Ткань, липучки на бронежилете затрещали, но Семихватский с выломленной наверх рукой уже лежал на снегу. Сработали, как часы. Два ствола упирались в бок и в грудь капитана Семихватского. Дима Остолоп целился глуповатыми мохнатыми бровями через прицел, Бобович громко щелкнул предохранителем. Прапор Лукашов, наступив коленом на могучую спину Семихватского, держал руку капитана на изломе. Кровь прапора неровно растеклась в скулы и в виски. Глаза помутнели от вскипевшей ярости.
— Вставай, капитан! — Взял на себя дело Мирон. — Лукан, отпусти!
Семихватский поднялся. Лицо бледное, ссадина на щеке, сплюнул кровью. Глаза прищурил…
— Извиняй ребят, капитан, привычка у них! Все время ж в работе! Давайте в машину! — Мирон повернулся к студентам. — В самый зад грузитесь!
Бойцы заходили в вертолет. Андрей цапнул в охапку свой рюкзак, потянулся за рюкзаком Семена.
— Ничего, не суетись, подполковник… — сказал Семихватский хрипло, надел автомат на плечо и не двигался с места.
— Не понял?!
— Сами доберемся, — сказал Семихватский твердо.
Андрей посмотрел на него удивленно, а Семен, отвернувшись, сел на свой рюкзак. Мирон качнул головой и, крикнув Хапу, который, размахивая руками, орал что-то по телефону, пошел в вертушку. Андрей обреченно глядел на закрывающуюся дверь и винты, набирающие обороты. Присел к Семену, тот с бледным несчастным лицом все не мог хорошо вздохнуть. Семихватский стоял, глядя себе на ноги. Потом поднял спокойный, чуть прищуренный взгляд вслед удаляющейся вертушке. Прикушенная нижняя губа посинела и раздувалась на глазах.
— Машина! — заорал Хапа, врываясь через голову Мирона в кабину летчиков. — Разворачивайся, справа осталась!
Он вернулся в салон, схватил свой бронежилет, лежащий на лавке, нацепил и застегнул:
— Приготовились! Воевать будем! Бобович, Остолоп, отставить жрать…
Бойцы, вскрывшие было банку тушенки, застегнулись и приникли к иллюминаторам. Автоматы стояли между ног. Вертолет заложил крутой вираж и зашел сзади «Урала», тот, гребя перед собой снег, полз в гору на пониженной, черный выхлоп за ним тянулся.
— Что у него в кузове? — спросил Мирон Шумакова.
— Не знаю, «Буран», что ли…
— Белый?!
Шумаков пожал плечами. Летчик завис сзади и сбоку, повернулся к Мирону:
— Тут нигде близко не сядем, лес высокий…
Мирон обернулся к Шумаку:
— Чья машина? Кобяков там может быть?
— Это они завозили Москвича. Не знаю, может, и он!
— Игорек, — положил Мирон руку на плечо командира, — засади-ка килограммчик помидоров у них перед мордой, посмотрим, кто тут катается. Да аккуратно! Если ответят, накрываем. Все готовы? — повернулся в салон.
— Вперед!
Загрохотал крупнокалиберный пулемет, и дорога перед «Уралом» «ожила». Машина остановилась. С одной стороны выпрыгнул в снег и отбежал в сторону Поваренок, с другой дядь Саша встал на подножку и задрал голову. Студент слез с карабином в руках и глядел вверх.
— Он есть? — быстро спросил Мирон.
— Нет, — качал головой Шумак, — это все мужики…
— Я вижу, что мужики, кто такие?
— Ну эти и Студент… Звягин Шура, я рассказывал, который людей подговаривал….
— Понятно, они от Кобяка могут ехать, метнемся быстро, если что, за полчаса эти никуда не денутся! Так, Хапа?
— Поперли! — Хапа уверенно качнул головой.
Вертолет развернулся и пошел по следу «Урала».
Сели на другой стороне реки и стали широко окружать избушку, где накануне выпивали мужики. Балабан, услышав шум вертолета, вышел на свой пенек, закурил и спокойно наблюдал, как между деревьями мелькали бойцы и сжималось кольцо. Машина снова поднялась в воздух и висела чуть в стороне. Все было знакомо.
— Всем выйти из помещения, руки поднять! — Раздалось в матюгальник. Мирон стоял на берегу и оттуда командовал.
Балабан не двигался, продолжал курить и смотреть за происходящим.
— Руки в гору! — снова загремело по тайге.
Несколько очередей пронеслись над головой Балабана, защелкали по избушке. Балабан встал во весь свой немаленький рост и задрал руки над головой. Мотивчик какой-то негромко напевал. Лыжная шапочка сползла и упала на снег, и длинные светлые волосы привычно закрыли челкой пол-лица. Он тряхнул головой назад, открываясь. Бойцы приближались с трех сторон.
