Он поднимает на нее глаза, потрясенный ее предательством. Конечно, он не просил ее никому не говорить о том, что он поменял имя, но ведь это и так понятно! Она же улыбается ему, не понимая, что наделала. Гости в молчании смотрят на него, раскрыв набитые спагетти рты.
— Что это значит, поменял имя? — медленно спрашивает Блейк.
— Ну, Никхил. У него было при рождении другое имя. — Мушуми кивает головой, бросает на стол пустую раковину. — Когда мы были детьми, его звали по-другому.
— И как же тебя звали? — подозрительно сдвигая брови, интересуется Астрид.
Несколько секунд он молчит.
— Гоголь, — произносит он наконец.
Он не слышал этого имени ни от кого, кроме родных, уже очень давно, но оно звучит так же, как и всегда, — глупо, абсурдно, невозможно. Он пристально смотрит в глаза Мушуми, но она слишком пьяна, чтобы понять его гнев.
— Хе-хе, то есть как это, Гоголь? Как в «Шинели»? — спрашивает Салли.
— А, я понял! — говорит Оливер. — Николай Гоголь!
— Как ты мог скрывать это от нас, Ник! — нежно укоряет его Астрид.
— А зачем родители вообще так тебя назвали? — хочет знать Дональд.
Он не может заставить себя рассказать этим людям историю своего отца, которая, как всегда, стоит у него перед глазами: искореженные вагоны, застрявшие посреди полей, рука, бессильно торчащая из окна, листок бумаги, тихо падающий на землю, тусклый свет фонарей спасателей. Он рассказал эту историю Мушуми, когда они стали жить вместе. Он рассказал ей и о ночи, когда впервые услышал ее. Он признался, что с тех пор не может отделаться от чувства вины за то, что изменил имя, особенно после того, как отца не стало. Она тогда уверила его, что любой человек на его месте сделал бы то же самое. Но, как выясняется, для нее это было лишь шуткой, анекдотом, как и для этих людей, которые назавтра позабудут о нем. Завтра эта история будет служить лишь основой для очередного застольного анекдота: «А я знал человека по имени Гоголь, представляете? Бедный малый, конечно, ему пришлось его поменять». Почему-то это огорчает его больше всего.
— Гоголь был любимым автором моего отца, — произносит он наконец.
— Боже мой, Астрид, какая прекрасная мысль! Может быть, назовем нашего малыша Верди? — спрашивает Дональд как раз в тот момент, когда звучат финальные аккорды оперы.
— Ну, милый, будь серьезен, — кокетливо тянет Астрид. — Сосредоточься, это же важный вопрос!
Конечно же Никхил прекрасно знает, что эти люди не способны на такой безумный, наивный и импульсивный поступок, какой совершили когда-то его родители.
— Расслабьтесь, друзья, — говорит Эдит. — Идеальное имя придет к вам само, дайте ему время.
Гоголь вдруг громко заявляет:
— Такого не существует!
— Чего не существует? — интересуется Астрид.
— Идеального имени. Мне кажется, надо ввести закон, по которому каждый будет вправе сам выбрать себе имя, скажем, в восемнадцать лет. А до этого времени — только местоимения.
Мушуми бросает на него предупреждающий взгляд, но он игнорирует его. Гости стонут в унисон — они не согласны. Дональд вносит салат. Разговор переходит на что-то другое. Никхил жует салатный лист и вспоминает роман, который он когда-то нашел на полке у Мушуми — перевод на английский язык какой-то французской писательницы. Главных героев звали просто: Он и Она. Хотя у их любовной истории был несчастливый конец, Никхил проглотил этот роман за день. Хотел бы он, чтобы его жизнь была такой же простой.
Рано утром в первую годовщину их свадьбы Гоголя и Мушуми будит звонок ее родителей: они поздравляют их еще до того, как они успевают проснуться. Кроме годовщины брака, есть и еще повод для праздника: Мушуми благополучно сдала квалификационный экзамен и получила степень кандидата в доктора. Есть и третий повод, который она не афиширует: она выиграла грант на продолжение научной деятельности — год во Франции, все расходы оплачены! Она подала заявление на грант тайно, прямо перед свадьбой, ни на что особо не надеясь, просто чтобы попробовать, а вдруг получится? Каково же было ее удивление, когда неделю назад она получила тонкий конверт с уведомлением, что именно она была удостоена финансовой поддержки. Два года назад она бы пела и плясала от счастья, но сейчас это известие вызвало у нее только бесполезные сожаления. Как она может поехать? Она же замужем! Мушуми даже решила ничего не говорить об этом Никхилу, чтобы не расстраивать его, просто спрятать письмо в ворохе своих бумаг.
Мушуми заказывает на вечер места в ресторане, который ей горячо рекомендовали Астрид и Дональд. Она чувствует себя немного виноватой перед Никхилом: последние месяцы она, конечно, училась как проклятая, но все же могла бы уделять ему больше внимания. Кроме того, случалось, что она обманывала мужа: говорила ему, что сидит допоздна в библиотеке, а на самом деле встречалась с Астрид и ее новорожденной дочкой Эсме в Сохо или бродила по улицам одна. Бывало, она заходила в кафе, заказывала сандвич и бокал вина, чтобы напомнить себе о том, что она все еще может наслаждаться жизнью в одиночестве. Это очень важно для нее, во время свадьбы она дала себе тайную клятву, что никогда не повторит путь своей матери, никогда не допустит полной зависимости от мужа. Несмотря на тридцать два года в Америке, мать так и не научилась водить машину, ни дня не работала, не понимает разницы между кредитной и депозитной картой. И ведь ее мать — не какая-нибудь идиотка, когда-то она закончила Президентский колледж с отличием, подавала большие надежды, пока ее не выдали замуж в двадцать два года.
Для похода в ресторан они одеваются наряднее обычного: Никхил надевает зеленую рубашку с вельветовым воротником более темного оттенка — ее подарок на годовщину свадьбы. Когда продавец уже заворачивал рубашку в цветную бумагу, Мушуми вдруг вспомнила, что на первую годовщину не должно быть никакой бумаги, это плохая примета, но времени что-то менять уже не было. Мушуми одевается в черное платье, в котором она была в тот вечер, когда они впервые стали близки. Поверх платья она накидывает лиловую пашмину — шаль, которую ей подарил Никхил. Она глядит на своего мужа, вспоминая их первое свидание, на которое оба они пришли только для того, чтобы от них отстали родители. Мушуми до сих пор помнит тот почти физический шок, который она испытала, увидев его — высокого, широкоплечего, с растрепанными волосами, в полосатой рубашке и потертых джинсах. Ее сердце на секунду замерло, потом забилось так сильно, что она сама испугалась. Почему-то она думала, что увидит увеличенную копию мальчика, которого она знала с детства, — высокомерного, насмешливого, грубоватого, с прыщами на подбородке. А за день до этого свидания она обедала с Астрид. «Вот уж никак не вижу тебя с индусом!» — отрезала Астрид, поддевая пальцами лист салата из миски. Тогда Мушуми лишь виновато улыбнулась и сказала, что этого свидания все равно не избежать, уж больно мать настаивает. Но Никхил ей понравился сразу же и безоговорочно. Ей нравилось, что он не доктор и не инженер, что у него хватило смелости поменять себе имя — несмотря на годы знакомства, новое имя делало его другим человеком, немного таинственным.
Они решают пройтись до ресторана пешком, это всего в миле от дома. Вечер теплый, и Мушуми не уверена, что стоит брать с собой шаль. Сумочка у нее маленькая, туда шаль не поместится.
— Может быть, оставить ее дома?
— Не надо, а вдруг мы и назад решим пойти пешком? Вечером будет прохладно.
— Да, наверное, ты прав.
— Она тебе идет, кстати.
— А ты помнишь это платье?
— Платье? Нет. А что такое?
Мушуми не обижается, хотя и чувствует легкое разочарование. Она уже знает, что, хотя Никхил и запоминает фасады домов до мельчайших деталей, которые потом может воспроизвести по памяти, в отношении домашних дел он крайне рассеян. Например, он оставил чек на покупку шали прямо на комоде вместе с горстью мелочи, когда выгружал все из карманов пиджака. Ну что же, неудивительно, что он не помнит это платье. Она и сама теперь не вспомнит конкретной даты их свидания. Это было в ноябре, в субботу, вот и все, что она может сказать.
Они неторопливо идут до Пятой авеню, мимо магазинов, где продаются восточные ковры, мимо публичной библиотеки, мимо книжных лавок.
Странно, но в этот вечер улица выглядит почти пустой: лишь парочка машин движется вдоль тротуара да несколько японских туристов выходят из магазина — обычно здесь царит столпотворение. Мушуми редко бывает в этих краях — иногда покупает здесь косметику или смотрит старое кино в «Париже», а однажды пила коктейли с Грэмом и его родителями в «Плазе». Они проходят мимо темных витрин, в которых выставлены часы, чемоданы, шелковые шарфы, английские плащи. Пара босоножек бирюзового цвета привлекает ее внимание. Они на высоченном каблуке, а вокруг щиколотки крепятся двумя метрами ремешков из бирюзовой кожи, украшенных стразами.
