Пошли истории за историями.
Доктор рассказал несколько своих коронных из серии «А вот у меня был пациент!». В частности, об одном предпринимателе из Карачаевска. Тот приехал туристом, увидел, что Иерусалим обклеен воззваниями «Готовьтесь к пришествию Мессии!», и придумал выпускать майки с надписью: «Ну, нате, я пришел!» Взял гражданство, вернулся на родину и создал совместную карачаевско-иерусалимскую хевру. Симпатичные такие маечки, чистый хлопок. Морда осла на груди и вокруг нее надпись. Ну, нате, мол, вот он я… Прилично, доложу я вам, мужик заработал. Что вы думаете? Во второй деловой приезд его долбанул иерусалимский синдром, прямо в Старом городе, на Виа Долороза… Дело ведь известное – у нас таких случаев до шестидесяти в год, палаты переполнены. Бился головой о тротуар, пена на губах, кричал – я пришел, мол, я пришел, нате… Сам в этой же маечке… малопривлекательное зрелище. Ну, прямиком в палату, да-с…
По поводу «палаты», а также всяческих синдромов, Ангел-Рая поведала о недавней лекции, которую в Духовном центре читал Левушка Бронштейн. Удивительно, но она и название вспомнила: «Фаталистический мазохизм культур-эссеизма». А тут надо сказать, что неизменно на все мероприятия Духовного центра, на все лекции, встречи, концерты, кружки и прочая ходит один старичок олигофрен. Ну, ходит, и ладно, главное, чтоб всем хорошо было, правда? Садится в первый ряд и умильно слушает, жуя печеньку – кажется, что за дряблой щечкой мышка бегает… Ну, Левушка явился, разложил свои бумаги, а у него только один-то слушатель и сидит. И внимательно два часа слушал лекцию, время от времени забрасывая за пергаментную щечку сухую печеньку.
Ангел-Рая спросила потом – мол, ну что, Левушка, правда, здорово было? Тот поморщился и сказал, что никогда не был высокого мнения о русской общине.
Тут все взревели от восторга, потому что разом вспомнили о «серных козах» Левы Бронштейна, – эту байку целую неделю с удовольствием пересказывал всему русскому Иерусалиму Мишка Цукес. Услышав о серных козах, Сашка вдруг как-то погрустнел, зашел в дом и вышел с Торой в руках.
– А знаете ли вы, легкомысленные друзья мои, что именно сюда, вот сюда, да, где мы с вами сидим и пошло балагурим, Первосвященник иудейский в Иом Кипур отсылал с нарочным козла отпущения?
– Все мы до известной степени козлы, Рабинович! – подал голос Доктор.
– Цыц! – серьезно сказал уже выпивший, но все еще разумный и внятный Сашка. – Иом Кипур завтра. Слушайте все! Читаю из книги «Левит». Тиха!.. – Он вынул закладку, раскрыл том и прочел торжественно: – «Козел же, на которого выпал жребий, – к Азазелу, пусть предстанет живым перед Господом, чтобы совершить через него искупление, для отправки его к Азазелу в пустыню…»
– Ну хватит, Рабинович, ты что – рехнулся? Учили уже все это…
– Ти-ха! – крикнул Сашка. – Слушайте, жестоковыйные: «…и возложит Аарон обе руки свои на голову живого козла, и признается над ним во всех беззакониях сынов Израилевых и во всех преступлениях их, во всех грехах их, и возложит их на голову козла, и отошлет с нарочным в пустыню. И понесет козел на себе все беззакония их в страну необитаемую…» Так это он сюда, сюда отсылался! Понимаете?!
– Налейте ему содовой, – заметил Фима, муж Ангел-Раи, – а то он заплачет.
– Вы ничего не понимаете, – сказал Рабинович. – Ни-че-го!
Ангел-Рая подошла к нему, обняла, стала что-то тихо говорить, поглаживая по руке. И Сашка очухался. В конце концов, Судный День начинался лишь завтра вечером. А сегодня предстоял еще важный разговор. Обсуждение деталей проведения предвыборной кампании.
Собственно, обсудить нужно было лишь одну деталь: как вытащить из миллионера деньги.
…В десятом часу Сева привез наконец русского миллионера с братом-пиротехником.
И все с этой минуты заколесило по такому странному, нереальному, да и, скажем прямо, – малопристойному переулку, что и не знаю даже – стоит ли рассказывать? Не вспомнить ли в эту минуту один из еврейских запретов – «лашон-а-ра», запрет на злословие, который, впрочем, никогда и никого из смертных не удерживал в особо судьбоносные моменты?
Боюсь, не удержит и меня.
Начнем с того, что миллионер с братом оказались близнецами.
Годам к сорока-пятидесяти, с обзаведением индивидуальных семей, детей и тещ, с наращиванием жирка собственной биографии, близнецы, как правило, приобретают каждый собственное усталое лицо. В зрелом возрасте их, конечно, уже не спутаешь.
