— Кантата? Это ГудНьюс.
Очевидно, ответила не она, или же на том конце просто бросили трубку.
ГудНьюс вновь набрал тот же номер.
— Подожди, не бросай трубку, послушай… — прокричал он в одно слово. — Спасибо. Я столько вспоминал о тебе, о том, как плохо поступил с тобой. И я хотел…
— …
— Знаю.
— …
— Знаю.
— …
— А вот в этом моей вины нет. Я никогда не вызывал полицию. Это мама.
— …
— Но не я же привез его. И дверь я тоже не оставлял открытой.
— …
— Давай, давай, Кантата. Он стоил семьдесят пенсов. И все равно бы порвался.
ГудНьюс вскочил и принялся скакать вверх-вниз, как будто на батуте. Сейчас он напоминал человека, у которого сорвалась последняя возможность совершить кровную месть. Такую проблему не исправить исцеляющими руками, не разрешить на листке бумаги, не описать в книге. Ее можно только выколачивать из себя такими вот обезьяньими прыжками, потому что ничего другого уже просто не остается. Никак по другому на все это не ответить. Месяц назад мне, наверное, лучше всего было так же вот прыгать по нескольку раз в день. Вреда, во всяком случае, от этого было бы не больше, чем от всего остального.
— Нет! — крикнул ГудНьюс. — Нет, нет, нет! ЭТО ТЫ иди к черту, ТЫ!
Грохнув трубкой, он отошел от аппарата.
— Не хочешь поговорить с ним? — спросила я у Дэвида.
— А что я ему скажу?
— Не знаю. Попробуй его успокоить.
— Он не должен был говорить этого. Я ужасно разочарован. Мы должны быть выше этого.
— То есть не мы, а вы?
— О тебе я не говорю. Я говорю о нас с ним.
— В том-то и проблема, не так ли? Ты же все это время был человеком. Просто забыл об этом.
Говорить с ним отправилась я. ГудНьюс лежал на кровати, ожесточенно кусая губы и глядя в потолок.
— Простите, что я ругался в присутствии детей.
— Все в порядке. Они слышали подобное много раз от собственного отца.
— В прежние времена?
— Да, совершенно справедливо. В прежние.
Я как-то упустила из виду, что Дэвид в самом деле больше не чертыхался перед детьми. Хороший знак? Ну, это можно назвать и пирровой победой, достигнутой тем, что человек с черепашками на бровях поселился в твоем доме (уже, кажется, на долгие годы) и ты навсегда должен расстаться даже с видимостью нормальной семейной жизни, но я пришла вовсе не для того, чтобы разбираться с ГудНьюсом. Сейчас мне было его просто жаль.
— Не следует так расстраиваться, — сказала я. — Знаете, я не слышала, что там говорила ваша сестра, но по-моему, она вела себя не совсем разумно. А что вы там говорили про семьдесят пенсов?
— Ее чертов постер с Саймоном ЛеБоном.[65] Она мне его так и не простила.
— Я так и думала.
— Кейти, на самом деле она невыносима. Она просто ужасна. И всегда такой была, и будет. Кантата! Что за идиотка.
Взяв себя в руки, я не воспользовалась этим моментом.
— Все в порядке.
— Какое там. Она же моя сестра.
— Но, как видите, без вас ей удается быть нормальным человеком. Она вполне обходится без вас.
— А вот в этом я не уверен.
— Если бы она в вас нуждалась, вы бы непременно услышали это от нее. Несмотря на неприятное происшествие с постером Саймона ЛеБона.
— Вы думаете?
— Конечно.
— И все же я чувствую, что-то не то. Где-то я дал маху. Вы знаете, любовь то, любовь се, а получается, я к ней ничего, кроме ненависти, не испытываю.
Наверное, он был прав. Это был его промах, и в моих интересах было, чтобы он прочувствовал это как следует. Что это за люди, дерзающие спасти мир и в то же время бессильные наладить отношения с ближними? Да и вообще хоть с кем-нибудь. Как красноречиво излагал ГудНьюс, любовь то, любовь се, но легко любить того, кого ты не знаешь: Джорджа Клуни или Обезьяну. Соблюсти же приличия перед тем, с кем приходится ежегодно встречаться за праздничным столом и делить рождественскую индейку, — вот это чудо. Если ГудНьюсу удастся сотворить его при помощи своих волшебных рук, он может жить с нами хоть до скончания века.
— Подумайте о людях, которым вы можете принести исцеление и которые нуждаются в вашей помощи, — напомнила я. — Разве это не стоит того?
— Думаете?
— Конечно.
Вот как ГудНьюс решился устроить новую жизнь, напутствуемый еще одним специалистом по семейным проблемам. Но, как тут ни иронизируй, я знала, что это был правильный поступок.
