Эди наклонилась над столом и сказала мягко и со всей добротой, на какую была способна:
— Вы считаете, что мы должны привести его в порядок.
Судя по лицу риелтора, он был готов разрыдаться от облегчения.
— Да-да!
— Ну, это проще простого…
— Да нет же, — он вновь впал в отчаяние, — не просто привести в порядок — опустошить. Точнее, убрать все лишнее. — Он взмахнул руками. — В этом помещении, — он указал на окно, — вон в том сарае…
— Убрать лишнее?
— Да.
— Вы насмотрелись телепередач о ремонте, — снисходительно упрекнула его Эди.
Риелтор чуть не оскорбился.
— Я тут ни при чем, — заявил он. — Все дело в них.
И теперь из-за этих гипотетических «них», из-за неизвестных, опасных и в то же время долгожданных людей, которые будут бродить по дому так, словно он не принадлежит никому, кроме их потенциального будущею, Эли явилась в спальню Бена субботним днем с упаковкой мерных пакетов дли мусора и ведром, где плавала в воде новая металлическая мочалка. Выглянув в окно — а она то и дело выглядывала в него, словно пытаясь впечатать в память заоконный вид, превратить его в талисман, — она видела, как в конце сода растет куча хлама. Рассел опустошал сарай. Порой он останавливался и смотрел на дом, а если в этот момент Эди высовывалась в окно, махал ей рукой. Она махала в ответ, но не улыбалась. Ей казалось, что сейчас у них нет ни единой минуты на улыбки.
Она думала, что ее захватят эмоции. В своих предположениях она опиралась на тот факт, что до сих пор все важные события ее жизни сопровождались гигантской волной острых чувств, таких мощных по своей сути и действию, что она не могла даже решить, как вести себя, потому капитулировала, и волна уносила ее прочь. Но по какой-то невообразимой причине это событие: перемена дома и, следовательно, всех жизненных обстоятельств — кроме, как с надеждой подчеркнул Рассел, их супружеского союза — не выбило ее из колеи, не смело и не опрокинуло. Вместо этого Эди был предложен на выбор целый спектр реакций — и мучительных, но прогнозируемых, и самых неожиданных. Ей по-прежнему причиняла боль сама мысль о том, что еще шесть месяцев — и она перестанет носиться вверх-вниз по этой лестнице, но эта же мысль напоминала, что отсутствие лестницы избавит ее от необходимости хранить верность привычке, которая за много лет незаметно и вероломно превратилась в тюрьму и бремя.
— Конечно, не настоящую тюрьму, — объяснила она Расселу. — Само собой, нет. Просто я, делая одно и то же и оставаясь собой, чувствовала себя, как в тюрьме.
Думая о людях, которые будут бродить по этому дому и подозрительно разглядывать светлые проплешины на стенах — дело рук самок Эди, пытающейся отскрести намертво приставшую жвачку, — она испытывала к ним неприязнь, доходящую почти до ненависти. Но если посмотреть с другой стороны, если никто не придет посмотреть дом и никто не захочет его купить, ей будет еще тяжелее. Пожалуй, то же самое имела в виду Вивьен, когда плакалась ей по телефону через день после последнего показа «Привидений».
— Стоит мне подумать, — всхлипывала Вивьен, — стоит только подумать о том, что Макс снова лжет мне и бросает меня, я чувствую себя кошмарно. Но едва представлю, что он вернулся, и вспомню, каково это — видеть его в доме, мне становится еще хуже.
Эди отодвинула от стены кровать Бена, чтобы отчистить комки жвачки, на которых раньше держался плакат с Кейт Мосс. Несколько носков уютно покоились в пушистой пыли у плинтуса, рядом с золотистой сережкой в виде цветка и липкой чайной ложкой. Брезгливо подобрав, Эди отбросила их через кровать на ковровое покрытие. Теперь Бен покупал другие носки — и носки, и постельное белье, и отвертку для тесной квартирки в Уолтемстоу, через две улицы от квартиры матери Наоми. Места, конечно, маловато, признался он, но есть гостиная и спальня, и теперь он перекрасит обе комнаты с помощью одного из коллег, а затем приступит к осаде Наоми.
— К осаде? Что это значит?
— Сначала наведу полный порядок, а потом буду ждать.
— Ждать? Чего?
Он набивал рюкзак своими вещами из кучи за диваном.
— Ждать, когда она согласится посмотреть квартиру.
— Думаешь, согласится?
Бен расправил линялую черную футболку с черепом спереди и бросил ее на пол.
— А как же!
— Хочешь сказать, ты приготовишь ужин, расставишь свечи и купишь цветы? — уточнила Эди.
Бен изучал еще одну черную футболку.
— И так тоже можно.
— А если не подействует?
— Тогда, — решительно заявил Бен, швыряя вторую футболку вслед за первой, — у меня все равно будет свой угол и время подумать.
