— Я хотела спросить у тебя одну вещь, — отвлеклась она, останавливая Георгия уже в дверях. — Почему мы не можем нормально разделиться с Сирожами? Почему не отдать им «Альмагест», раз они так хотят?
— Потому, что я не хочу, — ответил он с улыбкой, приподняв бровь.
На кремлевских городских воротах надписано было (теперь уничтожено): Спаси, господи, Град сей и люди твоя.
Борис Пильняк
Вальтер прилетал в Москву из Ханты-Мансийска, где он каким-то боком вписался в проект модернизации перерабатывающего комбината с крупными госинвестициями. Георгий встречал его в аэропорту. В последний год партнер «крутился» не только в столице и в Питере, но и в регионах, не упуская случая попользоваться и человеческим ресурсом российской глубинки. Ханты-Мансийск он тоже осваивал со всех сторон — уезжая, показывал фотографии белокурого лыжника двадцати трех лет с румянцем во всю щеку, а в пару к нему крепыша-лейтенанта ракетных войск, который снялся в кителе, фуражке и обнаженный ниже пояса.
У Георгия Максимовича, которого раньше забавляла всеядность компаньона, теперь его откровения вызывали нечто вроде душевной отрыжки. Сам он как-то перестал находить удовольствие в случайном разврате. Сейчас его вполне удовлетворяло то разумное, как ему казалось, равновесие в распределении себя между работой, семьей и личной жизнью. Игорь по-прежнему оставался самым остросюжетным его приключением, и влиять на этот выбор уже не мог никто из близких, даже Марьяна и Максим. Он даже отчасти гордился тем, что отстоял свое право на свободу без открытой конфронтации с женой. Хотя порой осознавал, что замок его благополучия построен на зыбком песке.
Вальтер вышел в зал прибытия одним из первых, со своей чуть язвительной улыбкой на полных лиловато-розовых губах. Он открыл объятия навстречу Георгию и смачно выругался по-русски, выражая предельную радость.
Костюм ладно сидел на его поджарой мальчишеской фигуре, шея была закрыта шелковым платком, и лицо, освеженное загаром и косметическими уколами, матово сияло. Старость видела, что маленький швейцарец не намерен сдаваться без боя, и временно отступила с завоеванных позиций.
— Что ты даришь? — спросил он, усевшись в машине. — Я привез много красной икры и резной моржовый клык. Это удобно дарить?
Он похлопал рукой по своему баулу с золотыми застежками.
— Вполне, — кивнул Георгий. — Я дарю кабинетную гравюру.
— Любит антиквариат? Русские просто помешались на этом. Скупают в Европе старые развалины, которые владельцы годами не могли продать… Мне часто говорят — кто имеет дело с русскими, предает европейские ценности. Но при этом все рвутся в Россию, чтобы хоть немножко здесь нажиться, — он сделал масляные глаза. — А потом погулять с красивыми девочками и мальчиками.
— Поездка оправдала ожидания? — полюбопытствовал Георгий.
— Где-то и около. Расскажу и покажу, — кивнул он, подмигивая. — А как ты поживаешь? Как наш маленький Игорек? — Он снова перешел на немецкий. — Я жду, когда ты уже найдешь себе что-нибудь новенькое, неприлично так долго играть в Ромео и Джульетту в нашем возрасте.
— Ждешь, когда освободится место? — полюбопытствовал Георгий, и тот пожал плечами.
— Конечно. А как здоровье твоей жены? Она всё такая же спортивная?
— Пожалуй, — проговорил Георгий по-русски.
— Пожалуй — это значит «да» или «нет»? — спросил Вальтер, не чуждый бытового филологического любопытства.
— Пожалуй — это значит «всё возможно в этом лучшем из миров».
По московским меркам недолго постояв в пробке на выезде с кольца, они преодолели остаток пути меньше чем за час, успев за это время обсудить и несколько рабочих вопросов — по передаче акций и по корпоративным отчетам за финансовый год. Перед воротами резиденции пришлось выйти из машины. Люди с автоматами проверили документы, досмотрели, попросили открыть капот и багажник джипа, осветили салон фонарями. Только вслед за этим поднялся шлагбаум, и вооруженный охранник, козырнув, указал им направление к дому.
Трехэтажный особняк с колоннадой поднимался над водоемом; вековые ели стерегли его тайну, как кощееву смерть. Перед крыльцом на длинных флагштоках развевались шелковые вымпелы. С огромного баннера, закрывшего всю верхнюю часть фасада, смотрел в светлую даль человек, которого Георгий знал когда-то молодым и полным веры в то, что он сможет переделать этот мир.
— Это и называется культ личности? — спросил Вальтер не то в шутку, не то всерьез.
— Добро пожаловать в Византию.
Они оставили джип на стоянке, где поблескивали новым лаком дорогие машины гостей.
— Это же «Майбах», — пробормотал Вальтер, приглядываясь к соседнему автомобилю. — Безумие. Всё никак не привыкну к этому.
— Попробуй расслабиться и получить удовольствие, — посоветовал Георгий. — Это Москва.
Видимо, предупрежденный с поста охраны, навстречу им вышел Слава Семенков — примечательная личность, внештатный шут при хозяине имения. Когда-то Семенков был менеджером женского вокально-инструментального ансамбля; хорошо поднялся на фанерном чёсе по стране, но почти всё потерял в кризис. Затем, поставляя живой антураж для частных вечеринок, он перезнакомился со многими влиятельными людьми и мог бы заново сделать карьеру, если б не природная лень и не водка.
Рядом с Семенковым стоял, покачиваясь, бывший скандальный журналист, ныне руководитель крупного медиа-холдинга. Концы его развязанного галстука спускались на выпирающий самодовольный живот.
— Господин Измайлов, наше почтение и шарман! — закричал Семенков, приближаясь. — Хлопцы пьяные, кони запряженные! Вас только ждем!
— Хорошо погуляли? — спросил Георгий, слегка отстраняясь от Славы, лезущего с пьяными объятьями.
— Я ему твердо заявил — всё, оплачивайте мне пересадку печени, или я обделаю ваши персидские ковры во всех углах! — Семенков всё же схватил Георгия за рукав. — Я бесценный член общества, пусть мне отрежут кусок от молдавского остарбайтера. А я воспою его в стихах, как Гораций Мецената.
— Кого в стихах, гастрабайтера? — спросил журналист и сам громко засмеялся своей шутке.
Они подошли к огромным тяжелым дверям, у которых ждал второй кордон охраны: юноши, затянутые в черную униформу с особыми знаками отличия, все светловолосые и голубоглазые, как персонажи трилогии Сорокина про лёд.
Журналист шел молча и негромко икал, а Семенков без остановки сыпал словами:
— Для меня ему сорок тысяч жалко, а у самого бабки несчитанные, швыряется, как детки в песочнице. Бассейн — точная копия из дворца Чаушеску. На заметку желтой прессе — он двадцать лет про этот бассейн втайне мечтал. Он же совершенно невменяемый, это медицинский факт, я всем говорю.
— Здравствуйте, — сказал один из охранников, толкая створки дверей, и Георгий вспомнил — испанские каникулы, ночное купание. Это был Гера, юный звеньевой, всё такой же строгий и миловидный, хоть и повзрослевший за год.
Не сводя с юноши глаз, Вальтер осторожно тронул Георгия за локоть.
— Пожалуйте за мной, — пригласил Гера и повел гостей к широкой мраморной лестнице с перилами.
— Зал для малых приемов, — тут же пояснил Семенков. — Прошу заметить — мрамор из Италии. Здешний по качеству не подошел, видите ли. А пол из афганского ореха. По рисунку паркета в Лувре!
Оглядываясь, Георгий и сам испытывал невольное восхищение масштабами тщеславия человека, построившего для себя этот роскошный прижизненный мавзолей. Вальтер тоже интересовался интерьерами, но больше поглядывал на Геру.
— Банкетный зал и малые столовые! — объявил торжественно Семенков. — Что тут творилось в пятницу, это не опишет перо Булгакова!
— Почему Булгакова? — спросил, икнув, журналист. — Почему не Гомера?
— А сейчас-то где все? — удивился Георгий, проходя через пустые анфилады. — Мне говорили, сегодня будет самое интересное.
— Будет! — радостно закивал Семенков. — Сегодня банный день! Чужие разъехались, праздник только для своих. Скоро обед, а пока все похмеляются в бильярдной. И мы туда.
— А сам Владимир Львович? — обратился Георгий к юному провожатому. — Я бы хотел поздороваться.
— Он ещё отдыхает. Мне сказано отвести вас к гостям, — ответил Гера, слегка розовея под неотступным взглядом Вальтера.
Ожидая лифта, они остановились на площадке лестницы, ведущей, по-видимому, в новые бесконечные салоны и гостиные. Гера вошел в лифт последним, нажал кнопку, и кабина начала плавно и быстро опускаться в преисподнюю дворца.
Алена, сестра Володи, женщина богатырского сложения, с сиплым голосом и детски капризным выражением большого некрасивого лица, играла в бильярд со своим супругом. Преуспевающий адвокат Феликс Курышев — высокий, статный, в светлом костюме и в сапогах из змеиной кожи — с тяжеловатым изяществом двигался вокруг стола, сжимая в пальцах кий. Человек пять гостей с помятыми лицами наблюдали за игрой. Другие выпивали у стойки.
