101
С какого расстояния? Отсюда, снизу?
Я слишком долго сижу взаперти. На мгновение мне показалось, что можно было бы перевести эти два предложения гораздо более пристойно, к примеру: «Луна была грудью, которой касался палец облака. Луна была впадиной, к которой стремилось заостренное облако» – что-то в этом роде. В любом случае вышло бы нечто намного более поэтичное, чем выбранный мною вариант. Но дело в том, что… О, Елена, как часто я вспоминаю о тебе, ты мне нужна! Я всегда считал, что физические желания просто служат благородной умственной деятельности… а теперь… чего бы я ни дал за то, чтобы хорошенько перепихнуться! (Я говорю вот так, без обиняков, ибо признаем честно: кто будет все это читать?) О, перевод, перевод: бессмысленный подвиг Геракла по приказу абсурдного Эврисфся! Значит, да будет так! Разве здесь, в этом темном заключении, я не властен над тем, что пишу? Так вот вам мой перевод, хоть он и шокирует!
Что это? Здесь явно внезапное эйдетическое изобилие слова «следить». Но… что это значит? Неужели кто-то следит за Гераклесом?
Ножи! Эйдезис вдруг разрастается, как ядовитый плющ! Что о за образ? Слежка… Ножи… О, Гераклес, Гераклес, осторожно: ты в опасности!
А теперь «спина»! Это предупреждение! Быть может: «следи за спиной, ибо… там нож». О, Гераклес, Гераклес! Как мне предупредить тебя? Как? Не подходи к ней!
Повторение всех трех эйдетических слов в этом абзаце усиливает образ! Следи за спиной, Гераклес, у нее нож!
Не поворачивайся спиной!
ПРОКЛЯТИЕ, НЕТ!!!
Опасность не миновала: все три слова все еще здесь, предупреждая нас посредством эйдезиса!
Это я. Это описание моего тела, а не тела Гераклеса. Это я возлежу с Ясинтрой!
Ужасно видеть себя в таком виде, читать описание своего собственного плотского желания. Возможно, в таких сценах любой читатель представляет самого себя: он думает, что это он, а она – что она. Несмотря на мои попытки избежать этого, я возбужден: я читаю и пишу и в то же время чувствую, как накатывает странное, порабощающее наслаждение…
Снова три слова эйдетического предупреждения: «спина», «нож», «следить»! Это ЛОВУШКА! Я должен… то есть Гераклес должен!..
Мои собственные слова! Которые я только что написал в предыдущем примечании! (Я подчеркнул их в тексте и в примечании, чтобы читатель мог убедиться сам.) Естественно, я написал их до того, как перевел эту фразу. Ргзве это не соитие? Не любовное совокупление? Разве заниматься любовью – это не сплетать выдумку и реальность? О, чудесное книжное наслаждение: ласкать текст, наслаждаться текстом, потирать о текст мое перо! Мне безразлично, что мое открытие случайно: сомнении больше нет, я – это он; я там, с ней…
Гераклес ничего не смог поделать. Я тоже. Он продолжал. Я продолжал. Вот так, до самого конца. Оба мы предпочли продолжать.
Почему здесь снова три эйдетических слова (я подчеркнул их), когда опасность для Гераклеса уже, кажется, миновала? Что происходит?
Я понял! Осторожно, Гераклес, у тебя за СПИНОЙ!
ОБЕРНИСЬ!!!
Я спас тебе жизнь, дружище Гераклес Понтор! Это невероятно, но я думаю, что спас тебе жизнь! Я плачу при мысли, что это правда. Переводя, я записал мой собственный крик, и ты услышал его. Конечно, можно предположить, что сначала я прочел текст, а потом, делая перевод, написал эти слова за строчку до того, как они появятся в тексте, но клянусь, это оыло не так; по крайней мере сознательно я этого не делал… А теперь что же ты вспомнил? Почему я не помню об этом? Я тоже должен был бы догадаться, как и ты, но!..
Я проснулся от яростного лая собак. Их все еще слышно: они, кажется, недалеко от моей темницы. Интересно, это мой тюремщик пытается таким образом меня запугать или, напротив, это простое совпадение (одно по крайней мере ясно наверняка: он не лгал, когда говорил, что у него есть собаки, ибо они у него на самом деле есть). Но есть еще и третий, довольно странный, вариант: мне остается перевести две главы и, соответственно, с ними соотносятся два подвига; если порядок соблюден, то этот, одиннадцатый, подвиг должен быть укрощением пса Кербера, а последний – похищением яблок Гесперид. Для укрощения Кербера Геракл спускается в царство мертвых, чтобы поймать опасного многоголового пса, сурово охранявшего ворота. Так что не пытается ли мой тюремщик в маске устроить эйдезис из реальности? Монтал же пишет о папирусе: «Искомкан, грязен, пахнет дохлой псиной».
