Когда отъехали, я ему говорю – это они твой джип взорвали? Он улыбается и говорит – не мой, а твоего папы. Я говорю – все равно. Он говорит – нет, теперь уже не все равно. Я говорю – они? Он смотрит на меня и говорит – что, правду узнать хочешь? Я говорю – хочу. Он говорит – ну, слушай. И рассказал мне, что они приезжали за ним еще в Новый Год, но он договорился, что они уедут, а он потом придет к ним сам. Второго числа. Но он не пришел. И тогда они поставили ему бомбу.
Ну, а насчет часов, говорит он, этот прикол ты уже знаешь. Рассказывал Павел Петрович? Я говорю – да. Он говорит – так что, сам видишь, выбора у меня не было. Или ты хотел, чтобы это я там сейчас в лесу догорал? А? Хотел бы? Скажи, Серега? Я говорю – отвяжись. Он говорит – нет, правда? Я говорю – чего они от тебя хотели? Он говорит – а вот это уже совсем другая история. И тебе лучше о ней не знать. Я говорю – а в квартире у тебя кто живет? Он посмотрел на меня и потом вдруг начал смеяться. Я говорю – ты чего? А он говорит – так это ты Сашу-Мерседеса так напугал? Я говорю – какого Мерседеса? А он дальше смеется и говорит – так это из-за тебя я от него отвязаться никак не могу? Он ведь мне каждый день говорит, что за ним Киря приходит. Всю плешь переел. Он из-за тебя боится на улицу выйти. Нет, ну, надо же, блин. Сегодня отправлю его в Рязань. Первым поездом. Видит Бог – отправлю.
А сам смеется и все никак не может остановиться. Он смеется, а я на него смотрю. Сижу и думаю – а Марина?
Я им сказал: «Поставьте меня на пол. Я сам люблю на полу стоять». Они поставили и начали раздеваться. Я подошел к стенке. Там висел Дед Мороз с красной палочкой. Я его взял. Марина сказала: «Дай мне его сюда. Это термометр». Я не дал. Она сказала: «Разобьешь». Тогда большой сверху сказал: «Пусть поиграет. Ничего страшного». А Марина сказала: «Он может порезаться». И опустилась ко мне. «Дай мне его. Мы повесим его обратно на стенку». Я сказал: «Это игрушка». Марина сказала: «Нет». Я сказал: «Детям можно». Она сказала: «Это термометр. Он чужой». Большой сверху сказал: «Ничего страшного. Пусть поиграет». Марина выпрямилась и я не увидел – какое у нее было лицо. Большой видел. Он сказал: «Давай-ка, малыш, раздеваться». Марина сказала: «Вы не сможете его расстегнуть. У него замок заедает на куртке». Большой сказал: «А мы ему завтра новую купим. Да ведь?» И опустился ко мне. «Ты какую курточку хочешь? Хочешь, мы тебе с Микки Маусом купим? Вот здесь, на спине. Хочешь?» У него было большое лицо. И старое. Не такое как у Марины. Такое как у папы. Когда он болел. Большой сказал: «А чего это мы заплакали? Не хочешь новую курточку? Ну, не хочешь – значит не будем покупать. Останется эта. Любишь старую курточку?» Марина сказала: «Он, наверное, устал. Поздно уже. Он рано обычно ложится спать. Скажите, где его комната?» Большой выпрямился, и я больше не видел какое у него было лицо. Он сказал сверху: «Ну вот, успокоился. Сережа, отведи малыша в его комнату. Ему там будет хорошо. Он сможет один уснуть?» Марина сказала: «Я с ним посижу». Сережа сказал: «Я тоже посижу с вами». Марина сняла с меня куртку и сказала мне: «Перестань. Вот твой Дед Мороз. Никуда он не делся. Ты почему такой мокрый. Жарко тебе?» Я сказал: «Да. Еще писать хочу». Большой сказал: «А почему он все время шепчет?» Марина сказала: «Он стесняется». Большой снова опустился ко мне. «Пойдем, я отведу тебя в туалет». Марина сказала: «Вы лучше мне покажите. А то он с вами не пойдет». Большой сказал: «Что, правда, со мной не пойдешь?» Я сказал: «Да». Он сказал: «А почему ты все время шепчешь?» Я сказал: «Нипочему». Он выпрямился и сказал: «Вид у него, действительно, очень усталый. Давайте, укладывайте его спать».
Потом я пописал и они отвели меня в комнату. Там было темно. И кровать была слишком большая. Марина сказала: «Не капризничай. Откуда они возьмут детскую кровать?» Сережа сказал: «Можно купить завтра». Марина забрала у меня Деда Мороза. Они сели на кресла и стали ждать, когда я усну. Было тихо. И потом Марина сказала: «А как ты ему объяснил?» Сережа сказал: «Никак. Просто сказал, что так надо». Я поднял голову, и Марина сказала: «Спи. Мы что тут, целую ночь с тобой сидеть будем?». И тогда я уснул.
А на следующий день я работал.
Большой закрылся у себя в комнате и никого не пускал. Я подошел к двери, толкнул, и она открылась. Большой сказал: «Я работаю». Потом обернулся и сказал: «А, это ты. Заходи. Не стесняйся». Я подошел к его столу. Там было много бумаги. Он сказал: «Видишь – сколько работы. Зашиваюсь». Я сказал: «Марина тоже не любит шить». Он сказал: «Да? А еще что она не любит?» Я сказал: «Когда Миши долго на даче нет». Большой взял меня на колени, и я увидел черную штучку. Она блестела. Снизу ее не было видно. Но большой видел ее всегда. У него высокое тело. Он сказал: «А Миша долго с вами на даче жил?» Я сказал: «Долго. Пять лет. Еще до Нового Года. А потом у него машина взорвалась. Он ее сильно завел. Марина говорит – нельзя сильно заводить игрушки. Они сломаются». Большой сказал: «Осторожней. Ты упадешь. Куда ты тянешься? Хочешь степлер? Ну, вот, возьми. Им скрепляют бумаги. Давай я тебе покажу». Он щелкнул черной штучкой и две бумаги склеились. Слиплись в углу. Он сказал: «Хочешь попробовать?» Я сказал: «Да». Потом пришел Сережа и сказал: «А он что здесь делает?» Я сказал: «Работаю». Большой сказал: «Подожди, подожди, это нельзя скреплять». А Сережа сказал: «Мне ты не разрешал входить к себе в кабинет, когда я был маленьким». Большой сказал: «Перестань». И я сказал: «Перестань». И тогда большой засмеялся.
А Марина наоборот не смеялась. Она сидела у себя в комнате и совсем не смеялась. Только плакала. И я ей сказал: «Не надо плакать. У меня уже пальчики не болят. Все прошло. Больше не будем подстригать ногти». А она все равно плакала. Взяла мои руки и стала их целовать. Я ей сказал: «Уже не больно». Потом пришел Сережа и сказал: «Воробьев уволился». Марина перестала плакать и сказала: «Мне все равно». Сережа сказал: «Вернул машину и деньги». А Марина еще раз сказала: «Мне все равно». И тогда я сказал: «А кто такой Воробьев?» А Марина еще два раза сказала: «Мне все равно. Мне все равно». И опять заплакала.
Потом она перестала со мной играть. Вообще ни в одну игру не играла. Ни в «щекоталки», ни в «угадай, где лежит». Я ей сказал: «Ты только сидишь и в окно смотришь. Или плачешь. А когда мы будем играть?» Она сказала: «Я с тобой потом поиграю». Я сказал ей: «Не ври. Ты всегда врешь». Она посмотрела на меня и сказала: «Правда?» Я сказал: «Да. Я на дачу хочу. Здесь плохо. Когда Миша придет?»
А потом я уже спал, и она меня разбудила. Я ей сказал: «Я еще спать хочу». А она сказала: «Тише, миленький, тише». И стала надевать мне на голову свитер. Я сказал: «Он колючий. Я его не люблю». А Марина сказала: «Только не шуми, Миша». И поцеловала меня. Я сказал: «У тебя губы соленые». А она сказала: «Где твои штанишки?»
А потом мы пошли на улицу. Марина собрала меня и сказала, чтобы я тихо стоял возле двери, пока она одевается. Я устал стоять и лег на пол. Потому что возле двери было темно. Она не включила свет в коридоре. И поэтому я ждал ее в темноте. И мне стало жарко. Но я не мог снять куртку, потому что лежал. Она вышла из своей комнаты и сначала не увидела меня. А потом наткнулась на меня и увидела. Она сказала: «Ты почему на полу?» Я сказал: «Я хочу спать. И мне жарко». А Марина сказала: «Хочешь, я тебя на руках понесу?» Я сказал: «Хочу. А почему мы разговариваем шепотом?» И тогда она сказала: «Мы сбегаем».
На улице было темно. В метро нам сказали, что переходы уже не работают. Мы сели в пустой вагон, а потом Марина толкнула меня и сказала: «Малыш, просыпайся». Я открыл глаза. Вокруг было светло, но я был не в кровати. Она сказала: «Иди ко мне. Я тебя на руках понесу». И мы вышли на улицу.
Было холодно. Марина шла очень быстро, и я подпрыгивал у нее на руках. Она сказала: «Не прыгай, пожалуйста. Мне и так тяжело». Я сказал: «Ладно». И мы вошли в теплый дом. Потом поехали на лифте и постояли возле какой-то двери. Потом дверь открылась. Но я не видел, кто нам ее открыл. Потому что Марина держала меня лицом к себе. Я видел ее лицо. Когда дверь открылась, лицо стало испуганным. Как будто она разбила тарелку и боится теперь. Я всегда боюсь, когда разбиваю тарелки. А потом кто-то прижался сзади и мне стало трудно дышать. И Марина опять заплакала. А я сказал: «Вы меня прижали. Отпустите меня». Но они так стояли. А я видел чужую руку у Марины на голове. Чужая рука гладила Марину, как будто она была маленькая девочка. А мне стало смешно. Я прокрутился у нее на руках – и это был Миша. И тогда я сказал: «Привет. Где ты так долго был? Мы без тебя совсем соскучились».
Здравствуй, Лена.
Ты знаешь, у меня в последнее время появились какие-то странные ощущения. Совсем новые для меня. Неожиданные. Вот даже сейчас – пишу это письмо, а сам отчетливо вижу как ты его читаешь. Сидишь у окна в старом кресле, и справа от тебя горит камин. В окно виден снег на горах. Несколько голых деревьев. И сразу за ними начинается глубокий спуск. Там где-то внизу должна быть деревня. Людей немного, но можно купить продукты. Ты читаешь мое письмо и начинаешь хмуриться. Но потом это выражение исчезает. Потому что я больше не противен тебе.
