Как и предсказывали, Наумова стопорнули на паспортном. Он пытался качать права, стращать погранцов, что им же боком выйдет, но дело было поздно вечером. Никому из специально обученных Миша не дозвонился, а обозленные погранцы сдали его ментам. Тем было пофиг, за что Наумов в розыске, опять же ночь на дворе – в воронке в отделение, и все дела. Мусора в Лобне, тупые и в хлам пьяные, продержали его ночь и еще полдня в обезьяннике, Ася пила литрами валерьянку, потому что телефон мужа молчал как вкопанный. К обеду ей позвонили из лобненского ОВД, она стала трясти Куки, умоляя включить все связи. Пока соображали, что делать, мусора все же додумались получить из суда определение о принудительном тесте ДНК. Вволю поглумившись над Мишей, они его отпустили. Наумов злой как черт…
– Ася его не выгнала? – поинтересовалась Зоя.
– Считаешь, ей открыли глаза на правду лобненские менты? – демонически захохотала Корнелия.
«Наумова вчера приняли в Шарике»,
– строчила она теперь Марусе.
– Я тут ни при чем! – Маруся бросилась звонить Наумову. – Мы с Корнелией ее отговаривали, буквально на руках у нее висли.
– Висли, но не довисли… Неужели это только месть?
– Мы, честно говоря, думали, что она все еще надеется тебя вернуть. Что Ася, узнав, сама тебя выгонит. А Ася оказалась умнее! – Жукова особо не выбирала выражения.
Миша бросился звонить Корнелии, неужели Зоя все устроила только ради мести?
– Ну не ради алиментов же, – хохотнула Куки. – Конечно, месть, которую она объясняет как заботу о строке в метрике ребенка.
– У него в метрике Байрам отцом записан! – завопил Миша.
– Это в американской, которую теперь можно в сортир повесить. Есть еще российская, а будет и немецкая, и британская. А ты сделаешь и израильскую. Радуйся, Миша, родил гражданина мира! Всего за сутки в лобненской кутузке!
– Просто так никому ничего с рук не сходит. Расскажу тебе притчу, – начал Миша…
Отчим Мишиной двоюродной тети по фамилии Гликман жил в местечке под Смоленском, заправляя местечковым хозяйством. Дело было до войны. Был у него в подчинении золотарь Семен, который вечно напивался и дебоширил. К отчиму приходил начальник милиции, говорил, что товарищ Сталин велел жестко бороться с пьянством и хулиганством, и грозил посадить золотаря на пятнадцать суток. Отчим прикладывал руку к сердцу: «Товарищ начальник, я двумями руками и всем одним сердцем за товарища Сталина и против дебоширов! Вы только мне скажите, кто пятнадцать суток говно черпать будет?» Кончилось тем, что посадили отчима. Уже не за хулиганство, а за вражескую пропаганду, и не на пятнадцать суток, а на десять лет. А с говном в местечке по-прежнему был порядок.
– Нехватки говна точно не предвидится, – согласилась Корнелия. – Оно тебе надо? Зуб за око, месть за суд?
– Предлагаешь, чтоб я проглотил и утерся? Нет уж, хочет Зоечка страшного суда – получит. Будет ей эсхатология всех авраамических религий!
Глава 27. Страшный суд
«Матвей, есть разговор, ланч
завтра, ага?» – отправил Миша.
«Я на Мальте, на телегу набери,
там не прослушивают».
«В Москве буду через неделю».
Не тот вопрос, чтоб прослушивать, – Миша вернулся к работе. Ася тут центровая, но надо еще кого-то. Запишем Маклакову, она, как комсомолка, все отбарабанит, к тому же выдающаяся в физическом отношении стерва, вызовет доверие. Это по первому пункту – об идеальной семье.
Пункт второй – мать-шлюха. Корнелия отпадает, Жукова тоже, Поленова опять же не согласиться, а одной Маклаковой маловато. Впрочем, есть Нелли из Мелитополя, материал – что надо, Марков же от нее к Зое ушел. А главным пойдет Байрам. Придется Матвея ждать, Миша даже фамилии Байрама не знает.
Миша был доволен тем, что сочинил – сценарий слушаний в суде его встречного иска к гражданке Вороновой. О лишении рыжей ведьмы материнских прав, передаче Левочки на воспитание отцу, а также об усыновлении Левочки супругой отца, Наумовой Анной. Теперь нужно грамотно исполнить всю⠀ эту, ⠀мля,⠀эсхатологию.
«Каждый ведет диалоги с богом, даже если не подозревает. Судный день приходит, как только требуются ответы: за что и для чего? Не важно, что вышибло – потеря, предательство, отчаяние беспомощности. А если всё сразу, в одном флаконе? Тогда вообще ничего, кроме судного дня».
Глеб не помнил, где вычитал эти строки. Все сразу, в одном флаконе… Враз потерял и любовь, и работу. Он собрал Лерины вещички, жившие на даче, поразившись, как их мало, отвез к ней в дом, оставил у консьержа… Вот и все. В банке его третий месяц обходят, как прокаженного, новую работу в корону искать бесполезно. Сидит в кабинете, перекладывая на столе три бумажки в день. Сталкиваешься с кем-то в коридоре, они: «Привет, рад видеть», – и спешат на совещания, куда Глеба звать перестали.
«Потому что бабло побеждает зло,
селфи и тэг @Malta International Airport»,
– выложил Матвей в фейсбук.
В корону даже четыре паспорта не спасают, в Европу не въехать ни русским, ни израильтянам, ни американцам, ни британцам. Чтоб семью на Мальту вывезти, пришлось privatejet брать – к ним особое отношение – и все равно потом полчаса убалтывать погранцов.
После разрыва с Куки все удавалось. Бизнес попёр, в охотку было и тусить, и бухать. Маклакова после ее выходки была отправлена в отставку, сейчас у Матвея завелась малолетка двадцати трех лет. Каждый вечер – ресторан или клуб, каждая ночь – праздник. А каждое утро приходит маета – так сейчас всех колбасит… Слетал со своей новой мартышкой показать ей Париж, вернулся, покрутился в офисе, потусил, проснулся утром, а за окном московская хмарь. Мартышку подмышку и в аэропорт, солнца хочется.
«За что и для чего?» – Матвей был не склонен к рефлексиям. Мог бы давно понять, что в долгую с Куки получиться не может. Зато теперь он наслаждается свободой от ее психозов, покладистой мартышкой и безграничным миром, ему принадлежащим. А Куки пусть живет своими иллюзиями, бог ей судья, если он есть… Они с мартышкой так зажигали в Египте, умудрились даже осквернить пирамиду Хеопса. Так, куда бы сегодня полететь? – он скроллил оскудевшее табло вылетов Шереметьева.
«Поленова ушла в подполье
_посиневшие_рожицы»
«Что с ней?», – спрашивала Корнелия
всех по очереди.
Наташа собиралась сидеть всю осень в Андалусии, но обмелевший ручей денег погнал ее в пустующий пентхаус. Она не могла ни с кем встречаться: все происходящее в жизни подруг – такая мура, страдания на пустом месте. Страшное, страшное лето две тысячи двадцатого года. И осень страшная… Она теряет Игоря… К черту поместье, комиссию, деньги, лишь бы быть с ним, а он не хочет прилетать – вдруг потом не сумеет вернуться в Лондон. «Хорошо, хорошо, потерпим, не сердись», – говорила Наташа. Игорь исчезал с экрана, забирая с собой жизнь. Она кружила по квартире, глотала таблетки, открывала холодильник, закрывала, снова открывала, хватала кусок сыра, второй… Тумблеры в сознании все продолжали щелкать… Когда она узнала о продаже поместья, сердце ухнуло – он ставит барьеры, а вдруг он вообще таким образом все спускает на тормозах? Зачем-то сама себя накрутила, у них же с Игорем все в порядке. Игорь просто ошалел от скандала на свадьбе, от этого вечного говна, в котором плавают все кругом… А она тут же про деньги стала навешивать. Но он ведь ей уже все простил, он любит ее, звонит, видно, что скучает. Лишь бы прилетел, лишь бы припасть к нему. Чтобы он понял, что уж она-то ему все-все давно простила, да, и прощать было нечего, она сама виновата.
