Ознакомительная версия.
Фрагмент явно нуждался в дорисовке.
Судя по всему, судьба «недостающего элемента» теперь будет зависеть не столько даже от «художника», сколько от ближайших событий.
В декабре, к примеру, Ослик предпримет последнюю поездку в Москву. Он продаст квартиру на Солянке, сделает с десяток кадров («фото на память») и убедит Эльвиру Додж уехать из России. На одном из снимков он запечатлеет Большой Устьинский мост и всё ту же надпись у клуба Fabrique («На хуя так жить?»). Эта надпись, как собственно и прощание с Москвой, придадут Ослику грусти.
В поездке он многое переосмыслит и придёт к удручающему выводу: «Как бы ты ни старался изменить что-то к лучшему – ничего у тебя не выйдет. Твои старания или останутся незамеченными, или тебя накажут, или в лучшем случае поднимут на смех. Поднимут на смех и вынудят убраться прочь. Прочь на Запад! Прочь куда бы то ни было! Прочь на Марс, в другие галактики – лишь бы подальше!»
В целом же настроение тех дней Ослик определит как «парадокс добродетели».
В больнице жизнь течёт сама собой, человеческие потребности в основном удовлетворены.
(Мишель Уэльбек, «Платформа»)
Итак, «Дарвин Аллигатор» прекрасно продавался, банковский счёт Ослика существенно вырос, но главной цели, как считал Генри, он не достиг. Тоталитарные режимы как были, так и остались. На смену старым «вождям» приходили новые, а его «абоненты» хоть и увлеклись будущим, будущее их не пугало. Так что настроение у Ослика было неважным.
В ноябре 35-го он начал активно готовиться к полёту на Марс (работы хватало) и помимо прочего съездил в Москву.
Чего он хотел? Главным образом его беспокоила судьба Додж. Эльвира оставалась последним близким ему человеком в России и, видя, каково ей, Ослик тоже страдал. С ужесточением тамошнего режима её жизнь становилась всё более зависимой от негодяев, а зависеть от них – унизительно. Она не могла уже никого ни слушать, ни видеть (окружающие бесили её). Додж замкнулась, никому не доверяла, и вообще, непонятно, как спасалась. Иначе говоря, страна, которую она считала своей, всё больше компрометировала себя – как ничтожная и самая гадкая страна в мире.
Вот Ослик и решил забрать Элю в Лондон.
Другое дело – согласится ли она? Додж всегда недолюбливала Запад (ясно, что и там не мёд), а на счёт «уехать» – не сомневалась: «Почему я? Пусть сами и уезжают». Так что с Эльвирой не просто. Честно говоря, Ослик сомневался, что сможет убедить её, но не попытаться он не мог.
Кроме того, Генри намеревался продать квартиру на Солянке (теперь она вряд ли понадобится). Цены на недвижимость в Москве существенно выросли, а в связи с «марсианской программой» деньги не помешают.
Ещё (но это уж как получится) Ослик хотел постоять на метели, съесть гамбургер где-нибудь у Бабушкинской и прислушаться к местным – а что вообще они думают? Чем живут и как сказался на них (если сказался, конечно) его утопический проект с «гаджетами»?
Из головы при этом не выходила мысль Шендеровича о том, что первично: пропаганда («Гостелерадио» и т. п.) или сознание? По словам Виктора Анатольевича, пропаганда была первичной (что закачаешь в мозг – такой и анализ). Ослику же мнилось другое: человек и сам может разобраться (что к чему). Его лишь надо подтолкнуть (придать критического мышления), чем собственно и призван был заниматься Осликов «Аллигатор».
Зря, видно, мнилось – в Москве стояла тишь да гладь. Население исправно играло роль граждан, а бандиты – роль демократически избранной власти. Кладбище, где некогда был похоронен Лунгу (Марк Лунгу – жертва пенитенциарной системы), снесли. Кафе Ex Libris, где ещё недавно они с Додж занимались любовью, закрылось (вместе с Тургеневской библиотекой), а на месте «Дома трёх композиторов» (Мясницкая, 44) высился небоскрёб с надписью на фасаде «МЫ ЛЮБИМ НАС!».
