Ведь было, было предсказано (Никита Иванович сам читал в «Провидце»), что рано или поздно появится новое поколение мобильных телефонов, расщепляющих у пользователей волокна головного мозга. И такие телефоны (они работали в диапазоне гамма-волн, то есть качество слышимости было потрясающим, помехи были ликвидированы как «класс») действительно появились, превратив за год в полных и частичных дебилов половину населения Европы и Америки. Именно после этого тон в политической и культурной жизни человечества начали задавать «почетные беженцы в мире беженцев» цыгане и курды, стройные, как пальмы, сомалийцы, полинезийцы с большими эбеновыми кольцами в носу. Даже президентом Чехии (до разделения на Богемию и Моравию), вспомнил Никита Иванович, одно время был индеец племени сиу, взявший себе в общем-то понравившееся чехам имя — Пивная Печаль.
Никите Ивановичу казалось, что человечество (во всяком случае его белая часть) так и не смогло оправиться после катастрофы с мобильными телефонами, так и осталось навеки с расщепленными мозговыми волокнами. Отныне в расслабленный, расщепленный его разум не могли войти ни некая единая мысль, ни единый образ, ни единый Бог. Никакое произведение искусства отныне не встречало адекватного отклика в измочаленном, сошедшем с круга сознании человечества.
Никита Иванович доподлинно знал: его роман «“Титаник” всплывает» не произведет никакого впечатления на (пока еще) читающую общественность. Как не произвел бы на нее впечатления и факт действительного всплытия «Титаника».
В том же «Провидце» в свое время писали, что люди в недалеком будущем окажутся совершенно беззащитными перед… крысами, которые будут нападать на них средь бела дня. А фаланги обнаруживших первичный разум тараканов начнут планово вытеснять людей из квартир.
Из-за тараканов сейчас пустели целые городские кварталы. Особенно почему-то эти твари свирепствовали в столице Средней Баварии Мюнхене, где люди были вынуждены жить в корзинах привязанных к деревьям воздушных шаров, тратя все свои средства и силы на поддержания огня в горелках.
И про то, что пресная вода в реках и озерах начнет по непонятным причинам портиться, станет на вес золота, Никита Иванович тоже читал, правда, не в «Провидце», а в «Третьей страже».
Вот про что он нигде не читал, так это, что если человечество от чего-то и будет активнейшим образом сокращаться, то отнюдь не только от СПИДа, или сильнодействующих химических наркотиков, но и от… заурядного самогона, плохо очищенного алкоголя, вроде «Tuzemsky rum», победительно захлестнувшего Европу в двадцать первом веке.
Кому могло прийти в голову, что на СПИД вообще перестанут обращать внимание, как если бы и не было никакого СПИДа? Люди стали жить столь стремительно и коротко, что не было времени разбираться, от чего именно помер тот или иной человек.
Или что правительства ведущих стран (на самом излете Великой Антиглобалистской революции) заключат между собой секретное соглашение, согласно которому было решено не мешать тем, кто хочет сдохнуть от наркотиков, более того, было решено всемерно ускорить этот процесс, помочь (из милосердия, естественно) несчастным, для чего в государственных химических лабораториях стали разрабатываться самые разрушительные сверхсильнодействующие виды наркотиков, убивающие человека буквально за неделю. В задержанные же на таможнях, захваченные полицией партии обычных наркотиков специальные медбригады подмешивали смертоносные яды, после чего наркотики отправлялись по обычным каналам в продажу.
Приобретающий зелье наркоман отныне не знал: выживет или нет после инъекции? Количество наркоманов в больших городах вскоре резко сократилось, а потом население настолько охладело к наркотикам, что наркоторговцев стали убивать прямо на улицах. Причем убивали как-то зверски: вспарывали животы и набивали зельем, иногда же (если под рукой оказывались соответствующие инструменты) делали трепанацию черепа и засыпали пульсирующий в прожилках мозг белым порошком, как снегом.
Никита Иванович наблюдал подобное дважды, и оба раза его изумляло, как долго остается в сознании человек со спиленной крышкой черепа. Более того, какие странные вещи он при этом произносит.
Впрочем, все это были частности. Светлые умы обещали одно, темные — другое, на массовом же (усредненном) уровне люди понимали ход вещей совершенно правильно: так хорошо, как (в прошлом) было человеку уже никогда (в будущем) не будет. А когда было хорошо — то время безвозвратно прошло и никогда не вернется.
