Так было неделю. А потом диспозиция сменилась: вернувшись вечером, он не обнаружил Ирины Леонидовны, но зато дома был Марк Самуилович. Тот вежливо с Максом поздоровался и протянул письмо от жены. Макс поднялся к себе и прочитал:
«Дорогой Максим, надеюсь, ты меня извинишь за такой неожиданный с моей стороны поступок. Дела семейные складываются так, что у меня не получается пробыть в Америке, сколько я прежде планировала. Мои родители плохи, и сердце неспокойно из-за маленькой Ниночки. Кроме того, кажется, снова в семье Айвана будет прибавление, но пока это секрет, ладно? Ну и другое всякое. Мы договорились с М. С., что он сделает все необходимое для твоего комфортного пребывания у нас, и ты успешно сдашь экзамены. Отъезд мой получился внезапным еще и из-за случайно возникшего билета, так что извини, что не смогла с тобой проститься. Буду звонить из Москвы. Целую, мой мальчик, и еще раз прости. Ир. Л. Лу…»
ТОЭФЛ Макс сдал с первого захода и вместе с привезенным из Москвы портфолио и переведенным московским аттестатом успел сдать результаты теста в университетский адмишн. Повезло еще и кроме этого – конкурс в этом году не был таким уж большим, всего четырнадцать человек на место, а это с гарантией означало, что персональный Максов шанс – сто из ста. Так и вышло – взяли с песней и поразились серьезности работ обаятельного русского юноши: никто из преподавателей не мог упомнить такого сочетания качества работ с возрастом абитуриента, по крайней мере, за последние лет двадцать.
Этой же осенью, вернее, даже зимой, ближе к рождественским каникулам, Макс познакомился у себя в А amp;М юниверсити с очередной девчонкой. Девчонка по сравнению со всеми предыдущими, здешними и тамошними, оказалась и поумней, и поинтересней, хотя внешне особенно не выделялась. Собственно, не он с ней, а, скорее, она с ним познакомилась на общей лекции по психологии творчества – забрела туда, учась на международном бизнесе. Девочка эта подсела к нему, легонько толкнула в бок локтем и задала нахально-утвердительный вопрос:
– Ты не Айван. Да?
– Да, – ответил он, не зная, чему больше удивляться: тому, что не узнали в нем брата, или же, наоборот, что могли признать его за другого, – я не Айван. Я Макс Ванюхин, его брат.
Девчонка улыбнулась и перешла на вполне сносный русский:
– Я знаю уже. – Она была черненькая, худая, с тонким носом чуть с горбинкой, как у прославленной балетной примы, и веселыми глазами. Она все еще продолжала улыбаться, но не игриво, а очень как-то правильно, по-хорошему. И тут до Макса дошло, что так улыбаются родные люди только или те, которые рано или поздно такими становятся. А девчонка добавила: – Я Лариса. Лариса Циммерман. Я Айвана хорошо помню, мой папа его очень дружил.
– С ним, – поправил он, перейдя на русский, – с ним очень дружил.
– С ним, – послушно согласилась она и вздохнула, смешно демонстрируя огорчение, – с ним, of course.
– Подожди, – тоже оживился Макс, – это учитель был у него который? Тот, что хаос весь этот организовал по Арнольду, yeah-yeah?
– Exactly! – тоже обрадовалась Лариса. – И Гильбертово пространство тоже.
Теперь они смеялись оба. После лекций выяснилось, что Лариса без машины, а прокатиться на спортивном «корвете», таком, как у Макса, ей хотелось всегда. И против банки колы с сэндвичем тоже, кстати, ничего не имеет против.
Они подружились и встречаться начали с того самого дня, и дружить им нравилось, даже очень нравилось, и каждый раз они спешили друг другу навстречу, чтобы поскорее увидеться снова, потому что поняли оба, что, как никто, совпадают по темпераменту, отношению к жизни, чувству юмора и куче других важных параметров. Но «каждый раз» этот был все еще случайный и носил характер импульсивный и хаотический. Однако через полгода с небольшим – они и сами не заметили как – встречи их приобрели системный и плановый порядок, потому что обойтись без этих встреч, как прежде, обоим было уже невозможно, да и не хотели они больше обходиться друг без друга, потому что давно успели друг в друга влюбиться, поэтому и виделись теперь ежедневно, совершенно игнорируя динамику хаотического искажения пространства, а заодно и не беря в расчет все виды и подотряды бифуркаций…
Дочка у Милочки с Айваном родилась тогда же приблизительно, если попытаться соблюсти семейную хронику, когда Лариса Циммерман подсела на лекции по психологии творчества к Максиму Ванюхину, и до нового тысяча девятьсот девяносто девятого года оставалась пара недель, не больше. И событие это для Ирины Леонидовны перекрыло по важности второстепенное – полугодовой промежуточный день рождения Торри Третьего. Песика этого бульдожьей породы, тигровой масти и кобелиной половой принадлежности она приобрела в постоянную собственность по возвращении в Москву, вскоре после своего недолговременного отсутствия.
