Внезапно миссис Клэппер взглянула на мистера Ребека и задумчиво сказала:
– А вы знаете, Ребек, всё это – безумие. Все. Послушайте, уже пятый час утра, скоро солнце начнет всходить. Всё вот-вот пробудится. Я – старая баба, мне бы тоже надо пробудиться, а я вместо этого сижу в грузовике на кладбище в четыре часа утра, наблюдая, как Кинг-Конг рвёт траву и ожидая, когда же придет полиция. Ребек, для вас это, может быть, и не безумие. Одному Богу ведомо. Но для меня, поверьте, это безумие.
– Знаю, – ответил мистер Ребек, желая рассказать о Лоре и Майкле и понимая, что как раз этого он никогда не сможет рассказать. – Но это – действительно дружеская услуга. Когда-нибудь я вам об этом расскажу, если получится.
Миссис Клэппер передернула плечами.
– Расскажете мне, не расскажете мне – я вам верю. Слишком поздно, чтобы вам не верить. В любом случае, Ребек, когда поживёшь с моё, нет разницы, если не веришь чему-то, что кто-то рассказывает. А не всё ли равно? Ты-то остаёшься ни с чем. У женщины в мои годы нет выбора. Поверьте, кто знает, может быть, всё выйдет, как надо.
Она отбросила со лба густые волосы и с отчаянием принялась рыться в сумочке, пытаясь не чихнуть, пока не отыщется платок. Следя за ней в такой особенно неподходящий момент, мистер Ребек почувствовал, как наполняется теплом его сердце. Желая, чтобы на его лице хоть что-то такое проступило, он изобразил неловкую улыбку.
– Да вовсе вы не старая баба, – спокойно сказал он.
Тогда миссис Клэппер улыбнулась, потерев загривок и закрыв глаза.
– Знаю, – обрадовано сказала она. – А вы думаете, я могла бы так говорить, если бы была старой бабой?
Но вот Кампос закончил рыть могилу, и тогда уже все трое опустили в яму гроб, и мистер Ребек помог Кампосу закидать яму землёй и аккуратно разровнять. Глядя, как они подпрыгивают и подскакивают под темно-синим небом – огромное пугало и маленькое – миссис Клэппер разразилась смехом.
– Словно дети в кондитерской, – сказала она.
И неважно, каким ровным старались они сделать это место, каким невыделяющимся и плоским; оно смотрелось, как могила, там, где не должно быть могилы. Они только и могли надеяться, что никто из администрации Маунт Меррил не пройдет мимо, пока не исчезнет след. Зимой все замёрзнет, и свежая земля станет того же цвета, что и земля вокруг, а весной дикий папоротник вырастет на могиле Лоры, укрыв её и согрев.
– Всё равно у неё нет надгробия, его нельзя переносить, – сказал мистер Ребек. Он сделал паузу и добавил. Разве это не странно? Лора похоронена здесь, и никто в мире этого не узнает. Все будут видеть её надгробие на йоркчестерском кладбище и думать, будто она лежит там. И для них это будет всё равно, как если бы она там и лежала.
– Люди не понимают, – удовлетворенно заметил Кампос. Он облокотился о лопату, был снова весь потный, но дышал легко. – Камень – это всё, что им нужно. Поставь камень и скажи, что здесь похоронена их мать, вот и всё, что им нужно. Они пойдут к камню и забормочут: «Прости, мам, я – ублюдок». Никакой разницы.
Они медленно побрели к грузовику, но мистер Ребек всё оборачивался, чтобы опять посмотреть на могилу. Он вообще-то и не ожидал, что увидит, как Лора легко выскакивает из-под земли, очаровательная и бессмертная и бежит среди надгробий в поисках человека, которого любит. Но ему хотелось увидеть их вместе. Он знал, что счастливых концов не бывает, так как ничто не кончается, а если бы и раздавались счастливые концы, куда более достойные люди встали бы за ними в очередь до Майкла, Лоры и мистера Ребека. Но счастье недостойных и счастье таких-сяких столь же хрупко, эгоцентрично и дорого, как счастье праведных и достойных, а счастье живых не менее преходяще, отчаянно и подвержено забвению, чем радости мёртвых.
Кампос привез их обратно к воротам, которые тщательно закрыл за грузовиком, не оставив следов, а затем машина покатила вниз, по крутому склону. Молодая парочка маячила на крылечке одного из домов. Они сидели, негромко беседуя, очень близко друг к дружке, но не соприкасаясь. Когда машина проезжала мимо, они подняли глаза, а затем опять отвели взгляд.
– Лучший на свете способ простудиться, – сказала миссис Клэппер. – Вот дурачки-то, – она сонно улыбалась.
У подножия холма Кампос остановил грузовик и переглянулся с мистером Ребеком.
– Ну что? – спросил верзила. – Ты возвращаешься?
