— Он сказал, что разыскивает мальчика, который бросил яйцо.
Все взрослые рассмеялись, а Йохену это вовсе не понравилось.
— Ты уже так шутила. Это вовсе не смешно.
Когда мы снова пошли, Ильза отстала на шаг или два. Я сказала ей:
— Они почему-то думают, что ты вернулась в Лондон. Поэтому я полагаю, что теперь ты здесь в безопасности.
— Спасибо тебе за все, Руфь. Огромное спасибо.
— А почему ты попрошайничаешь? Полицейские сказали, что тебя задерживали за агрессивное попрошайничество.
Ильзе вздохнула.
— Я попрошайничала только сначала. Но потом прекратила. — Она пожала плечами. — На улицах все такие безразличные, ты понимаешь. Это меня бесило.
— А что ты все же делала в Лондоне?
— Я ушла из дома — мы жили в Дюссельдорфе. Моя лучшая школьная подруга начала трахаться с моим отцом. Это было невозможно выдержать, пришлось уехать.
— Да, — сказала я, — я тебя прекрасно понимаю, но… Что ты собираешься делать сейчас?
Ильза подумала немного и сделала странный жест рукой.
— Я думаю, мы с Людгером снимем квартиру в Оксфорде. Или поживем в пустой, может быть. Мне нравится Оксфорд. Людгер говорит, что мы можем снять какое-нибудь порно.
— В Оксфорде?
— Нет, в Амстердаме. Людгер утверждает, что он знает одного парня, который снимает видео.
Я смотрела на худенькую блондиночку, шедшую рядом со мной, смотрела на то, как она рылась в сумочке в поисках сигарет — почти симпатичная, но что-то грубоватое и округлое в чертах ее лица делало его банальным. Обычная девушка.
— Я бы не связывалась с порно, Ильза, — сказала я. — Оно нужно только для того, чтобы помогать несчастным людям мастурбировать.
— Да-а… — Она немного подумала. — Ты права. Лучше я буду продавать наркотики.
Мы догнали Людгера с Йохеном и пошли к дому, болтая о демонстрации и о том, как Йохен попал в цель яйцом с первого броска. Но я поймала себя на том, что почему-то думала о предложении Фробишера: «Позвоните, если вы что-нибудь услышите, даже если вам просто что-то покажется — и мы будем вам очень благодарны».
История Евы Делекторской Оттава, Канада, 1941 годЕВА ДЕЛЕКТОРСКАЯ СМОТРЕЛА из окна автобуса на разноцветные огни и рождественские украшения в витринах универмагов Оттавы. Она ехала на работу, и ей, как обычно, удалось занять место спереди, ближе к водителю. Отсюда было легче наблюдать за входящими и выходящими из автобуса. Ева открыла книгу и сделала вид, что читает. Ей было нужно в центр Оттавы, на Сомерсет-стрит, но обычно она выходила из автобуса несколькими остановками раньше или позже и шла до самого Министерства военных поставок в обход. В силу таких предосторожностей дорога на работу занимала на двадцать минут больше, зато в течение дня она чувствовала себя спокойнее и увереннее.
Ева была уверена почти на сто процентов, что никто не следил за ней на протяжении нескольких дней после того, как она приехала в Оттаву и устроилась там на работу. Но постоянные, обыденные проверки стали частью ее жизни. Прошло почти две недели с тех пор, как она бежала из Нью-Йорка — если быть точным, завтра исполнится две недели, — но она все еще была настороже.
Ева дошла до Сан-Юстина, когда деревня только пробудилась и начала шевелиться. Прежде чем сесть на первый автобус до Монреаля, она в числе первых посетителей зашла в закусочную, где заказала себе кофе и пончик. В Монреале Ева первым делом коротко остригла свои длинные волосы и покрасила их в каштановый цвет. Ночевала она в небольшой гостинице рядом с вокзалом. Ева легла в постель в восемь вечера и проспала двенадцать часов. И только на следующее утро, в понедельник, она купила газету и прочла о том, что в воскресенье было совершено нападение на Перл-Харбор. Она быстро пробежала статью и, не поверив своим глазам, медленно перечитала ее. Восемь боевых кораблей потоплено, сотни погибших и пропавших без вести. Да уж, воистину черный день. Японии была объявлена война. И она подумала просто и жизнерадостно: «Мы победили. Это то, чего мы хотели, и теперь мы обязательно выиграем войну — не на следующей неделе, не в следующем году, но мы победим». У Евы даже слезы на глаза навернулись, поскольку она знала, как это важно. Она постаралась представить себе, как эта новость была воспринята в БЦКБ, и у нее неожиданно возникло безумное желание — позвонить Сильвии. «Что чувствует сейчас Лукас Ромер? — подумалось ей. — Действительно ли я теперь в безопасности? А может, меня вообще перестанут искать?»
