннель?
Они же на самом деле не знали, кому он принадлежит на правах собственности и кто конкретно его сдал. Впрочем, как и то, сколько стоит это китайское удовольствие в условиях дикого контрабандного рынка.
Поэтому ни тот, ни другой не могли толком что-либо ответить. Гуменник несколько раз терял сознание от удушья и какое-то время испытывал состояние невесомого и отдохновенного полета между жизнью и смертью. А очнувшись и понимая, что в очередной раз полет этот оборвется, признавался во всех смертных и прочих грехах.
– Я батько Гуменник, – хрипел из последних сил. – Личный представитель президента Украины.
Но кто бы ему, голому, поверил в тот час?
– Я русский, – открывался он, не зная уже, чем себе помочь. – Я москаль. Но давил абхазов на стороне Грузии. Стрелял в албанцев в Косово и румын в Приднестровье! Мочил русских в Чечне. И во всем этом раскаиваюсь!
Однако палачи были так далеки от политики, что, видимо, считали все это бредом воспаленного пытками сознания.
Тем паче – кто бы принял его покаяние? И грех отпустил?..
– Я ушел в Россию, чтоб возглавить Донское казачество, – чистосердечно признавался батько. – А потом стравить его с хохлами и посеять хаос. Потому что ненавижу весь этот мир! Потому что в детстве был болезненным, слабым, и меня все обижали. Я так же ненавижу Гитлера, потому что на войне погиб мой дед. Но я подражал ему! Я читал «Майн кампф» и оправдывал Мазепу, Петлюру и Бандеру – в знак протеста против всего лживого мира! Потому что не знал другого способа, как бороться с лицемерием! И как протестовать против унижения и обиды, которым подвергается маленький, ну, очень маленький, но живой человек…
Да кто бы стал вдаваться в тонкости психологии и тайны человеческой души, когда на кон был поставлен тоннель, приносящий реальный и осязаемый доход?
Потом он отчаялся и замолчал. И Лях замолчал, глядя на батько единственным уцелевшим глазом. А их долго били ногами, в том числе и по голове, но насмерть не забили, полуживых погрузили в кузов «Газели» и долго куда-то везли по тряской, доставляющей невыносимую боль дороге. Или, может быть, не по дороге, а густым лесом или широкой степью.
И выбросили на какой-то поляне, на территории, государственную принадлежность которой уже было ни за что не установить.
На этом оторванном от мира пятачке они ползали по кругу вдоль лесной опушки, плевались кровью, время от времени озирались полуслепыми затекшими глазами и вопрошали неизвестно у кого – возможно, у Бога:
– Где я?
– Кто я?
* * *
Все-таки заманила, зазвала и увела Сова мужиков из-под стены – кому мухоморов посулила, кому наркоза и еще чего-нибудь парного, горяченького, как в прачечной. Юрко сразу же в подпол залез, дескать, в темноту ему надо, чтоб третий глаз отдохнул. У него и впрямь он закрываться стал, прищурился, как у якута, и все время слеза набегала. Может, поэтому на Оксану даже не взглянул и сразу к козлу с козой, которые опять сидели в подполе – тоже, видно, понравились друг другу в темноте. Дед наркозу принял и спать завалился, а в это время к куровской хате целая процессия подкатила на трех машинах, одна из них – «скорая» с незнакомыми врачами, должно, из Харькова, или еще откуда пригнали. Сам депутат приехал с автоматчиками, поэтому бабка в окно глянула и сразу же за «вальтер» – подумала, внука забирать явились. Затвор передернула и под передник – другого-то оружия нет.
