Музыка становилась всё громче, а лестница всё не заканчивалась, но наконец они увидели какой-то неземной фиолетовый свет и оказались в пространстве столь фантастическом, что все на секунду застыли.
Грот, украшенный сталактитами, выложенный мозаикой, был освещен цветными фонарями. В нишах стояли мраморные статуи — Аполлон, Гермес, Дионис. Лица богов скрывали бумажные маски с изображением лица хозяина дома. Это была именно та фотография с огромного предвыборного баннера. Шутка была такой специфической, что по коже пробирал мороз.
Юноши в венках из виноградных листьев и в белых набедренных повязках встречали гостей. Мужчины в темных костюмах выглядели нелепо в этой сказочной обстановке, напоминавшей декорацию к какому-то роскошному голливудскому пеплуму или, скорее, к фильму Феллини. «Хотят как Людвиг Баварский, — подумал Георгий, — а выходит всегда Тримальхион».
Вальтер нервно схватил Георгия за руку и зашептал по-немецки:
— Ущипни меня, я сплю…
— Хочешь проснуться?
— Nein, nein, — горячо воскликнул тот. — Никогда не видел такого … Просто не верю, что так может быть.
— Там можно раздеться, — проговорил Гера, видимо, не собиравшийся их покидать.
— Пошли, чего стоять! — поторопил журналист. — И золото снимите, у кого есть, в сауну же собираемся.
Раздевшись в кабинках и накинув халаты, они последовали за Герой дальше. Тот тоже снял свою амуницию и надел халат, который обвис на его хрупкой фигурке, как солдатская шинель на плечах сына полка.
Они миновали второй коридор и оказались в круглой ротонде, отделанной мрамором, с бархатными занавесами по стенам.
— Это комнаты отдыха, — пояснил Гера, указывая на портьеры. — Там диваны, можно заказать кальян и массаж.
В ротонде уже чувствовался сладковатый влажный дух распаренного дерева.
— Тебе необходим массаж, — подмигнул Георгий Вальтеру. — Ты очень напряжен.
Семенков, увязавшийся за ними, тут же гаркнул:
— Эй, кто там, челаэк! Массажиста для немецкой делегации!
— Нет, нет, — замахал руками Вальтер. — Я не буду! Я уйду!
Он и в самом деле повернул к выходу, но Георгий и Семенков поймали его за рукава и почти насильно повели с собой. Вскоре они вошли под своды купальни, отделанной голубой и желтой мозаикой. Стены украшали картинки с античных ваз, большей частью непристойные; на потолке дрожали бледные блики.
Дно большого полукруглого бассейна тоже было выложено мозаикой. Вдоль края бассейна тянулся узкий пешеходный мостик с перилами; с другой стороны были устроены горячие ванны и джакузи. Здесь собралось уже человек двадцать гостей — немолодые подвыпившие мужчины с обвислыми животами и обрюзгшими лицами, две-три женщины. Подталкивая друг друга локтями, посмеиваясь, они жадно или неуверенно озирались вокруг.
В самом большом бассейне в центре купальни плескались мальчишки. Те, что постарше, сидели на бортике и ели арбуз.
— Нас посадят, — пробормотал испуганный Вальтер. — Нас всех посадят. Это тюремный срок.
— Не ссы, немчура, — засмеялся журналист, догнавший их на мостике. — Баня все грехи смоет.
Из-за мальчишек, которые вели себя довольно шумно, всё происходящее напомнило Георгию воскресный день в Диснейленде. Было странно думать, что в ком-то эта картина может возбуждать желание. Он вдруг захотел вернуться в обеденный зал и спросил Геру, на раскрасневшемся лице которого выражалась терпеливая усталость:
— Поможешь мне найти Владимира Львовича?
Парнишка поднял на него равнодушные глаза.
— Сейчас спрошу… Пожалуйста, отдыхайте.
— Успокойся и попробуй расслабиться, — посоветовал Георгий Вальтеру, который всё оглядывался в панике. — Сходи в парилку, закажи массаж. Только не делай глупостей.
— Не бросай меня, — взмолился тот.
— Ну-ну, ты не ребенок. Я переговорю с Володей и приду.
Гера вернулся и позвал Георгия.
— Пойдемте. Вас лично ожидает Владимир Львович. Он ещё в своих апартаментах.
Георгий вспомнил сравнение, которое когда-то пришло ему на ум: Гера-Гермес, вестник богов.
Они вернулись в ротонду и повернули в коридор налево, прошли через зимний сад, роскошный и прохладный, дышащий свежестью.
