Когда он вышел за сигаретами, Полина позвонила сестре.
— Может, больной? — предположила Татьяна.
— Он просто очень молод, — бодрилась Порш, — я думаю, в этом дело.
Дальше была летняя Ялта, гладкий питон на набережной, денежные переводы от родителей и соленые рапаны. Рома все время что-то писал в школьной тетрадке. Полина пыталась туда заглядывать, но почерк у мужа был неразборчивый и какой-то вялый. То, что удавалось прочесть, было вовсе не про Полину, а про какую-то Надю. Вечером они гуляли и беседовали о литературе. Рома все время повторял: «Я — лидер молодых!» — и нехорошо задирал подбородок.
— Видишь то кафе, под желтым тентом? — спросил он однажды.
Они сидели на каменном парапете набережной и ели помидоры.
— Да.
— Я обедал там два года назад, а потом пошел на вокзал, снял одну проститутку…
Полина изумленно молчала.
— Все этим и кончается, — Рома вздохнул, — да, Порш, через два года я буду обедать с другой девушкой и скажу ей: «Видишь то кафе, там я пил вино с Порш».
Другая девушка совершенно не вписывалась в Полинины планы. Она принялась горячо убеждать мужа, что они вместе навсегда.
— Знаешь что? — сказала Полина. — Напиши на бумажке, что с тобой случится через год, а когда это время придет, мы прочитаем и сравним, а?
Рома вырвал листок из тетрадки и стал писать, остро закрываясь локтем. Закончив, он спрятал листок в карман шортов.
В Москве он расшифровывал пляжные записки и заносил в компьютер:
Одна женщина на пляже легла так, что ее головы было мне не видно. Я подумал, что у нее нет головы, и совершенно не удивился.
Получилось еще несколько таких предложений.
— Почему ты ничего не пишешь?! — кричала Полина. — Пиши, идиот, пиши! Ты только и делаешь, что пьешь, от тебя никакого толку! Ни денег, ни даже одного жалкого рассказика!
Денег действительно не было. Рома говорил, что материальные ценности не имеют в его глазах никакого веса, но зарабатывать он может, и даже очень много. Он начал заговаривать о ребенке. Полина отмалчивалась. Дни напролет он ходил за ней по дому и при каждом удобном случае доставал член. Всем, кто приходил в гости, он немедленно предлагал заняться групповым сексом. Обычно все отказывались, но были и такие, кто соглашался. Так Полина на глазах у мужа совокупилась с Южиным и его сыном от первого брака. Глухим после менингита.
Роман жаловался, что жена недостаточно активна и не блондинка. Под активностью он понимал готовность спариваться с гостями. Пьяный он бил Полину. Она убегала к Татьяне. На третий день он обычно звонил, чтобы попросить прощения. Ей ничего не оставалось, как возвратиться, выбросить пустые бутылки, почистить заблеванный унитаз, поменять постельное белье и вымыть пол. Во время уборки, пока муж виновато лежал на диване и страдал головой, Полина мрачно размышляла о будущем. Ей казалось, она ошиблась и никакой он не писатель, а банальный психопат и алкоголик, но тут же вспоминались его успехи, журналы, где печатались его рассказы, и рекомендация Южина. Все-таки Южин занимал видное место в литературе, он знал, кто чего стоит. Разбирая шкаф, Полина нашла ялтинские шорты. Из кармана выпала скомканная бумажка, на ней было написано:
Планы Р. Ш. на будущий год:
1. Расстанусь с женой (потом опять сойдусь, но жить будем порознь).
2. Напишу поэму!!!
3. Много раз выступлю по телевизору.
Она ушла в ванную и долго умывалась холодной водой.
— Поршик, — позвал Роман, — хочешь послушать стихи?
— Какие? — враждебно спросила Полина.
— Врачующая сигаретой, уходит женщина…
— Кто написал эти стихи? — настойчиво и зло перебила она.
— Ходасевич!
Врачующая сигаретой,
Уходит женщина гулять,
И дым ползет по белу свету —
Судьба рифмуется на ять.
— Это не Ходасевич, — прошипела Полина, — это ты пишешь шизофреническое говно!
— Что?! — заорал он, приподнимаясь с дивана. — Да как ты смеешь, бездарь!
— Да, это говно, — настаивала Полина, — и я не понимаю, что ты хочешь этим сказать. Какое «ять» и при чем здесь судьба, я не понимаю этого!
Рома растерялся.
— Все понятно, — произнес он тихо, — «ять» — это смерть, последняя буква, с ней рифмуется любая судьба.
