Я находилась в директорском кабинете на втором этаже, когда во входную дверь начали с воплями ломиться обезумевшие от страха женщины. Толпа в несколько десятков человек стонала и рвалась внутрь. Я видела, что наряду с замотанными в тряпье тетками там были маленькие дети и подростки. Старики и старухи не могли бежать. Они плелись позади через засыпанную щебнем площадь. Было ясно, что взбесившиеся погромщики, запалив жилье, бросятся и на людей.
Не понимая еще, спасена ли я сама, или же, наоборот, именно теперь меня ожидает что-то ужасное, я бросилась вниз открывать засов. Толпа ломилась внутрь с неистовой силой отчаяния. Я не знала, что сделать, чтобы не быть раздавленной, и как сдержать этот напор ради них же самих. Совсем недавно я, как могла тщательно, завалила темный входной коридор бочками, ржавыми панцирными сетками и еще какой-то дрянью, чтобы помешать тем, кто придет расправиться со мной. Теперь эти баррикады могут переломать кости тем, кто ищет здесь спасения. Но выхода у меня не было. Прежде чем распахнуть дверь, я, как могла громко, закричала: «Всем стоять!» — и выстрелила в гулкую тьму коридора. Услышав, что гомон и вой на улице стихли, я сорвала засов и с силой толкнула от себя дверь. Передо мной была сплошная неразличимая масса напирающих друг на друга тел. Внезапно промелькнула мысль: «А кто бы из них готов был спасти меня?!» На дальнейшие размышления времени не было. Я еще раз выстрелила в воздух и проорала, что внутри тесно и много железа.
— Входить медленно! Осторожно! По одному!
Разумеется, эффекта мои слова не возымели. Едва опомнившись от звука моих выстрелов, они рванулись внутрь, спотыкаясь, падая и давя друг друга. Но сама я успела отскочить от входа. Быть раздавленной мне уже не грозило. Я обогнула рвущуюся к зданию толпу и оказалась на середине площади. На моих глазах в ворота въехал «батон», и из него выскочили двое с охотничьими ружьями. Автомобильные фары осветили спины убегающих. Погромщики приготовились стрелять, но я их опередила.
— Стоять! Ни с места! — крикнула я первое, что пришло в голову, и двумя выстрелами из своего «ПМ» погасила свет фар.
В свете луны блеснули два черных ствола, и я поняла, что сейчас получу свою порцию дроби. И получу ее за то, что не даю расправиться с родичами тех, кто убил мою Аниту, желая убить меня, кто похитил моего ребенка! Я бросилась на землю и, перевернувшись через голову, нырнула за брошенный прямо посередине площади тракторный прицеп. Грохнул выстрел. Крупная дробь хлестко ударила в щебень и борта прицепа. Рвущаяся в здание толпа завыла. О, как мне не хотелось стрелять! Но я понимала, что двое охотников не успокоятся, пока не нашпигуют меня свинцовыми шариками, а сделав это, бросятся палить дробью по затравленной толпе.
Внезапный рев сирены остановил всех. И толпа, и стрелки замерли, обратив взгляды к железнодорожному переезду, откуда мчались, переливаясь сине-красными огнями, две легковые машины. За ними в поселок въехали два бортовых армейских грузовика и ярко-красный пожарный «ЗИЛ». К этому моменту горело уже не меньше семи домов. Точнее я смогла бы определить, только находясь наверху административного корпуса, а не на острой щебенке под ржавым прицепом.
Я не сразу сообразила, что мои несчастья подошли к концу. Дальше все происходило нереально быстро, словно это было кино, снятое бездарным режиссером по затасканному и сто раз переписанному сценарию.
Из-за прицепа меня вытащили два молодых парня. Одеты они были в штатское, но на ремнях у них болталось по «калашникову». Один из них, называя меня по имени, пытался что-то объяснить, оправдывался за опоздание, но я не в состоянии была вникнуть в его сбивчивый рассказ о том, как трудно собрать бойцов спецназа из увольнительных, о разряженных аккумуляторах и о спущенном переднем баллоне. Еще он говорил что-то про мою Ирину. Значит, это и есть тот самый ее приятель, Кирилл, которого она и впрямь попросила помочь мне. Я так и не поняла, почему они все появились так поздно, что только чудом застали здесь меня саму, а не мое бездыханное тело. Стрелявшие в меня «охотники» теперь лежали, уткнувшись лицами в щебень. Руки каждого из них сжимали застегнутые за спиной наручники. Судя по крикам и автоматным очередям, в поселке теперь шла охота на поджигателей. Среди прибывших на место фээсбэшников, милиционеров и пожарных оказался и Али-Хассан Култыгов. Он был мрачен, но все же нашел в себе силы подойти ко мне и признать, что виноват и передо мной, и перед господином Тао, хотя задержка произошла не по его непосредственной вине. Только осознав, что спасена, я вдруг поняла, что мне теперь в очередной раз придется отвечать за бандита, убитого мной из «неучтенного ствола», который до сих пор находился буквально в моих руках. Не отрывая взгляда от разбредающейся толпы, я попыталась объяснить людям в штатском, как все происходило. Мы подошли к распростертому на бетонном крыльце телу. На то, что я до сих пор так и не выпустила из рук «ПМ», никто не обращал внимания. Иринин приятель Кирилл присел на корточки, включил карманный фонарик и, брезгливо поморщившись, осмотрел покойника. С неимоверным усилием я всмотрелась в обезображенное мертвое лицо.
