— На карте стоит моя карьера. Мы оба художники, но он не понимает, что я работаю для людей. Мне нужны зрители. А для Исаму все по-другому. Ведь он работает просто для себя…
Но тут возникло еще одно препятствие посерьезнее: отклонили ее прошение о выдаче визы. Причину не объяснили. Мы нажали на все кнопки. Кавамура написал другу в посольстве. Письма туда-сюда летали между Токио и Вашингтоном. Прошло несколько месяцев, прежде чем был получен ответ от американского консула в Токио: Ёсико представляла «угрозу национальной безопасности США». Звучало это совсем по-идиотски. И опять — никакой конкретной причины для отказа. Снова были посланы письма, кое-кого попросили вмешаться. Оказалось, что Ёсико подозревалась в коммунистической деятельности. Но каким образом? Еще время, еще больше писем, еще больше собеседований. В архивах всплыло имя полковника Уэсли Ф. Ганна. Он подозревал, что Ёсико была агентом коммунистов во время войны в Маньчжурии. Установили, что подруга ее детства, еврейка Маша, работала на советскую разведку. И кроме того, разве Ёсико не была в явно дружеских отношениях с Чарли Чаплином даже после того, как стало известно о его антиамериканской деятельности?
Но как злоключения ни с того ни с сего завлекают человека в засаду, так и помощь может прийти откуда не ждешь. По-моему, есть в этом некая сермяжная справедливость. Примерно за год до того, как у Ёсико возникла проблема с визой, она играла роль любовницы английского торговца в Йокогаме — ничем не запомнившийся мне японский фильм, который почему-то назывался «Осенний ветер». С ней же снимался Икэбэ — в роли красивого японского слуги этого торговца. Иностранец слишком жесток, любовница влюбляется в его слугу. Они пытаются бежать. Иностранец хочет убить слугу. Она угрожает убить себя. Иностранец отступает, любовники скрываются в тумане.
Эта ничем, повторяю, не запоминающаяся картина оказалась, тем не менее, судьбоносной. И все потому, что английского купца играл один малый, которого звали Стэн Лутц. Я немного знал его. Он служил на какой-то должности в разведподразделении у генерала Уиллоуби. Очень подозрительный тип, с прямыми соломенными волосами и тонкими губами. Лутц остался в Японии и по окончании оккупации. Раз или два я видел его у Тони Лукки, где он ел пиццу с какими-то японцами — толстошеими, в ярких галстуках, из тех, с кем лучше не ссориться. Меня Лутц особо не интересовал. Но у Ёсико, по-моему, отношения с ним были неплохие. Он сыграл еще в нескольких японских фильмах, большинство из которых пользовались весьма дурной репутацией, вроде тех, что сегодня называют «мягкое порно» — ниже всякой критики. Проворачивал он и кое-какие делишки в бизнесе — то в одном предприятии, то в другом.
Этот Лутц был вполне типичен. Я знал таких людей. Япония предоставляла большой выбор людям, которые не слишком избирательны в способах зарабатывать деньги. Как сказал бы Лукка, все дело в связях, а уж у Лутца они были круче некуда. Одним из его ключевых людей был человек по имени Ёсио Танэгути, которого обвиняли в военных преступлениях и который написал знаменитые мемуары, пока сидел в тюрьме в ожидании суда. Союзники арестовали его за преступления, которые он совершил в Китае во время войны: пытки, убийства, грабежи и все в таком роде. Ходили слухи, что он очень богат. Во время войны императорская Япония была настолько благодарна Танэгути за услуги, что присвоила ему почетное звание контр-адмирала. А переводчиком Танэгути и издателем его мемуаров и был Стэн Лутц.
В любом случае, перед судом Танэгути так и не предстал. По приказу Уиллоуби его освободили — во многом благодаря заработанной в войну репутации неутомимого гонителя японских коммунистов. А ведь именно такой человек нам и нужен, думали американцы, когда в конце 1940-х рухнул Китай, а японские профсоюзы начали создавать проблемы. Оказалось, Ёсико очень нравилась Танэгути, и он помнил ее с тех еще времен, когда она была Ри Коран в Китае. На сообщение Лутца о ее проблемах с визой Танэгути ответил, что состоял в Клубе поклонников Ри Коран в Маньчжурии. И пообещал, что переговорит со своими друзьями в правительстве Соединенных Штатов. Через неделю виза была готова. Что Лутц за это получил, я не знаю. Может быть, он действовал исключительно из дружеских чувств. Хотя слова «дружеские чувства» к махинаторам вроде Лутца я бы не применял.