Эти же – миллионер и пиротехник – как двойняшки-первоклашки, как два новеньких шекеля, как… ну, словом, как две капли из пипетки были похожи друг на друга. Хуже того: они были абсолютно и до мелочей одинаково одеты, что уже просто неприлично. Доктор заметил даже (и после вспоминал!), что на левой руке у каждого сидели недешевые часы швейцарской фирмы.
Одного звали Мирон, другого – Тихон. Сева сказал – знакомьтесь: Тиша и Мироша. Писательница N. подумала при этом: при таких деньжищах, конечно, об имени заботиться уже не нужно. Любопытно, подумала она, может ли мультимиллиардер представиться в обществе Жопой, защитят ли его мультимиллиарды от улыбок окружающих? И еще она подумала – а интересно, если б с его счета тихо сползли пару тысчонок долларов на творческие нужды некоей писательницы – заметил бы он этот невесомый убыток?..
Всем сразу налили, стали представляться: само собой, начали аb оvо: Рая, Раечка, Раюся, красавица наша (о, видим, видим! Позвольте ручку! – дважды), наш Ангел, Серафим шестикрылый, руководитель многих и многих международных культурных проектов, директор Иерусалимской Русской Библиотеки, член правления многих фондов и комиссий по присуждению и…
Сева запутался, всех титулов не назвал, ему подсказывали, потом сбились.
– Мой муж, Васенька, – представила Ангел-Рая мужа. Фиме пожали руку. Дважды.
– А это наша знаменитость, известная писательница N.! Вы там, конечно, читаете ее произведения в ваших толстых журналах?
– Да, да, конечно, читаем, читаем! (Ни хрена не читаете, братцы, кроме биржевых сводок, вам не до чтения.) Поцеловали ручку. Дважды.
И так далее, – Тиша и Мироша жали, целовали, жали – все двоекратно. Пока не дошли до Таньки Голой.
Тут обнаружилось…
На приезжих, то есть на нездешних, аура Танькиной младенческой неприкосновенности не распространялась. Они приняли ее за бабу, роскошную бабу, которая, одеваясь подобным образом, очень даже намекает…
Обнаружилось-то это не сразу. Поначалу к Танькиной ручке дважды церемонно приложились и отошли. Но двух пар глаз с Танькиных ног, голого живота и во все стороны выпирающих из майки грудей уже не сводили.
Подоспели для гостей горячие шашлыки. Гости вгрызлись. И Тиша и Мироша уминали палочку за палочкой и нахваливали мясо. Сашкина жена Роксана с писательницей N. отправились на кухню дорезать салаты, которые таяли на глазах. Сева принес из своего «понтиака» дюжину неслабых бутылок и кучу тяжеленьких упаковок с разного вида копченостями – к пиву.
– Я ж у него сегодня танкер купил, мать еття, – пожаловался на кухне Сева, – на хрена мне танкер? Все равно все сдохнем!
– А где танкер-то? – спросила Сашкина жена Роксана, вываливая в миску резаную морковь. – В Яффском порту?
– Какой там! – застонал Сева. – На Курилах, мать еття! Остров Хоккайдо! Плавучий завод по переработке рыбы, с двумя тыщами рабочих. Ну! Как тут не повеситься?
И дамы с ним согласились. Опрометчиво согласились.
Вскоре выяснилось, что отменная жратва – это далеко не все подарки, припасенные гостями. Но прошло не менее получаса, и пропущено было не менее четырех рюмок, так что потяжелели, потяжелели сальные взгляды двух пар одинаковых глаз, щупающих издали гитарный зад Таньки Голой, впихнутый в потрепанные белые шорты.
Вот тут-то и обнаружилось некоторое отличие миллионера Мирона от пиротехника Тихона. Воистину одинаковых людей в природе не бывает: миллионер от выпитого мрачнел и старился, а пиротехник – веселел и молодел. И вскоре повеселел и помолодел настолько, что решил: пришло время для сюрпризов.
Первый взрыв раздался на крыше Сашкиного коттеджа. Рвануло синим, зеленым и золотым, что-то пронеслось над головами, крутясь в воздухе и сея красно-желтый огонь, и рухнуло в овраг, где рвануло еще раз, сильнее.
Женщины страшно закричали.
Тут надо кое-что пояснить.
Боюсь, я слишком часто употребляю эту вышеупотребленную фразу. Но пояснять действительно приходится.
Особенности нашего непростого региона в том, что взорваться, именно – взлететь на воздух и приземлиться уже в неукомплектованном виде – у нас можно когда и где угодно: на автобусной остановке, с которой ты мирно каждое утро едешь на работу, на рынке, в тот момент, когда ты вертишь перед носом пучок петрушки, на пляже, где собственная трехлетняя дочка зарывает тебя в горячий песочек, в своей машине, от которой ты на минутку отошел – купить сигареты.