Но Ева почему-то сомневалась в этом. Размышляя так, она поднялась по ступеням нового здания Министерства военных поставок, вошла в лифт и нажала на кнопку четвертого этажа, где размещалось машинописное бюро. Она пришла рано, первой из четырех машинисток-стенографисток, обслуживавших полдюжины чиновников, занимавших целый этаж этого подразделения министерства. Здесь ее внутреннее напряжение ослабло, поскольку большое количество народа в здании обеспечивало анонимность, к тому же Ева была невероятно бдительна по пути на работу и обратно. Тут уж осторожность и бдительность появлялись вновь — как будто с уходом с работы она обретала индивидуальность, способную привлекать внимание. Здесь, на четвертом этаже, Ева была просто сотрудницей одного из бесчисленных машинописных бюро.
Ева сняла крышку с пишущей машинки и пролистала входящие документы. Она была довольна своей работой: от нее ничего особенного не требовалось, зато здесь можно обеспечить себе билет домой. По крайней мере, она надеялась, что так и будет.
Ева знала, что для незамужней женщины существовало всего два способа переехать из Канады в Англию: в форме — Красного Креста, санитарки или связистки — или по линии государственной службы. Ева посчитала, что с помощью государственной службы получится быстрее, и поэтому в понедельник, 8 декабря, переехала из Монреаля в Оттаву и зарегистрировалась там в агентстве, занимавшемся отбором секретарей для министерств и парламента. Знания стенографии, умения говорить по-французски и высокой скорости машинописи оказалось более чем достаточно, и уже на следующий день Еву пригласили на собеседование в новое здание Министерства военных поставок на Сомерсет-стрит, солидный, ничем не украшенный офисный блок из песчаника цвета старого снега.
В свой первый вечер в Монреале, в гостинице, Ева, вооружившись толстой лупой, иглой и небольшим количеством туши, разведенной молоком, целый час занималась тем, что мучительно переправляла в паспорте фамилию Аллердайс на Аттердайн. Имя Марджери ни на что исправить было нельзя, поэтому она решила называть себя Мэри, мало ли какие бывают уменьшительные имена. Паспорт, конечно, не выдержал бы экспертной проверки под микроскопом, но вполне мог сойти для спешной проверки эмиграционным чиновником. Ева Делекторская стала Ив Далтон, которая стала Марджери Аллердайс, ну а та превратилась в Мэри Аттердайн, и, таким образом, она надеялась, что ей удается постепенно заметать следы.
Проработав несколько дней на новом месте, Ева начала интересоваться у женщин и девушек в министерской столовой, каковы шансы получить назначение в посольство в Лондоне. Она обнаружила, что переводы персонала туда и обратно осуществлялись довольно часто: каждый месяц или через пару месяцев кто-то уезжал, а кто-то возвращался назад. Ей нужно было пойти в службу персонала и заполнить формуляр: ведь она была англичанкой, и это могло ускорить процесс. По легенде, которую она, стесняясь, неохотно рассказывала каждому, кто спрашивал, она приехала в Канаду, чтобы выйти замуж, но, к сожалению, канадский жених бросил ее. Только представьте, прибыла в Ванкувер, надеясь на свадьбу, но жених не спешил к алтарю, и она поняла, что ее жестоко обманули. И куда, скажите, было деваться бедной девушке? Из Ванкувера она двинулась в восточном направлении в поисках возможности уехать домой, тем или иным способом. Каждый, кто задавал более конкретные вопросы: «Кто этот человек?», «Где вы жили?» — в ответ получал хныканье или даже истерические рыдания: все это было еще свежо в ее памяти, и бедняжка очень расстраивалась, когда об этом заходила речь. Сочувствующие собеседники входили в положение несчастной девушки и более не докучали ей.
Она нашла на тихой улице — Брэдли-стрит — в буржуазном предместье Уэстборо пансион, которым владели супруги Ричмонд. В этом пансионе жили только молодые женщины. Жилье с завтраком стоило десять долларов в неделю, с завтраком и ужином — пятнадцать, плата взималась раз в неделю или раз в месяц. «Топим в прохладные дни», — было написано на табличке, висевшей на столбе у ворот. Большинство постоялиц Ричмондов были иммигранты: две сестры-чешки, шведка, крестьянская девушка из Альберты и Ева. В шесть вечера в зале на первом этаже устраивалась семейная молитва, которую могли посещать все желающие, и время от времени Ева с должным благочестием и скромностью присутствовала на ней. Она питалась не дома, выбирая закусочные и рестораны поближе к министерству, неприметные, но хорошо посещаемые места, в которых вечно было полным-полно голодных посетителей. Она нашла публичную библиотеку, которая работала допоздна, где могла спокойно читать до девяти вечера, а в первые выходные дни съездила в Квебек-Сити, просто так, чтобы куда-нибудь съездить. На самом деле Ева приходила в пансион Ричмондов только ночевать, и до самого конца ее знакомство со всеми своими соседками так и оставалось лишь шапочным.