Вычислить Найджела оказалось куда легче. Дэвид состоял в Ассоциации Однокашников и уже через несколько минут разжился его телефонным номером. Нам было позволено присутствовать при беседе, чтобы убедиться, что кто-кто, а Дэвид умеет держать себя в руках.
— Привет, это Найджел?
— …
— Это Дэвид Грант. — На лице Дэвида застыла предвкушающая улыбка. Наверное, на другом конце должны были взвыть от радости узнавания.
— …
— Дэвид Грант.
— …
— Что значит — какой? Из школы.
— …
— Да. Да-да-да, это я. Ха-ха-ха. А ты как?
— …
— Вот здорово. Ну даешь.
— …
— Спасибо, ничего. И как жизнь?
— …
— Верно, верно. Превосходно.
— …
— Черт возьми!
— …
— Ого-го.
— …
— Правда? В самом деле? Здорово. Слушай, я тут…
— …
— Но это же куча мегабайтов.
— …
— Но это же куча оборотов.
— …
— Но это же черт знает сколько воздушных миль.[66] Слушай…
— …
— Да? Мои поздравления.
— …
— Нет, что такое пятнадцать лет в наше время. Посмотришь на Майкла Дугласа и…
— …
— В самом деле? И как она?
— …
— Она?
— …
— Но это же черт знает сколько журнальных обложек.
— …
— Правда, она? Уверен, у Рода будет сердечный приступ… Он уже, наверное, не хочет заводить разговор на эту тему. Ха-ха. Да ладно, что там, просто хотел тебя застать. Ну да, ну да. И вот получилось. Пока, Найджел!
Дэвид положил трубку. Посмотрев на него, я живо припомнила того, прежнего Дэвида, человека, так хорошо знакомого мне. На лице его промелькнули разом: злоба, презрение, высокомерие, заносчивость и все остальное, что можно было себе вообразить из этого ряда. Он явно был снедаем завистью и досадой.
— Ты же так и не пригласил его на обед.
— Его? — воскликнул Дэвид. — На обед? Вряд ли для него это что-нибудь значит.
— Ты полагаешь?
— А то. Не думаю, что он станет сидеть с твоим Безумным Брайеном, заняв место среди униженных и оскорбленных.
— Пожалуй, да. Наверное.
— И вообще он свинья. Зажравшаяся свинья. Ничем бы хорошим эта встреча не кончилась. Скорее всего я бы дал ему в пятак, появись он в моем доме.
— Это как я — Кристоферу, папа? — тут же подал голос Том.
— Вот именно, — подвел итог Дэвид.
— Правда же, есть люди, которые просто напрашиваются, чтобы им дали по морде? — заметил Том, вынося что-то из своего маленького детского опыта. — И тут уж ничего не поделаешь.
Дэвид на этот раз ничего не ответил, но уже по отсутствию воспитательных ремарок к словам сына можно было судить о его состоянии. Стыдно признаться, но именно в этот момент они обнаруживали полное взаимопонимание с Томом. Таким образом, Дэвид гласно «санкционировал насилие», от которого отрекался перед Обезьяной. Он неуклонно сдавал позиции.
— Ну, кого выберешь следующим? — спросила я Дэвида, когда мы укладывались спать.
— Не знаю, — угрюмо ответил он. — По-моему, это не срабатывает, тебе не кажется?
— Я не совсем понимаю, чего вы хотели достичь. Но, вероятно, ты прав. Толку от этого никакого.
Дэвид угрюмо восседал на куче старого белья, сваленного на кресле в нашей спальне. Куча была достаточно высокой, так что он понемногу сполз вбок и прильнул к оконному стеклу, словно домашний цветок, соскучившийся по солнечному свету.
— Я знаю, ты думаешь, что все это глупости.
— Что именно? Обзванивать людей, которых уже едва помнишь, с целью поговорить о чем-то, что они давно постарались забыть? Или что-нибудь другое? Выражайся яснее.
— Да дело не в Найджеле Ричардсе. Не в нем одном. Тут нечто большее.
Я ничего не ответила. Только вздохнула — достаточно красноречиво. Вздох тоже может послужить ответом, причем на все что угодно.
— Ну да, признаю, — продолжал он свою исповедь. — Я тоже считаю, что это была невообразимая глупость. Бессмысленная. Напыщенная.
— Ты сейчас просто расстроен. Получил по носу. Попробуй принести свои извинения кому-нибудь другому. Например, тому несчастному, которого обозвал подонком в своей газете. Или маминому другу, которого не пригласили на свадьбу, потому что ты его не переваривал.
— Я говорю не об извинениях. Я обо всем сразу. О том, как накормить бедных. О том, как убедить людей раздать свои капиталы. Об этой книге, которую мы затеяли написать. Все это чистое безумие, я понимаю. И я знал это с самого начала. Просто закрывал на это глаза.
