2. ПРИБЫВАЮ
Прибываю-таки. Спускаюсь на причал с борта теплохода «Ольга Андровская». Прощально машу Римме рукой снизу, а она ответно машет сверху, а ветер раздувает ее рыжеватые волосы. Встретимся, встретимся, вероятно. Пока! Встретимся.
Поднимаю воротник куртки, ибо погода нашенская — ветреная, дождливая хмарь и хмурь. Спешу к проходным воротам, где поджидает автобус. Еще не конец. Еще сорок километров последовательного движения, чтобы замкнуть круг. Уезжал я. И приехал я, а не кто-нибудь другой. Мы, видите ли, путешествовали. Мы летали, ездили, плавали — и вот вернулись туда же, откуда начали. В этом должен быть какой-то смысл. Подумаем. Пораскинем мозгами. Наверно, смысл очень глубок, если сразу его не ухватишь. Но сначала усядемся у окна, чтобы разглядывать наши зеленые летние сопки, пока будем приближаться. Уселись. Начинаем думать. Итак, Теодоров, ты ехал в Малеевку. Ты не достиг Малеевки. Не доказано даже, что Малеевка вообще существует. Если уполномоченный Литфонда спросит: «Ну, как там Малеевка? Хорошее место?» — надо, видимо, ответить, что ты не успел ее разглядеть, она в день твоего приезда сгорела от страшного, опустошающего пожара. Пусть проверяет. Его дело. Но факт, что в Малеевке ты не побывал, а следовательно, вообще мог не двигаться с места. Логично? Да, вполне. Пойдем дальше.
Свой роман, как было задумано, ты кооперативу не продал. К родителям и братьям, как планировалось, ты не попал. Деньги последние ты спустил. То есть, здраво рассуждая, экономической выгоды от твоего путешествия никакой. Ладно. Выгоды ты, предположим, и не ждал. Не такой ты, в конце концов, полудурок, чтобы надеяться, что такой, как ты, полудурок, может сделать поездку материально прибыльной. Но польза! Польза-то морально-духовная, лирически-эпическая, творчески-созидательная хоть какая-нибудь есть? Нет никакой пользы! Ты хотел, видишь ли, проветриться, отдохнуть. Но у тебя и посейчас чугунно-тяжелая голова, как при отъезде, легкие забиты никотином и кардинальная мысль та же, что при отъезде: поскорей выпить пива.
Впечатления? О, да, они есть. Их несколько. Можно посчитать на пальцах, хватит одной руки, — и все они, образы эти живые, так или иначе связаны с бесстыдными ляжками и ягодицами… А что, нет разве этих славных частей тела на твоем родном острове? Или нелюди тут обитают, Медузы всякие Горгоны? Да одна только Лизонька с ее сахарными устами… Так! С впечатлениями ясно. Но не забывай, что ты начал писать роман «Невозможно остановиться». Это немало, согласись. Ну, а кто сказал, что за своим кухонным столом, в обществе приятелей-тараканов ты не разогнался бы куда быстрей, чем на американизированном экспрессе «Россия»? Как ни крути, Теодоров, а получается, что путешествие твое — дурь несусветная. Мудак! Ты приехал к знакомому указателю с надписями: «Направо пойдешь — хрен что найдешь. Налево пойдешь — пьянь да балдеж. Прямо пойдешь — от смерти падешь». Тут я вдруг громко хохочу.
Несколько путешественников (все путешественники, все! все, представьте, при чемоданах, такие солидные мои сограждане!) косятся на меня недоуменно: чего, мол, рыгочешь, рванина? А меня рассмешила такая мысль. Вдруг представил, что, выходя из автобуса, нахожу большую пачку денег. И что же я с ней делаю? А вот что: покупаю авиабилет до Москвы. А зачем? Как зачем! — чтобы в точности повторить свое путешествие.
Способен я на это? Пожалуй. Ну, вот: сиди тогда смирно, сопи в две дырочки и не самоедствуй. Благодари судьбу, что прилетел в том же образе, в коем улетал, при своих руках и ногах, при том же не рехнувшемся-таки, не скурвившимся-таки сердце… остальное, брат, мелкие мелочи быта, с ними справимся. Так? Ну, так, конечно, братишка! Умею я, бля буду, себя утешать и успокаивать, талантлив страшно в этом смысле.
Сопки, сопки — летние, буйно зеленые, а между ними петляет вьюн-дорога. Налево пойдешь — на материк попадешь, направо пойдешь — океан узришь, прямо пойдешь — очутишься в объятьях Лизочки. Лиза! стрелочница моя! Чуешь ли, что я магистрально приближаюсь? Готова ли, душенька, открыть зеленый свет на красном моем пути, али устроишь вдруг невообразимую аварию? Ду-у! Это я гудю. Я дудю. Ох, и быстро мчусь, аж дух захватывает! Аж глаза слезит. Ага, услышала мой стук-перестук по стыкам-перестыкам, мой зов: ду-у! — всколыхнулась, воссияла, возрадовалась. Так и надо, Теодорова. Мы же век не виделись. А ну-ка, скажу, отвечай, лукавая, какова была периодичность твоих воспоминаний о путешественнике? — Ах, — скажешь, — перец ты мой сладкий, минуточки без тебя не жила! — Пр-равиль-но! — прокаркаю я. — Молодец, однако! А я без тебя, Лиза, чего уж там минуточки, даже секундочки не жил, даже махонькой микросепулечки, даже визуально наблюдая всякие бесстыжие ягодицы и ляжки. Ибо они мне чужды. Они, Лиза, бездуховны, а ты вся лучишься кровным теплом, поняла? Складно муженек излагает?