Мистер Ребек сидел совершенно тихо. Миссис Клэппер выпустила его руку и ждала ответа. Встретившись с бесстрастным взглядом Кампоса, он подумал: «Этот человек чист и безупречно-стерилен, как и всё на кладбище. А я не чист и не стерилен. Я заражен жизнью и в своё время умру от этого. Святость не для меня, мудрость – тоже, да и чистота – вряд ли. Только фармацея, а также любовь, которую я не зарыл в землю и не потерял. Этого очень мало по сравнению с тем, что может иметь человек, но это – всё, что человек получает. Буду продавать леденцы из мать-и-мачехи, если они ещё остались в мире». И тогда он покачал головой и сказал:
– Нет, Кампос.
Кампос кивнул и снова запустил мотор. Миссис Клэппер выбралась из грузовика, а мистер Ребек на миг задержался.
– Пока, – сказал он и протянул руку. Кампос взглянул на его худую загорелую ладонь без особого интереса, наконец поспешно взял её в свою, сухую, с грубой кожей.
– Всего хорошего, – сказал он и уехал. Мужчина и женщина смотрели вслед грузовичку с куда большим интересом, чем тот заслуживал, пока машина не пропала, свернув за угол. Затем миссис Клэппер нарочито потянулась, всё ещё не глядя на мистера Ребека, и спросила:
– Итак?
– Итак? – передразнил он. – Итак что?
– Итак, куда теперь? Уже почти рассвет, Ребек. Вам есть, куда идти?
Мужчина взглянул на чужие дома, на фонари, гаснущие, как звезды, и обхватил рукой плечи женщины.
– Это ещё не рассвет, – сказал он, улыбаясь ей. – Это то, что называют ложным рассветом.
– Хорошо. Рассвет. Ложный рассвет. Я не стану с вами воевать. Идите ко мне домой. Выпьем хотя бы по чашечке кофе. Это вас приободрит.
– А я бодр, – ответил мистер Ребек. – Я бодрствовал всю ночь.
– Ребек, вы – суд и наказание для старой бабы. Так вы идете или нет?
– Иду, Гертруда.
Они вместе побрели по улице – медленно, потому что оба очень устали. Каблуки миссис Клэппер стучали по тротуару. Насколько могли видеть эти двое, они были единственными людьми на улице.
– Где-то тут есть метро, – сказала миссис Клэппер. – На нём мы доедем прямо до дому, – она взглянула на него. «Какое блаженное ощущение», – подумал он.
– Ребек, а вы любите сметану с деревенским сыром?
– Не помню, – ответил он. – Я долгое время ничего такого не пробовал.
– В жару просто чудесно. И с черникой, если она у меня ещё есть. Но, вероятно, я её уже съела. Шагайте медленнее, Ребек, куда вы так несетесь? Может быть, мы увидим, как всходит солнце. Где тут восток?
Мистер Ребек указал туда, где небо было цвета новых кирпичных домов. Он увидел летящую птицу. То была единственная птица в небе, как и они – единственные на улице прохожие. Птица летела где-то далеко, описывая широкие неспешные круги, взирая на мир, на который падала её тень, с тем самым высокомерием, которое присуще всему, что летает. Мистер Ребек подумал, что это мог быть и Ворон и пожелал, чтобы представилась возможность с ним проститься, хотя и знал, что для Ворона это вряд ли имеет значение. Но люди всегда и со всем должны прощаться.
Вслух он сказал:
– Интересно, а что же случилось с той чайкой?
КОНЕЦ
Андрей Балабуха
У блестящего питерского фантаста Ильи Варшавского есть прелестный рассказ «Биотоки… биотоки…», из которого наше поколение почерпнуло фразу, ставшую крылатой: «Дайте ему полную анестезию Чарли Чаплиным». Целых семь лет – с 1964 года, когда я впервые прочёл эту миниатюру в сборнике «Молекулярное кафе», до 1971 года, когда случай подарил мне возможность за казенный счет прокатиться в тогда уже/ещё Свердловск и побывать наконец в редакции моей литературной alma mater, журнала «Уральский следопыт», – так вот, все эти семь лет я искренне почитал слова Варшавского просто удачной метафорой. Но с той весны семьдесят первого – перестал.
Поезд подходил к Кунгуру, когда у меня разболелся зуб. Что это такое – объяснять никому не надо, мало кто сей радости в жизни не испытывал. А тут – в поезде, где никакого анальгина днём с огнём не сыщешь… Оставалось только героически пытаться отвлечься, используя единственное подручное средство – взятый в дорогу двадцать первый том, последнюю новинку знаменитой красно-серой подписной «молодогвардейской» «Библиотеки современной фантастики». Надо сказать, что составленный великой умницей Еленой Гавриловной Вансловой, этот том и по сей день представляется мне одной из наиболее удачных антологий фэнтези. А тогда был, вдобавок, едва ли не первой. Продираясь сквозь зубную боль, я залпом проглотил и «Дженни Вильерс» Пристли, и «Срубить дерево» Янга… И всё-таки анестезия была лишь частичной. Но вот я дошёл до рассказа «Милости просим, леди Смерть» – и впервые понял, что такое полная анестезия. Правда, не Чарли Чаплиным, а Питером Сойером Биглом. Так состоялось первое моё знакомство с этим тонким и лиричным писателем.