— Что меня ждет за это? — спросила я.
Мне не ответили. Через минуту к нам подошел Култыгов в сопровождении двух милиционеров. Он бережно вел под руку ветхого старика, тяжело опирающегося на кривую суковатую палку. Руки у него тряслись — видимо, «привет» от Паркинсона. Али-Хассан вынул из кармана платок, забрал у меня «ПМ», тщательно протер его платком и протянул старику. Тот, не переставая трястись всем телом, переложил палку в левую руку и изо всех сил вцепился в пистолет. Али-Хассан сказал что-то на родном языке. Старик быстро закивал и направил ствол на тело Аслана. Рука старика дрожала, и Култыгову пришлось помочь ему держать «ПМ» в направлении лба покойника. Грянуло подряд два выстрела, и лицо мертвого бандита окончательно превратилось в месиво. Стоящие за спиной старика милиционеры схватили его под локти и потащили к своей машине. Старик издал клокочущий звук, отдаленно напомнивший смех, попытался выкрикнуть «Аллах акбар!», но зашелся кашлем и безвольно повис на руках милиционеров.
— Проблем больше нет, — проговорил Али-Хассан совершенно спокойно. — Ни у вас, ни у него!
Он бросил платок себе под ноги и втер его ботинками в кровавую грязь.
— Как вы могли! — закричала я. — Я не хочу, чтобы этот старик отвечал за меня! Я готова все объяснить в суде! Я защищалась! Я могу доказать!
Али-Хассан молча повернулся ко мне спиной и неспешно направился в сторону толпы соотечественников, воющей пред видом пылающих жилищ.
— Вы ничего не поняли, — проговорил молодой фээсбэшник. — Он не вас выручал. Култыгов спасал этого старика и всю его семью, состоящую из старух, вдовых баб и детей.
— От чего? — не поняла я.
— Он только что спас их род от позора. Убитый вами ублюдок несколько лет назад зарезал в драке ножом единственного сына старика. Все вокруг знали это, но никто не дал показаний, и доказать ничего не удалось. Старик остался единственным взрослым мужчиной в своем ослабевшем роду. Он должен был отомстить. У них такой закон. Иначе позор будет лежать даже на правнуках. Теперь старика задержат. Он с радостью подтвердит, что лично убил убийцу своего сына в присутствии сотрудников МВД. Надеюсь, вам не придет в голову выставить несчастного деда лжецом?! Нет?!
— Но он же еле жив! — воскликнула я. — О каком суде, каком заключении может идти речь! Он не доживет до суда!
— Вы правильно заметили, он стар, болен и до суда, скорее всего, действительно не доживет. Но умрет он счастливым и гордым. Все вокруг будут знать, что его сын отмщен. А как было на самом деле, никто никогда не узнает. Не правда ли?!
Я не знала, как отвечать.
— До нашего приезда здесь была паника, и в темноте наверняка никто не заметил этого тела и уж тем более не опознал его. А их Аллах простит нам, неверным, эту маленькую ложь! Правда ведь?! — Парень похлопал меня по плечу, улыбнулся и направился к машине.
В Старой Днепровке шел настоящий бой. Там уже не дети и старики, а молодые и здоровые горские бандиты, захватившие здание клуба, били из автоматов по фермерам, механизаторам и колхозникам, вооруженным охотничьими ружьями.
Уже в Москве я с ужасом узнала от Иры, что этот бой стал для милого паренька Кирилла последним. У него остались двадцатилетняя жена и годовалая дочурка.
Мое возвращение в Москву было кошмарным. Аниту похоронили на маленьком, никому не известном кладбище, расположенном в тридцати километрах от города по Киевскому шоссе. На похоронах нас было только трое: я, Лалит и Ирина, которая по моей просьбе организовала похороны. Она же привезла нас на своей машине вначале в криминальный морг шестьдесят девятой московской больницы, а потом и на кладбище. Седой и еще больше почерневший от печали Лалит Чатурвэди нес гроб от «пазика»-катафалка до могилы вместе с тремя местными работягами. Могильщики были столь же черны, как сам индус, — то ли от въевшейся в кожу земли, то ли от беспробудного пьянства. Брахман был молчалив, мрачен и абсолютно трезв. Он прилетел из Швейцарии ночью специально, чтобы проводить в последний путь внучку своих друзей. С гибелью Аниты прервались сразу два таких непохожих рода: профессора Шаховского и бандита-коммуниста Вердагера. Меня же, по понятным причинам, вообще не покидало ощущение, что я присутствую на собственных похоронах. Анита второй и последний раз приняла на себя удар, направленный на меня!