И еще я скажу. И еще я обниму. И еще я прильну. И дочь Олька закричит: «Па-апа!» — и ты, бывшая Клавдия, — чего уж там! — вздохнешь облегченно, что я не пропал, не сгинул на путях своих, потому как, ставши бывшей, ты все равно свет в душе хранишь, я же знаю, и до конца дней своих не сможешь от меня, въедливого, избавиться. Ну, а друзья-приятели, они, само собой, не отвергнут Теодорова. Их я перво-наперво порадую просьбой о займе нескольких Ильичей на ближайшие потребности. А там, глядишь… А там Курилы наши исконные. А там, глядишь, начнет писаться-складываться, кроиться-шиться романчик мой легкомысленный, надежда душевная и услада. Тараканчики, конечно, промаршируют строем, меня приветствуя… Нет, право же, о веревке думать преждевременно. Нет, гадом буду, жизнь интересна и замечательна! Есть во мне мудрость, имеется. Я бы, будь я политиком, крупным был бы политиком. У меня при полной-то безнадеге бывают такие, брат, приступы воодушевления, что массы за мной двинулись бы, как овцы за козлом!.. А вот кто меня не встретит, так это Ваня. Но и с ним мы побеседуем, когда наведаюсь на кладбище. Подъезжаем к Тойохаре.
Последовательно. Без пропусков. Сначала подъезжаем, затем въезжаем. И вскоре пересекаем улицу Сергея Александровича, где я — читатель помнит — живу. Но я здесь не схожу — зачем! Дома меня, как известно, никто не ждет, кроме древних животных. А выхожу я в центре Тойохары, на улице имени Ильича около его же памятника, красивого и сзади, и спереди. Всегда, когда приезжаю, здороваюсь с Ильичем — и сейчас тоже. Склоняю голову, говорю: «Здравствуй, электрификатор. Рад видеть. Не похудел, не потолстел — такой же. Молодец. Держись», — и тотчас, начисто о нем забыв, направляюсь под редким дождиком в Чеховский фонд. Очень волнуюсь, словно мне предстоит встреча с самим Антоном Павловичем, писателем.
Деревянное здание времен японской колонизации. Таблички: военкомат, СП «Тайфун», СП «Надежда», арбитраж, Чеховский фонд. Темный узкий коридор. Дверь. Еще дверь. Кабинет Илюши.
Илья встает со стула, раскинув руки.
— Юраша! — восклицает он.
Именно вот так. Встает со стула, раскинув руки, и восклицает: Юраша! А мог бы хмуро взглянуть, поморщиться, кисло проговорить: «Ага, прибыл», и посмотреть при этом на часы, намекая, что приехал я раньше времени и не очень-то кстати, чем нарушаю его организационно-рабочие планы. Нет же, слышу дружеское «Юраша!» — и мы, значит, традиционно обнимаемся, как закадычные друзья Брежнев и Хоннекер… а вот поцелуи у нас, слава те Господи, не приняты.
Пора уже назвать фамилию Илюши. Фамилия у него легкая, певучая, птичья: Скворцов. А приметы его таковы. Довольно-таки высок, худощав, узколиц. Шатен с легкой преждевременной сединой. Долихоцефал. То есть обладатель удлиненного арийского черепа. Светлые, узко поставленные глаза. Лоб иссечен двумя длинными шрамами, памятками юности. Родился в 1955 году в городе, как помнит читатель, Кисловодске. (Найти и обезвредить.)
Улыбаясь, садимся мы напротив друг друга, закуриваем, и происходит такой примерно разговор.
ИЛЮША. Ну, как съездил?
ЮРАША. А знаешь, ничего. У тебя деньги есть, Илюша?
И. А знаешь, нет. Но найдем. А зачем тебе?
Ю. А пива, знаешь, хочется. Вообще, без денег плохо.
И. Без пива хорошо. Мы тут не пьем. Работаем. В Малеевке был?
Ю. Не получилось.
И. А почему?
Ю. А далеко она. Не доберешься.
И. Понятно.
Ю. Зато я Костю Киселева видел. Но недолго.
И. Как он?
Ю. Плохо себя ведет. Дерется.
И. А мы хорошо себя ведем. Не пьем, не деремся. На Курилы поедешь?
Ю. Еще бы!
И. Ты, я, Митя, Андрей. Такая бригада.
Ю. Хорошая.
И. Женщин не будем брать.
Ю. Правильно. Ну их!
И. Ты вообще-то сколько отсутствовал, Юраша? Мне показалось, что не очень долго.
Ю. А что там делать? Там неинтересно. У нас лучше.
И. Конечно.
Ю. Мной никто не интересовался?
И. Да вроде нет. А кто?
Ю. Ну, кто-нибудь.
И. Вроде нет. (Пауза.) Пива, значит, хочешь?