Так и с компьютерами, подумал Никита Иванович. Вместо повсеместного в духе Оруэлла надзора — полнейшая безнадзорность, или что хуже — немотивированная эпизодическая непредсказуемая надзорность, когда человека могли наказать (убить) ни за что. И не наказать (не убить) очень даже за что.
Никита Иванович не сомневался, что это произошло от того, что слишком уж многие предсказатели настаивали на компьютерном закабалении, информационном рабстве. Жизнь же принципиально не терпела насилия над собой. Ее как будто оскорбляли пятилетние и прочие народохозяйственные планы, обещания (в основном) построить коммунизм к такому-то году и так далее. Все в результате оказывалось не так. «Мысль изреченная» каждый раз оборачивалась изреченной же ложью. Никита Иванович подозревал, что будущее принципиально непредсказуемо хотя бы уже потому, что человеку не дано знать даже такой малости, как то, что будет с ним после смерти. Нестерпимое отражение этой (главной) тайны слепило глаза социальных, экономических, идеологических, геополитических и прочих провидцев.
В мире несомненно присутствовала некая единая надмироая воля. Но, похоже, единственной ее целью было — не допустить, чтобы (человеческие) предсказания сбывались. А если некоторые все же сбывались, делать так, чтобы никто не придавал этому значения, то есть информационно (медийно) их уничтожать.
Ожидали властного тоталитаризма, подумал Никита Иванович, а получили… тоталитарное безвластие. В результате сейчас не ощущалось (если власть реальна, такие вещи не могут не ощущаться) ни воли доломать некогда единую информационно-контрольную систему до конца, вернуться, так сказать, в докомпьютерные времена, ни подпустить холодку, слепить заново ледяной информационно-контрольный панцирь.
Власть потеряла интерес к человеку.
Дубы простаивали в раю невостребованными.
Никто не интересовался желудями.
Хотя свинства в мире не убавлялось. Просто оно приобретало иной характер.
Никите Ивановичу казалось, что в мире вообще не осталось никакой власти, за исключением власти остановившего тебя глухой ночью на пустой улице лихого человека. Но и эта власть была далеко не абсолютной, потому что редко кто ходил глухой ночью по пустой улице без оружия.
Писали о мировом правительстве, подумал Никита Иванович, о заговоре транснациональных монополий, змее, кусающей собственный хвост, а получили… истрепанную до состояния туалетной бумаги змеиную шкурку.
На мысли об истрепанной змеиной шкурке Никиту Ивановича навела тончайшая с голограммами пластиночка автобусного билета до Конфедерации Белуджистан. Никита Иванович подумал, что куда с большим удовольствием водитель автобуса принял бы пару-тройку завернутых в марлю сыров, кругов домашней колбасы, не говоря о бутыли виноградного или тутового самогона.
Никто больше не вспоминал о (преданной анафеме) глобализации, унификации всего и вся. Мир был един (унифицирован) в своем одиночестве, но еще единее (одиночнее) был в этом мире человек. Мир превратился в сплошную Конфедерацию Белуджистан, сквозь огненный песок которой каждый человек самостоятельно торил свой путь, как ящерица или саламандра.
…Солнце окончательно ушло за горизонт, а Савве все не удавалось подтянуть карпа к берегу. На небе появились звезды, но это никоим образом не внесло ясности в исход единоборства.
Дичь (Мисаил) как будто играл (а) с охотником (Саввой).
Так что было не вполне понятно, кто, собственно, дичь, а кто охотник.
Никита подумал, что мир развивается одновременно по многим спиралям и одна из них — разделение людей на охотников и дичь. Как правило, люди пребывают в этих двух ипостасях одновременно, но иногда (видимо, в целях ускорения исторического процесса) жизнь вынуждает их делать выбор. Хотя он относителен, этот выбор. Дичь в земной жизни вполне может предстать охотником за благами (блаженством) жизни небесной.
Или (если человек отказывается выбирать) — растирает его в (лагерную?) пыль, в песок (тогда Никита, естественно, не думал о Конфедерации Белуджистан).
Мисаил то поддавался, в мнимом бессилии заваливался на бок, издевательски откидывал плавники, превращаясь в невообразимого размера золотое блюдо. То вдруг исторгал из катушки ломовой треск, уходил на глубину, коварно затаивался там, как подводная лодка.