Мирон с пистолетом в руках подходил все с той же наглой и пренебрежительной, чуть, однако, настороженной улыбочкой. По мере приближения, лицо его напрягалось. Он узнавал одного давнего знакомого. Глазам не верил. Встал метрах в пяти напротив:
— Музыкант! — произнес совсем не приблатненным, но тихим, злым голосом и нахмурился.
— Здорово, Мирон… — Валентин опустил руки. — И Хапа, и Остолоп с тобой… Здорово, черти!
Бойцы подходили и смотрели на него, как на привидение. Дима Остолоп поплыл в улыбке и даже посунулся с объятьями, но остановился, глядя на всех, только руку протянул.
— Ты что же, беглый? — спросил Мирон, обретая почти прежнюю уверенность.
— Зачем, беглый — вольный!
— И документы есть?
— Есть.
— Здесь что делаешь? — Вмешался Хапа, тоже не без удивления рассматривающий бывшего сослуживца.
— Гуляю! Я гуляю, где хочу, Хапа, ты ж знаешь… — Валентин, пряча в прищур улыбку, развел большие руки. Как будто и всех пригласил погулять.
— Это точно… — Ощерился Хапа и весело дернул головой.
— Все, хорош! — Решительно прервал разговор Мирон. — Старые песни, только время тратить, с собой его заберем. Обыщите тут все!
Вскоре зимовье и приваленная к нему лодка горели. Запыхавшийся, с потными красными щеками и шеей Шумаков, осмотревший следы вокруг зимовья, ничего внятного не нашел. Подтвердил только балабановские слова, что мужики с «Урала» ночевали здесь, что есть пешие следы самого Балабана, и что Студент приехал снизу. И что вообще разных следов так густо, что не разобраться, был тут Кобяк или нет.
Трофеев взяли немного. За поясом у Хапы висел знаменитый поваренковский топорик с оранжевой ручкой, да Шумаков вытащил из зимовья Колькин рюкзак с бутором.
— Ну что, как живешь, Музыкант? — Хапа сдвинул топорик за спину и присел рядом. — Все поешь? Помнишь, на Мухторском перевале… на нас духи лезут, а ты на гитаре херачишь… А? Я на всю жизнь запомнил, если бы не ты тогда, хер знает… Ты всегда смелый был, сука, я тебя всегда уважал… — Хапа нервно тряс ногой. — Сейчас бы точно краповым был! А я тебя узнал тогда в кафе, только глазам не поверил. По книжке узнал, ты, когда книжку читаешь, всегда кулак вот так вот ко лбу делаешь! Где Кобяков-то, не знаешь?
— Не знаком, — качнул головой Валентин.
— Так это же его зимовье!
— А я помню, Хапа, как ты двух старух-чеченок из подвала вытащил. Там все рвется, а ты их таскаешь… Я тогда, честно сказать, сдрейфил.
Хапа на секунду задумался, потом довольно тряхнул головой:
— За гитаркой все-таки сбегал!
— Да… она уже осколком пробита была… А ты что же, все воюешь?
— А что делать, Валя, я больше ничего не умею!
Они сидели на берегу, сзади, метрах в тридцати, горящая избушка громко трещала. Хапа время от времени оборачивался и глядел, как рядом с зимовьем один за другим занимаются кусты стланика. Вертолет на другом берегу засвистел ритмично, раскручивая винты. Подошел Мирон, отозвал Хапу и стал ему что-то говорить. Он говорил громко, пересиливая вертолет, и Балабан почти все слышал.
— Садимся к «Уралу»… кончаем всех… у меня на этого Студента… он по поселку ходил. На других Москвич показал — все в порядке… Шумака этого… из их оружия… — Вертолет набирал обороты, и Мирон говорил все громче. — Их трое… вооружены… дырок в вертушке наделаем… договоримся с ребятами…
Потом Мирон кивнул в сторону Балабана и, сказав что-то, заржал. Хапа тоже повернулся и пристально глянул на Валентина. Они двинулись к вертолету. Мирон остановился, повернулся к Балабану:
— Эй, организованная преступная группа! Давай на борт! — прокричал.
Балабана забрали и поднялись в воздух. Он сидел ближе к хвосту без движений, глядел задумчиво перед собой, потом спокойно достал гитару из рюкзака, расчехлил. Попробовал ее, приложился почти ухом, чуть тронул колки. Хапа увидел, как он настраивает… присел, обнял: давай, сунул фляжку, давай, Валька, споем нашу! Мы тебя часто вспоминали. На Мирона не обращай внимания, ты же ему тогда так насрал! До сих пор подполковник… От Хапы крепко несло спиртом. Валентин хлебнул из фляжки, улыбался, согласно кивал головой. Глаза небольшие спокойно глядели из-под челки:
— Не трогайте ребят! — попросил.
— Каких? — спросил Хапа и внимательно глянул на Валентина.
— Тех, что на «Урале»…
Хапа отстранился, лицо стало жесткое, чужое и равнодушное:
— Производственная необходимость! Сам знаешь!