Георгий хотел было по-дружески осведомиться у юноши, как он поживает, что нового происходит в его маленькой жизни, но тут же подумал, что это не слишком уместный вопрос — вряд ли существование в этом странном поместье отличалось разнообразием. Да и глупо было ждать искреннего ответа от парнишки, слепо верующего во все нелепости, которым его здесь научили. Маленький фанатик «с мозгами набекрень», как выразился когда-то Игорь.
За зимним садом они обогнали служащего в белом фартуке, который катил перед собой сервировочную тележку. Георгий праздно подумал, хотел ли сам он жить вот так — в галереях бесконечных комнат, в окружении вышколенных стройных пажей. И почти без колебания ответил отрицательно.
В эту минуту он почему-то подумал об Игоре, и тут же услышал небесной красоты звуки — струнные славили радость бытия и бесполые ангельские голоса выводили чистую мелодию: так мать ведет за руку пятилетнюю девочку в белом платьице.
Володя, в халате поверх шелковой пижамы, полулежал в глубоком кресле возле ещё разобранной постели, прикрыв веки. Гера приложил палец к губам и показал Георгию на кресло напротив хозяина. Георгий сел.
Следуя крещендо хора, пухлая рука Владимира Львовича, лежащая на колене, медленно поворачивалась ладонью вверх, и пальцы сжимались в кулак, словно он пытался поймать в воздухе звенящие ноты. Но когда форте скрипок вдруг оборвалось на излете, его кисть в изнеможении обмякла. При последних звуках мелодии, тающей где-то в вышине, по его губам прошла легкая судорога. Через секунду он открыл глаза — мутные, как после сна.
— Таким я представляю бессмертие. Где нас с тобой не будет…
— Хорошее исполнение, — проговорил Георгий осторожно.
— Да, в этом я гурман.
Володя сделал знак официанту, и тот начал накрывать завтрак на круглом столике между креслами.
Георгий уже не мог точно ответить на вопрос, что было причиной, а что следствием их многолетней дружбы — выгодное для обеих сторон деловое партнерство или личная приязнь, основанная на общности взглядов. Он хорошо помнил стремительный взлет карьеры Владимира Львовича в начале реформ. Они познакомились в спецсауне для работников руководящего аппарата, куда оба попали по случайности, как перспективная комсомольская смена. Худой, с тонкой шеей и руками, Володя тогда совсем не пил и испуганно глядел из-под шапки черных кудрей на грудастых горкомовских шлюх. Георгий сам не знал, почему взял под свое покровительство недоросля, который был старше на пять лет, но ещё только начинал обзаводиться нужными связями и нащупывать вектор будущей судьбы.
Затем был путч, баррикады против танков, упоение свободой на площадях, над толпами людей, охваченных единым порывом. Теперь эти события вспоминались как фрагменты чужой, далекой жизни в чужой и далекой стране.
Начинающий политик демократического толка не забыл приятельских услуг, оказанных комсомольскому выдвиженцу. Георгий же ощутил всю пользу этой дружбы, когда реализовал несколько довольно изящных схем увода в оффшоры капиталов Володи, растущих как снежный ком, и так же быстро обесценивающихся в России. Денег было так много, что «прилипшее к рукам» кормило десятки посредников.
— Извини, что в халате… Нас позвали в баню — думал, увидимся там. Собственно, поздравляю тебя от души, хотя и не знаю, чего пожелать — кажется, у тебя есть всё, о чем только мечтаем мы, простые смертные, — сказал Георгий, стараясь вложить в свой тон больше дружеского тепла. — Я тут с Вальтером, ты должен его помнить — мой маленький швейцарский друг, который разбирается в банковских хитростях. Наши скромные подарки отнесли к тебе в кабинет.
— Здоровья? — подсказал политик. — Можешь пожелать мне здоровья.
— Ну да, конечно. Здоровья. Это нужно каждому.
— Ты обедал? — спросил Володя. — Хочешь чего-нибудь?
— Я выпью кофе с твоего позволения.
— Чёрный без сахара? — Володя подал знак обслуге. — Правда, опоздал на тот поезд? И как ты себя теперь ощущаешь?
— Ничего необычного. В первый момент было немного странно… Ставить свечки не пошел, если ты об этом. Хотя всё это, конечно, отвратительно — погибли люди, неизвестно зачем, ни за что.
Георгий не собирался рассказывать о том, как опоздал на вокзал — а здесь и в самом деле была странность, потому что это Игорь задержал его, уговорив переложить время и остаться с ним до ночи, чего обычно у них в заводе не было.
Официант разлил кофе в чашки и вышел из комнаты. Владимир Львович проводил его взглядом и произнес после паузы, совсем будничным тоном:
