Я заметила Хамида рядом с другими иранцами, они скандировали вслед за человеком с мегафоном и трясли перстами в выразительном унисоне. Веселые английские студенты в военного образца куртках и кеффиях выглядели как актеры-любители. Для них этот протест был чем-то вроде внеклассного развлечения: ничего серьезного — этакое веселье под лучами вечернего солнца.
Я еще раз окинула взглядом толпу и взопревших в своей униформе полицейских, сдерживавших нерешительные натиски демонстрантов. Еще две дюжины блюстителей порядка шли по проезжей части от микроавтобусов, поставленных у Кебл-стрит. Сестра шаха должна была вот-вот прибыть. И тут я увидела Фробишера. Он стоял у невысокой стены с журналистами и фотокорреспондентами и щелкал камерой, направленной в толпу демонстрантов. Я быстро повернулась к нему спиной и почти вплотную столкнулась с Людгером и Ильзой.
— Привет, Руфь! — сказал Людгер, широко улыбнувшись. Было очевидно, что он рад встретить меня. — А, и Йохен здесь. Здорово! Держи яйцо.
У него и Ильзы было две упаковки яиц, и они раздавали их всем подряд.
Йохен осторожно взял одно яйцо.
— А что мне с ним делать? — спросил он напряженно. Малыш так и не проникся теплыми чувствами к Людгеру, несмотря на его бесконечную милую веселость, но ему нравилась Ильза. Я тоже взяла яйцо, чтобы подбодрить сына.
— Когда ты увидишь богатую леди, выходящую из лимузина, кидай в нее яйцо, — сказал Людгер.
— Зачем? — удивился Йохен. Полагаю, вообще-то, это был довольно разумный вопрос, но прежде, чем кто-либо дал ему вразумительный ответ, Хамид поднял мальчика и посадил к себе на плечи.
— Теперь тебе все будет видно, — сказал он.
Я подумала, не стоит ли изобразить из себя строгую мамашу, но решила не делать этого — в жизни никогда не рано начать рушить миф о всемогущей системе. «Какого черта, — подумала я, — контркультура сопротивляется смерти, и в любом случае для Йохена Гилмартина было бы неплохо бросить яйцо в персидскую принцессу». Пока Йохен осматривал сцену, сидя на плечах Хамила, я повернулась к Ильзе.
— Видишь фотографа в джинсовой куртке — у стены, вместе с остальными, с журналистами?
— Да, и что?
— Это полицейский. Он ищет тебя.
Ильза моментально отвернулась и стала искать шапочку в карманах куртки — бледно-голубую вязаную шапочку со свободно свисающими полями, — которую сразу же низко натянула себе на лоб, вдобавок надев пару темных очков. Она прошептала что-то Людгеру, и оба прошмыгнули в центр толпы.
Внезапно полицейские стали что-то кричать друг другу и жестикулировать. Все движение было остановлено, и вереница машин, ведомая двумя мотоциклистами с мигалками, на приличной скорости показалась на Броуд-стрит. Крики и свист слились в единый шум в тот момент, когда машины остановились и из них вышли телохранители, защищавшие невысокую женщину в шелковом бирюзовом платье и коротком жакете. Я увидела темные волосы, взбитые в залитую лаком высокую прическу, и большие солнцезащитные очки. Яйца полетели тогда, когда ее быстро провели в сторону привратницкой и собравшихся там профессоров, которые сильно нервничали. Мне показалось, что звук бьющейся скорлупы был похож на отдаленные выстрелы.
— Бросай, Йохен! — неожиданно для себя закричала я — и увидела, как сын с силой бросил свое яйцо. Хамид еще немного подержал его наверху, а потом опустил на землю.
— Я попал ему в плечо, — сказал Йохен, — одному из тех, в солнечных очках.
— Вот и молодец, — сказала я. — Теперь пойдем домой. Достаточно волнений на сегодня.
Мы попрощались и покинули демонстрацию, направившись по Броуд-стрит в сторону Банбери-роуд. Через минуту-другую к нам неожиданно присоединились Людгер и Ильза. Йохен тут же стал объяснять им, что он специально не целился в леди, поскольку на ней было красивое платье — и дорогое.
— Эй, Руфь, — сказал Людгер, подойдя ко мне сзади, — спасибо за то, что предупредила.
Я увидела, как Ильза взяла Йохена за руку; она разговаривала с ним по-немецки.
— Я думала, что Ильзе угрожает более серьезная опасность. Мне кажется, что они просто хотели предупредить ее.
— Нет, нет, — сказал Людгер с нервным смехом. Он понизил голос: — У нее с головой не все в порядке. Немного сумасшедшая. Но ничего серьезного, ты понимаешь.
— Все мы немного с приветом, — отозвалась я.
Йохен взял Людгера за руку.
— Покачай меня!