«В самом деле, – думала она, пока «Боинг-747» пересекал Атлантику в обратном направлении, на этот раз – против господствующего направления межконтинентальных ветров, – все члены моей семьи в Москве, все практически… И мое место, разумеется, с ними, а не с… а не в Далласе…»
Думала, не замечая, как из прикушенной губы постоянно сочится кровь, не успевая сворачиваться после новых и новых укусов. Ваньке позвонила лишь после того, как оказалась у себя на Пироговке. Сын удивился, что вернулась так рано, не прожив дома даже тамошнего лета, толком не отдохнув от московской слюнявой распутицы и забот, не из самых приятных. Но списал, однако, на непоседливое мамино беспокойство из-за Ниночкиных дел, ну и по вновь открывшимся беременным обстоятельствам тоже. Немного внутренне был раздражен, но затевать разговор с матерью не стал, чувствовал, что переубедить ее на этот раз будет сложно.
«На бабку Фабрицию похожа становится, – догадался он наконец, – та тоже суетится и настырничает, но – впрямую, не так вуалирует, без маминого изящества».
В то же время понимал, что думать подобным образом у него нет никакого права, – умом понимал. Но сопротивлялся чем-то другим – хаосом каким-то природного происхождения, засевшим глубоко в недрах туловища, и хаос этот подталкивал куда-то вбок, к нечувствительной левой половине, в сторону от жизненных реалий, и снова заставлял делать нестандартные выводы, отсортировывая все, что выходило за рамки самой могучей и самой прекрасной из всех математических теорий. Как и все остальное.
Милочка, узнав о раннем возвращении Ирины Леонидовны, обрадовалась сначала и тут же ей отзвонилась с докладом. Подумала: хорошо, что не успела выскочить из налаженного свекровью режима ухода за дочкой, а то все равно что-нибудь рано или поздно напутала бы или как-то по-другому бы с маленькой осрамилась. Хотя теперь ей можно ошибаться, поскольку – в положении, а это всегда перегруз и нервы. Но недовольной все-таки оставалась и точно знала отчего: чувствовала, что ревнует Айванова мать ее к мужу, хоть и стелет гладко, и вежливая всегда, и предусмотрительная, и с Ниночкой золотая – каждый пальчик поцелует, каждую складочку, как свою настоящую кровную внучку. Но все равно, сына своего – который ей такой же «родной», как и маленькая Нинка Айвану, – любит больше. Это и вызывало задумчивое Милочкино недовольство, это и настораживало, что не могут за таким, лишенным недостатков фасадом не укрыться фальшивка и обман, это и заставляло тайно от всех доверять не до конца.
Первым делом Ирина Леонидовна появилась на Плющихе – сразу как прилетела и отлежалась. Там посмотрела на все, взвесила – и Ниночку, и дела текущие, – а после этого на другой день отправилась в Мамонтовку, к другой своей родне по получившейся жизни. Увидала там Петьку-майора, познакомилась и поняла, что отлегло немного от сердца, отпустило. Чуточку даже удалось поненавидеть себя за отвратительные прошлые настроения и мысли про Ниночку, хотя и не помнила, чтобы официально сама себе их ставила в укор. С Полиной Ивановной чаю попили, про жизнь поговорили, про Макса рассказала в Америке, что на этот день знала. И снова в Москву, домой, на Пироговку: никаких Ванькиных «мерседесов», сама, всегда теперь сама только – не на кого в этой жизни больше надеяться, пусть на нее лучше надеются те, кому от нее прок, любовь и польза, а кто они – сами пускай решают, без ее участия, потому что ее участие, как видно, не всегда добром для нее самой же оборачивается, а, наоборот, отторгает и там, где никто не ждал, разрушает и калечит. Собаку срочно купить, собаку – отдушину, бульдога, зверя, настоящего друга, soul mate – душевную привязанность, как говорят там, где жила, там, откуда вернулась, эх, Марик, Марик…
Собачку эту, что купила, проколола сразу же, на другой день, не стала ждать, как дед, пока подмосковная ветеринарная сестра на голову свалится из ниоткуда: чуму сделала, гепатит, ну и все положенное по списку.
Началось крепкое лето, и трава на пироговском дворе пробилась уже повсюду. Но лучшее место по собачьим какашкам, в смысле по минимальному количеству кучек, располагалось возле дедовой сирени, которую вычислила и нашла, припомнив ориентиры покойного Самуила Ароновича, изложенные им когда-то по телефону. Не знала лишь, какой все же куст их, под которым последний Торька лежит. По этой причине оставила санитарную зону вокруг всех кустов и следила, чтобы совсем близко к ней Торька Третий не гадил. Выводила его трижды в день, несколько раз кормила, дважды давала молоко и какие нужно витамины, и поэтому голова у Третьего, полностью отказавшись от шеи, уходила в туловище с положенной основательностью, резко опережая в ширину узкий бульдожий таз и наплевав на коротколапый отрыв щенячьей холки от линии земли. Забота о нем оказалась весьма кстати: пока у Милочки подрастал второй живот, на попечении у безработной бабушки Иры находилась лишь маленькая Нинуля, внучка, и все еще бодрые оба родителя Заблудовские.
