Но долго я так не пролежал. Слишком уж я был возбужден. Я попытался подняться на ноги. Кровь отхлынула от головы. Земля заходила ходуном. Дурманящая чернота застлала глаза. Я чуть не упал в обморок. Но все-таки взял себя в руки. Какое-то время я только хватал воздух ртом — ни на что другое просто не было сил. Потом кое-как ухитрился сесть.
— Ричард Паркер! Земля! Земля! Мы спасены! — крикнул я.
Растительный запах был невероятно крепкий. А зелень — такая свежая и умиротворяющая, что сила и спокойствие буквально вливались в меня через глаза.
Что же это за странные трубчатые стебли, переплетшиеся в такую плотную сеть? Съедобны ли они? Ясное дело, это какие-то водоросли, но таких жестких водорослей я еще никогда не видел. На ощупь они были влажные и как будто довольно хрупкие. Я потянул за стебель. Он оказался волокнистым и разломился без особого сопротивления. В сечении он состоял из двух концентрических трубок: наружная стенка — ярко-зеленая — была влажной и чуть шероховатой, а внутренняя помещалась посередине между внешней стенкой и сердцевиной стебля. Сразу бросалась в глаза разница между двумя этими трубками, вложенными одна в другую: внутренняя была белой, а зелень внешней бледнела от краев к сердцевине. Я поднес водоросль к носу. Ничем особенным она не пахла — не считая все того же растительного запаха. Я лизнул ее. Сердце мое взволнованно забилось. Влага, покрывавшая стебель, была пресной!
Я впился в него зубами. И снова был потрясен — только на сей раз не запахом, а вкусом. Внутренняя трубка оказалась горько-соленой, однако внешняя — не просто съедобной, а восхитительной. Язык мой затрепетал, словно палец, перелистывающий страницы словаря в поисках давно забытого слова. И когда оно нашлось, я зажмурился от удовольствия, вслушиваясь в то, как это звучит. Сладость. Не просто вкуснота, а настоящая сахарная сладость. Черепахи и рыбы бывают на вкус самые разные, какие угодно, но только не сахарные. До этой водоросли далеко было даже соку здешних канадских кленов — такое она доставила мне наслаждение своей тонкой сладостью. А по консистенции я сравнил бы ее разве что с водяным орехом.
Пересохший рот мгновенно заполнился слюной. Постанывая от удовольствия, я бросился рвать водоросли целыми пригоршнями. Внешние трубки легко отделялись от внутренних. Я принялся набивать рот сладкими оболочками стеблей. Я запихивал их за щеки обеими руками, чуть не насильно. Ну и работенку я задал своим челюстям — от такого они давным-давно отвыкли! Я объедался, пока не вырыл вокруг себя настоящий ров.
Футах в двухстах от меня высилось одинокое дерево. Единственное дерево на всем склоне, тянувшемся от кряжа, до которого, казалось, было очень далеко. Я сказал кряжа? Боюсь, так у вас сложится неверное впечатление о крутизне подъема. Остров, как я уже говорил, лежал очень низко над уровнем моря. Склон поднимался футов на пятьдесят-шестьдесят, не выше. Но в тогдашнем моем состоянии даже этот пологий пригорок казался неприступной горой. Дерево было куда заманчивей. Я приметил, что можно укрыться в его тени. И еще раз попробовал подняться. Но голова закружилась, и я не удержал равновесия, так что удалось только встать на четвереньки. Я все равно не смог бы сделать ни шагу, даже если бы устоял, — в ногах совсем не осталось сил. Зато силы воли было не занимать. Я решил добраться до дерева во что бы то ни стало. И пополз туда — сначала на четвереньках, потом на животе, кое-как перекатываясь и подтягиваясь руками.
Точно знаю: никогда больше мне не испытать такой безоглядной радости, как в тот миг, когда меня накрыла резная, мерцающая тень этого дерева и слух мой наполнился сухим, хрустким шелестом его листвы на ветру. В сравнении с теми деревьями, что росли подальше от берега, под защитой кряжа, оно было довольно-таки чахлое — не такое раскидистое и высокое и не столь гармонично развитое. Но что с того? Это же было дерево, а увидеть дерево после бесконечных скитаний в открытом море — такая благодать! Я воспел этому дереву хвалу, я превознес его беспорочную чистоту и неспешность, его терпеливую красоту. О, если бы и я мог стать как оно — утвердиться корнями в земле, но каждую свою веточку воздеть к небесам во славу Господню! Я заплакал.