Чтобы отблагодарить Танэгути за неоценимую помощь в столь деликатном вопросе, Ёсико решила устроить ужин в скромном японском ресторане рядом с Хаттори-билдинг на Гиндзе. Заказали отдельный кабинет с татами. Пришел Лутц. Приглашали Кавамуру, но тот, услышав имя Танэгути, сразу же вспомнил, что как раз в это время у него важная встреча. Пришел Исаму, хотя и не очень охотно. Предполагалось, что вечеринка не будет слишком веселой. Обычное обрядовое мероприятие — одно из тех, без которых японское общество не может существовать. Ёсико лично удостоверилась, что блюда подаются только самые дорогие. Обслуживали их на высшем уровне, и еда была, как бы лучше выразиться, очень изысканная. Ёсико в знак благодарности протянула Танэгути тщательно упакованный подарок: фигурку низенького толстяка с кривым ртом и хитрыми глазками. Я заметил, что на левой руке у него не хватало мизинца.
— Это от моего мужа и от меня, — сказала Ёсико.
— Нет! — Исаму скорчил рожицу упрямого ребенка. — Нет, это только от Ёсико…
Ёсико рассмеялась, метнула на него сердитый взгляд, притворяясь, что это была шутка, и сказала что-то вроде «не обращайте на него внимания». Танэгути что-то проворчал и отложил пакет в сторону, не развернув. Ворчание было его вкладом в застольную беседу. Иногда Лутц пытался это ворчание перевести, отчего настроение Исаму портилось еще больше.
— Я знаю, — повторял он. — Я говорю по-японски.
Некоторые семейные пары от частых расставаний лишь процветают, разлука обостряет их страсть. Другие не могут даже ночь провести друг без друга. Что до меня — не знаю. Я просто сторонний наблюдатель. Не могу сказать, что я когда-либо влюблялся. Вожделел кого-нибудь частенько — это да. В Японии это мое нормальное состояние. Но любить всей душой, жить только с одним человеком и больше ни с кем другим, иметь родственную душу, которая делит с тобой постель, заниматься любовью со своим самым близким другом — это то, чего я никогда не испытывал и не желал бы. В любви каждый отдельный человек трансформируется в иную сущность — коллективную, в сущность пары. В вожделении я тоже теряю себя, но, получив удовольствие от обладания другим человеком, хочу вернуть свое «я» обратно. Таким образом, у меня есть любовники — и есть друзья. Мне нравится наблюдать, как другие пытаются стать парой, но у них ничего не получается, и они повторяют эту попытку раз за разом с новыми партнерами. Я восхищаюсь силой их духа — или, лучше сказать, безрассудством. Сам я привык жить без иллюзий, но ценю их в других.
Дополнительные сложности — непременное условие моего вожделения. В Огайо меня давно бы уже арестовали за то, что мне нравится делать. В Токио я волен делать все что душе угодно. Да, я тащу за собой весь багаж моего американского пуританского прошлого. С того первого славного дня в разрушенной Иокогаме я, конечно, повыбрасывал за борт очень много этого тяжкого груза, хотя, конечно, не весь. Иногда я мечтаю жить, как все эти семейные пары, счастливые, как коровки на лугах. А иногда хочу стать японцем, таким, чтобы моя японскость не вызывала сомнений, и пропаривать свое коллективное эго в громадной и жаркой общественной бане с миллионами тех, кто выглядит, говорит и мыслит точно так же, как я. И это тоже один из способов потери себя.
Но я не японец и не счастливый отец-производитель. Одно из величайших благ жизни в Японии заключается в том, что человека с сексуальной девиантностью окружающие не сажают в своем сознании в отдельную коробочку. Понятно, у каждого свои обязанности. Но как только японец обзаводится женой и создает семью, то каким образом он достигает сексуального удовольствия, становится его личным делом. Что касается иностранцев, здесь нет никаких коробочек, есть один громадный ящик, на котором большими яркими буквами написано: «Гайдзин».
В случае с Исаму и Ёсико я видел, что конец их счастливой совместной жизни начал приближаться задолго до того, как это случилось на самом деле. Случай с пластиковыми шлепанцами выявил трещины, которые расползались, превращаясь в широкие щели. Представления Исаму об идеальной японской жизни оказались фантазией, разделять которую долго Ёсико не могла. Она была кинозвездой. Ей хотелось играть много разных ролей. Та же единственная роль, которую Исаму написал для нее, вряд ли могла удержать ее надолго. Бродвей и Голливуд манили ее с прежней силой. Настало время уходить из Страны грез и идти дальше. Бывает, какие-то пары расходятся, и каждый двигается дальше сам по себе, точно реки, разделившиеся на рукава. Для Исаму и Ёсико этот разрыв явился кульминацией самого грозного из целого ряда штормов, который превратил и без того потрепанное здание их семейной жизни в кучу обломков. В ночь, когда этот шторм налетел, я навещал их в Камакуре последний раз.