И Людгер с Ильзой, взяв Йохена с обеих сторон, качали его на всем пути домой. Сын смеялся от удовольствия, прося каждый раз подбрасывать его все выше и выше.
Я немного отстала и наклонилась, чтобы поправить ремешок у туфли. Я не замечала полицейскую машину, пока она не проехала мимо меня. Детектив-констебль Фробишер улыбнулся мне из открытого окна.
— Мисс Гилмартин, я так и думал, что это вы. Не уделите мне пару минут?
Он вышел из машины, водитель остался внутри. Я чувствовала, что Людгер, Ильза и Йохен продолжали идти вперед, не подозревая ни о чем. Я удержалась, чтобы не взглянуть на них.
— Я просто хотел сказать вам, что та немецкая девушка — кажется, она снова вернулась в Лондон.
— Да неужели?
— Вы видели демонстрацию?
— Да, я была на Броуд-стрит. Некоторые из моих студентов принимали участие. Иранцы, я имею ввиду.
— Да, именно об этом я и хотел поговорить с вами, — сказал он, сделав шаг в сторону от машины. — Вы вращаетесь, как я понимаю, среди иностранных студентов.
— Ну, вообще-то, «вращаюсь» — не совсем точное слово, но я действительно обучаю иностранных студентов круглый год, и учеников у меня достаточно много. — Я откинула волосы с глаз, использовав этот жест, чтобы взглянуть на улицу. Людгер, Ильза и Йохен были приблизительно в ста метрах впереди. Они встали и смотрели на меня. Ильза держала Йохена за руку.
— Тогда позвольте выразиться так, мисс Гилмартин, — произнес Фробишер доверительным, не очень настойчивым тоном. — Нам было бы очень интересно, если бы вы сообщили нам, если вдруг увидите или услышите что-либо необычное — имеющее отношение к политике, например, анархисты, там, или радикалы. Итальянцы, немцы, арабы… Все, что покажется вам необычным, — просто позвоните и дайте нам знать.
Тут он улыбнулся — по-настоящему, а не из вежливости, — и я неожиданно на миг увидела настоящего Фробишера, заметила его серьезное рвение. За шаблонной вежливостью и откровенно тупой внешностью скрывался человек более сильный, умный, более амбициозный.
— Вы можете подойти к этим людям ближе, чем мы, вы слышите то, чего мы никогда не услышим, — сказал он, опять теряя осторожность, — и если вы время от времени будете нам позванивать, — и ничего страшного, даже если вам просто что-то покажется — мы были бы вам очень благодарны.
«Вот оно как? — подумала я. — Так, наверно, и начинается шпионская жизнь?»
— Конечно, — сказала я. — Только я вряд ли услышу что-нибудь интересное. Обычно мои студенты довольно безвредны и ничем не отличаются от других — все пытаются научиться говорить по-английски.
— Я понимаю. Девяносто девять и девять десятых процента. Но вы ведь видели граффити. Кто-то же пишет такое на стенах.
Это было правдой: Оксфорд все больше покрывался бессмысленными лозунгами европейского агитпропа типа: «Ordine Nuevo, das Volk wird dich rächen»; «Саса-pipi-talisme»,[44] хотя они были абсолютно лишены какого-нибудь смысла для англичан.
— Я поняла. Если что-нибудь услышу, обязательно позвоню. Никаких проблем: у меня есть ваш номер.
Фробишер поблагодарил меня снова, сказал, что он всегда доступен, и, пожелав «беречь себя», пожал мне руку и сел в машину, которая быстро развернулась и поехала к центру города.
Я присоединилась к троице, ждавшей меня.
— Что хотел от тебя этот полицейский, мамочка?
— Он сказал, что разыскивает мальчика, который бросил яйцо.
Все взрослые рассмеялись, а Йохену это вовсе не понравилось.
— Ты уже так шутила. Это вовсе не смешно.
Когда мы снова пошли, Ильза отстала на шаг или два. Я сказала ей:
— Они почему-то думают, что ты вернулась в Лондон. Поэтому я полагаю, что теперь ты здесь в безопасности.
— Спасибо тебе за все, Руфь. Огромное спасибо.
— А почему ты попрошайничаешь? Полицейские сказали, что тебя задерживали за агрессивное попрошайничество.
Ильзе вздохнула.
— Я попрошайничала только сначала. Но потом прекратила. — Она пожала плечами. — На улицах все такие безразличные, ты понимаешь. Это меня бесило.
— А что ты все же делала в Лондоне?
— Я ушла из дома — мы жили в Дюссельдорфе. Моя лучшая школьная подруга начала трахаться с моим отцом. Это было невозможно выдержать, пришлось уехать.
— Да, — сказала я, — я тебя прекрасно понимаю, но… Что ты собираешься делать сейчас?
Ильза подумала немного и сделала странный жест рукой.