«Собака» – это самый плохой бросок, когда выпадает всего три очка. Несмотря на это, автор вводит его сюда для усиления эйдезиса. Кстати, на улице не переставая лают собаки.
Любопытные колебания «правый-левый» в этом фрагменте (камера Сократа, глаз раба-привратника), возможно, эйдетически передают путешествие Геракла по лабиринту, ведущему в царство мертвых.
«Спуск» вниз, о котором говорится с самого начала главы, вместе с движениями «вправо-влево» наводит на мысль о путешествии Геракла в подземное царство. В этом последнем абзаце образ усиливается, так как читателя помещают в каплю дождя, падающую с большой высоты на голову Гераклеса Полтора.
Продолжается нарративное «падение» вниз с неба до волнений Гсраклеса Понтора.
Конечно, ни первая, ни вторая догадки не верны: просто Диагор, как всегда, «чует» эйдезис на расстоянии. Афины и в самом деле превратились в этой главе в царство мертвых.
Думаю, нет необходимости говорить, что этот труп – не призрак, а эйдезис: мальчик и Гераклес не видят его так же, как не могут видеть, к примеру, знаки препинания в тексте этой книги.
Прости, Гераклес, друг мой. Чем я могу помочь тебе? Тебе была нужна фраза, и я как всемогущий переводчик мог тебе ее дать… Но я не должен этого делать! Текст священен, Гераклес. Мой труд священен. Ты просишь меня, умоляешь продолжать ложь… «Словами несложно лгать», – говоришь ты. Ты прав, но я не в силах помочь тебе… Я не писатель, а переводчик… Мой долг признаться терпеливому читателю, что ответ Этис – моя выдумка, и я прошу прощения за нее. Я отступлю на несколько строчек назад и теперь на самом деле напишу настоящий ответ героини. Прости меня, Гераклес. Прости меня, читатель.
Ошибочность пророчества Этис очевидна: к счастью, религиозные верования пошли другими путями.
Это просто гротескно: тело отвратительного Менехма, умирая, превращается в девушку с лилией. Меня выводит из себя эта жестокая игра с эйдетическими образами.
Я пишу это примечание прямо перед ним. Честно говоря, мне все равно, ибо я почти свыкся с его присутствием.
Он, как всегда, специально вошел, когда я только закончил перевод финала этой предпоследней главы и собирался немного отдохнуть. Услышав скрип двери, я подумал: интересно, какую маску он сегодня надел. Но он был без маски. Конечно, я сразу его узнал, ибо его лицо известно в нашем обществе: белые, ниспадающие до плеч волосы, открытый лоб, четкие линии лет на лице, редкая борода…
– Видишь, я хочу быть с тобой искренним, – сказал Монтал. – В какой-то степени ты был прав, так что больше я не буду скрываться. Я действительно разыграл свою смерть и скрылся в этом маленьком тайнике, но продолжал следить за судьбой моего издания, ибо хотел узнать, кому доведется его переводить. Когда я нашел тебя, я начал за тобой следить, пока наконец мне не удалось привезти тебя сюда. Правда и то, что я разыгрывал угрозы, чтобы ты не утратил интерес к книге… как, например, когда я подражал словам и жестам Ясинтры… Все это так. Но ты ошибаешься, думая, что я – автор «Пещеры идей».
– И это ты называешь искренностью? – возмутился я.
Он глубоко вздохнул.
– Клянусь тебе, я не лгу, – произнес он. – Зачем мне было тебя похищать, чтобы ты работал над моим собственным текстом?
– Потому что тебе был нужен читатель, – спокойно ответил я. – Куда же автору без читателя?
Похоже, Монталу моя теория показалась забавной.
– Неужели я так плох, чтобы мне нужно было кого-нибудь похитить, чтобы он читал мои книги?
– Нет, но что есть чтение? – возразил я. – Этот процесс невидим. Мой отец был писателем, и он знал об этом: когда ты пишешь, создаешь образы, которые потом, оживленные другими глазами, принимают иные формы, совершенно невообразимые для их создателя. Однако тебе было необходимо знать мнение читателя ежечасно, потому что своей книгой ты пытался доказать существование Идей!