— Ты знаешь, чем хорошие стихи отличаются от плохих, от твоих стихов? — бушевала Полина. — Тем, что настоящий поэт находит простую и гениальную ассоциацию, которая понятна всем и не вызывает вопросов. А ты только делаешь вид, что нашел эту ассоциацию, но на самом деле твои стихи — белиберда. Поэтому ты все рифмуешь со смертью, да еще с таким подтекстом, как будто ты о ней что-то знаешь.
Он дико, неестественно захохотал и продолжил декламацию:
Курю одну, курю другую,
Зачем мужчине горевать?
Ведь мир — раскрытые гаремы,
А не семейная кровать.
В ноябре Поршик отвела мужа к наркологу.
— Кодирование — довольно вульгарный термин, — рек врач, — но в целом мы с ним согласны.
Рому уложили на застеленную зеленым кушетку и через белый, напоминавший повисшую соплю катетер ввели в нутро препарат серии «Торпедо». На процедуру следовало захватить алкоголь. Пока Рома ошарашенно лежал, впитывая «Торпедо», Полина поднесла врачу бутылку пива.
— А вот и ваше любимое пиво! — зазвучал оптимистичный голос врача. — Сейчас мы посмотрим, сможете ли вы его выпить? — И он влил несколько капель пациенту в горло.
Рома затрясся, засучил ногами и жутко раскрывал рот. Полина рвалась к нему, но врач привычно задерживал.
— Некоторое время у него поболит позвоночник. Подождите в коридоре.
И нарколог говорил ей о вреде пьянства, дурных перспективах и необходимости контроля, чтобы дома спиртного не держать. Тяжелое психическое заболевание, к сожалению, неизлечимое, но можно сделать так, чтобы человек не потреблял.
Полине было совершенно нечего возразить…
Муж превратился в робота, они совсем перестали ругаться. Он писал плохие стихи, неряшливо и много ел, и был, кажется, не против, чтобы жизнь прошла побыстрее. Новый год они справляли тихо, из гостей был один Южин.
— Я знаю, что скоро умру, — сказал он, отпив коньяку, — мне только обидно, что я посвятил поэзии всю жизнь и так и не понял, что она такое… Мне теперь кажется, что она есть самое хитрое зло на свете, ведь именно через стихи в наши судьбы входит то, что больше всего нас ослабляет… То, что вселяет в людей — от подметальщиков улиц до диктаторов — смутное чувство уверенности там, где уверенности быть не может, и в то же время навязчивый страх, который не порождает поступков и не пробуждает сообразительности, а парализует волю.
— Но ведь помимо обольщений в поэзии есть высшая, пророческая правда! — возразила Полина и добавила: — Я имею в виду только лучшую поэзию.
— Судьба человека не допускает, чтобы на нее глядели пристально. Лишь через глазок поэзии, — Южин говорил печально, — и без всякой поэзии мужчина пойдет на войну, девушка — замуж, жена станет матерью, люди похоронят своих мертвецов и умрут сами. Но опьяненные стихами, все они устремятся к своему уделу с неоправданными надеждами. Солдаты якобы завоюют славу, матери родят стране героев, а мертвые лягут в землю, навечно оставшись в памяти живых. Поэзия влияет на человека, подобно лести.
— Стихи — плод не более глубокого, чем у прочих людей, прозрения, — сказал Роман, — а более острой тоски.
— Заинька, холодец доешь?
И случилось так, что зимой он угас. Никто не мог понять отчего, но жизнь интересовала его с каждым днем все меньше и меньше, пока однажды он не отвернулся к стеночке, чтобы никогда уже больше не просыпаться…
Полине повезло. Мало того, что за ней осталась квартира, чудесные габардиновые шторы с кистями, новый совсем холодильник и куча всяких мелочей, у нее теперь часто берут интервью и не один поэтический вечер не обходится без ее присутствия, в президиуме, с тетрадкой стихов покойного мужа, которые она очень хвалит. Только золотого ангела она передарила сестре Татьяне, потому что просто не могла на него смотреть и все время просыпалась по ночам — ей казалось, он летает по комнате и целится в нее из лука.
Наташкин муж хотел дубленку. Она позвонила подруге и выяснила, что можно купить в кредит. Муж получил премию на работе, и хотелось потратить ее с умом. Сделать это, конечно, не получилось, потому что первым делом они напились. Наутро вышли из дома и на такси поехали в указанный подругой магазин. Выбирали — Наташка держала, прижимая, куртку мужа и ужасалась, какой он красивый. Он нервничал и стеснялся продавщицы. Неловко просовывал руки в тесные меховые рукава и совершал странные движения. «Любимый мой, — думала она, — милый, зачем так серьезно ко всему относиться?..»