Эди взялась за мочалку и принялась отчищать очередную порцию комков жвачки. Бен не стал спрашивать ее совета насчет квартиры, как и Роза с Ласло, которые подыскали себе жилье где-то в Бароне-Корте.
— Баронс-Корт! — ахнула Эди. — Это же на другом конце Лондона!
— Квартира очень симпатичная, — серьезно заверил Ласло и переглянулся с Розой. — Да еще возле ветки Пиккадилли.
Роза подтвердила:
— Удобно добираться до работы.
— Да, очень удобно, — поддержал Ласло.
— Так почему мне нельзя ее увидеть?
— Можно, — заверила Роза, — со временем. Когда мы реанимируем ванную.
Она посмотрела на Ласло, и оба прыснули.
— И кухню, — добавил он.
Оба снова захихикали.
— Не понимаю, к чему такая скрытность, — пожала плечами Эди.
— Не скрытность, мама. Просто личная жизнь.
— Они будут платить за нее двести фунтов в неделю, — сообщила Эди Расселу. — А Бен — сто двадцать пять. Не представляю, где они возьмут такие деньжищи.
— Не будем спрашивать, — решил Рассел, — и волноваться не станем. До тех пор, пока не выяснится, что дом никак не продать. — Он похлопал по ближайшей стене. — А этого не будет, потому что я выкрашу входную дверь.
— По-моему, — заявил однажды Мэтью, осмотрев дом снаружи, — входную дверь давно пора перекрасить.
— Она всегда была выкрашена в такой цвет.
— Это уже не цвет, — терпеливо объяснил Мэтью, — а ошметки краски.
— Но…
— Просто сделай, папа, — перебил Мэтью. — Возьмись и сделай. И как-нибудь убери сырость под лестницей.
Мэтью изменился, подумала Эди, метнула мочалку в ведро и промазала. С одной стороны, он стал таким, как во времена знакомства с Рут, — тем самым Мэтью, который снисходительно и покровительственно втолковывал родителям, что они заживут гораздо лучше, если прислушаются к его советам. Но теперь в его словах все чаще проскальзывали новые нотки — более мягкие, сочувственные, видимо, объясняющиеся тем, что вскоре ему самому предстояло стать отцом. К примеру, он без звука переселился к Рут в квартиру, ставшую яблоком раздора, — чтобы заботиться о Рут, как он объяснил.
— Но ведь она не больна, — возразила Эди. — Беременность — это не болезнь. Это… в общем, вполне естественное состояние, а не инвалидность.
Мэтью, уже готовый идти на работу, стоял возле кухонного стола и пил апельсиновый сок.
— Я хочу заботиться о ней. Хочу следить, чтобы она питалась правильно и как следует отдыхала. Я буду ходить с ней к врачу.
— Правда?
Мэтью опустошил стакан.
— Да, на каждое УЗИ. Буду ходить на каждый прием и знать все то же, что известно Рут.
Свою комнату он покинул так, словно и не возвращался в нее. Переезд был окончательным и бесповоротным, так что Эди приходилось напрячься, чтобы вспомнить, как по дому бродил серьезный мальчик в резиновых сапогах, который боялся, что крыша протечет, и каждый подъем и спуск по лестнице воспринимал как испытание. Этот мальчик теперь твердо вознамерился не только всецело посвятить себя беременности подруги, но и повременить со строительством карьеры, чтобы растить малыша, когда закончится отпуск Рут. Мэтью говорил, что это его собственный выбор, что именно этого он и хотел.
— А Рут? Рут этого хочет?
— Конечно.
— Но я думала, ты эту квартиру терпеть не можешь…
— Мне была невыносима ситуация, — объяснил Мэтью. — И то, что за ней последовало. Но теперь она изменилась. Все теперь по-другому. Абсолютно все.
Эди взглянула на него.
— Да, — тихо согласилась она.
Она присела на край кровати Бена, потом легла и засмотрелась в потолок. В детстве, когда они с Вивьен подрастали, Эди всегда гордилась сходством с отцом — беспокойной натурой, для которого любая рутина становилась проклятием. А Вивьен, конечно, пошла в мать, воспринимавшую любые перемены как свидетельство заговора с целью обмануть или расстроить ее. И вот теперь у Вивьен остались только обломки хрупкого сооружения, которое она подправляла и чинила чуть ли не всю жизнь, лишь бы оно уцелело, только бы не развалилось. В перерывах между поисками жилья в Фулхеме для себя — «А почему я не могу и дальше здесь жить? Кто мне помешает поселиться там, где я хочу?» — Вивьен убеждала Эди задуматься о том, где они с Расселом будут жить после продажи дома. «Как насчет Клеркенуэлла? Или Малой Венеции? Может быть, стоит рискнуть?» Именно от Вивьен Эди услышала: «Строить будущее нелегко, но возвращаться к прошлому — гораздо хуже».