Пока сердце мое прославляло Аллаха, разум уже начал осмыслять Его деяния. Дерево и вправду росло прямо из массы водорослей, как мне и показалось со шлюпки. Почвы не было и в помине. Либо почвенный слой залегал глубже, под водорослями, либо же эта порода деревьев являла собой неизвестный науке образчик симбионта или паразита. Ствол был шириною примерно в грудь человека. Кора — серовато-зеленая, тонкая и гладкая, такая мягкая, что от ногтя на ней оставались глубокие отметины. Сердцевидные листья — большие, широкие, остроконечные. Ровной, миловидной округлостью крона напоминала дерево манго, но это было не манго. Запахом оно напомнило мне каменное дерево, но все-таки это было не оно. И не мангровое дерево. Я так и не смог определить, к какой породе оно относится. Знаю только одно: оно было прекрасное, зеленое и пышное.
До меня донеслось рычание. Я обернулся. Ричард Паркер наблюдал за мной из шлюпки. И тоже рассматривал остров. Похоже, хотел сойти на берег, но трусил. Наконец, вдоволь нарычавшись и наметавшись взад-вперед по своей половине, он таки решился и прыгнул. Я поднес к губам свой оранжевый свисток. Но Ричард Паркер и не думал нападать. С него — как недавно и с меня — покамест хватало борьбы за равновесие: устоять бы на твердой земле — и то славно. В конце концов он пустился ползком, едва перебирая лапами, как новорожденный детеныш. Обогнув меня за пушечный выстрел, он направился вверх по склону и скрылся за кряжем.
Целый день я отъедался и отдыхал и, попросту говоря, блаженствовал. Время от времени пытался подняться на ноги. Но стоило переусердствовать, как к горлу тут же подкатывала тошнота. И, даже сидя неподвижно, я все не мог избавиться от ощущения, что земля подо мной качается и я того и гляди упаду.
Насчет Ричарда Паркера я забеспокоился уже под вечер. Кто его знает, как он ко мне отнесется в этой новой обстановке, на новой территории?
Как ни досадно, а пришлось переползти обратно в шлюпку — исключительно в целях безопасности. Даже если Ричард Паркер завладеет островом безраздельно, носовая часть шлюпки и брезент все равно останутся при мне. Я поискал, к чему бы пришвартоваться. И не нашел ничего, кроме все тех же водорослей. В конце концов я воткнул в них весло — лопастью наружу — и привязал шлюпку к нему.
Я заполз на брезент. Сил моих больше не было. Я так измучился от обжорства — а тут еще и нервное потрясение от столь внезапных превратностей судьбы. Смутно припоминаю, что к исходу дня я уловил откуда-то издали рык Ричарда Паркера, но очень скоро меня сморил сон.
Проснулся я посреди ночи — от какого-то странного, неприятного спазма в животе. Я было принял его за колики и подумал, уж не отравился ли я этими водорослями. Но тут послышался шум. Я огляделся. Ричард Паркер был уже тут как тут, на борту. Вернулся, пока я спал. А теперь мяукал и вылизывал подушечки лап. Я подивился его возвращению, но не стал об этом раздумывать — спазмы все усиливались. Я согнулся пополам, я затрясся от боли и лишь запоздало осознал, что со мной происходит: обычный, хоть и давным-давно позабытый процесс испражнения. Было очень больно, но после я забылся таким глубоким, таким освежающим сном, каким в последний раз наслаждался разве только накануне крушения «Цимцума».
За ночь я изрядно набрался сил. Еще ползком, но весьма-таки бодро я вернулся к одинокому дереву. И снова насытил взор его зеленью, а желудок — водорослями. Позавтракал я плотно — вырыл здоровенную яму.
Ричард Паркер мялся часа три-четыре и только ближе к полудню решился покинуть шлюпку. А спрыгнув на берег, тотчас отскочил обратно, плюхнулся на мелководье и весь напрягся. Зашипел и стал когтить воздух лапой. Странно. Что же это с ним? Впрочем, он быстро унялся и, двинувшись вверх по склону — заметно уверенней, чем накануне, — скоро исчез из виду.
В тот день я впервые встал, опираясь на дерево. Голова по-прежнему кружилась. И земля под ногами по-прежнему ходила ходуном — только закрыв глаза и обхватив ствол, я избавился от этого ощущения. Тогда я оттолкнулся от дерева и попробовал пройтись. И тут же упал. Земля бросилась мне в лицо, не успел я сделать и шагу. Обошлось без ушибов. Этот остров, покрытый таким плотным, пружинящим ковром стеблей, — просто идеальная площадка для тренировок, если ты разучился ходить. Падай в свое удовольствие — даже не ударишься.
Снова отоспавшись в шлюпке — куда Ричард Паркер вернулся, как и вчера, — я обнаружил на следующий день, что уже способен переставлять ноги. Я добрался до дерева на своих двоих, упав всего раз пять-шесть. Сил во мне прибывало с каждым часом. Я дотянулся острогой до одной из веток, пригнул ее и сорвал несколько листочков. Листья были мягкие, без воскового налета, но на вкус оказались горькими. А Ричард Паркер просто привык к своему логову в шлюпке — так я объяснил для себя его регулярные возвращения.