Кто бы сомневался.
Зато и метели хватало.
Зима выдалась ранней и морозной. Так что Ослик и на метели постоял, и гамбургер съел на Бабушкинской. Тут-то с ним и приключилось одно происшествие, во многом изменившее его представление о добродетели и окончательно разрешившее дилемму о полёте на Марс (лететь или нет? – лететь): как бы вы ни старались, ваша добродетель, условно говоря, коту под хвост.
А случилось вот что. На следующий день после приземления в аэропорту Ослик прошёлся пешком от Бабушкинской до Медведково и, возвращаясь назад, вдруг заслышал мяуканье кота. «Крик о помощи», – решил он, и помчался на звук.
Стояла звёздная ночь, потрескивал мороз. Яуза у Осташковской улицы была наполовину скована льдом, а метрах в двадцати от реки и вправду мяукал кот. Он взобрался на дерево, увитое светящейся гирляндой («С НОВЫМ ОЛИМПИЙСКИМ ГОДОМ!») и всем своим видом просил о помощи. Кот будто вопрошал: «И что? Видишь (блядь), каково жить на Руси?»
Да, Ослик видел – коту не позавидуешь, и Генри кинулся его спасать. Кот, как и человек, заслуживает сострадания, не сомневался учёный. Ослик вскарабкался на дерево, осторожно взял кота на руки, прижал его к себе и кое-как спустился. Кот сидел смирно. Генри ощущал его тепло и радовался – хоть кого-то спас!
Но не тут-то было. Внезапно кот вырвался и спрыгнул на землю. Спрыгнув на землю, он немедленно зашипел, вскинул хвост. И что ж? Да ничего. Спустя минуту кот уже сидел на своём прежнем месте и как ни в чём не бывало опять орал, «взывая о помощи».
Поначалу Ослик опешил (и тут развели, надо же!), но вскоре обида прошла и он улыбнулся: можно ли вообще обижаться на кота? Глупо даже. На память пришёл один случай, рассказанный Ириной Ясиной в своей «Истории болезни» («История болезни. В попытках быть счастливой»). «Соседский крупный белый кот, – пишет Ясина, – стал бродить вокруг нашего дома». Как выяснилось, кота выгнали. Ирина Евгеньевна поставила ему мисочку с едой и всё порывалась спросить у хозяев (бывших хозяев кота), а как они вообще представляют его дальнейшую судьбу?
Да никак. Что же касается происшествия у Яузы – Ослик пережил сильнейший стресс. Он вдруг увидел образ (точный, как ему показалось, образ) и увлёкся им. Кот, которого он спасал, в его представлении был населением авторитарной страны (люди хорошие, электорат плохой), а сам Генри – гаджетом («Дарвин Аллигатором», к примеру), призванным пробудить в людях чувство собственного достоинства.
Вернувшись на Солянку, Ослик ещё раз переосмыслил случившееся и кое-что добавив, написал рассказ под названием «Парадокс добродетели». Как вскоре выяснится, «Добродетель» станет последним «литературным опытом» Генри в ходе его земной жизни. В дальнейшем он сочинит ещё с десяток коротких эссе (и даже роман), но уже на Марсе, в лаборатории Nozomi Hinode Inc., где собственно и проведёт остаток своих дней.
Относительно самого рассказа – рассказ, в сущности, подводит итог блужданиям Ослика вокруг всякого рода ценностей (своих и, в некоторой степени, общечеловеческих). Кот, взобравшийся на дерево в лютую стужу и жалобно мяукающий (а на самом деле – просто мяукающий), как ни странно, многое прояснил. «Люди – что коты. Стремясь понять их „мяуканье“, легко ошибиться», – заподозрил Генри. Да и можно ли вообще научить кота критическому мышлению?
По сюжету, некто Кэндзи Оохаси (уже немолодой человек из Токио) приезжает с туристической целью в Крым (бывшая Украина) и останавливается в Алуште, на берегу Чёрного моря. Впереди у него две недели отпуска, череда экскурсий вдоль полуострова и новые впечатления.
(Образ Кэндзи Оохаси Ослик взял из «Подземки» Мураками. В реальности этот Кэндзи – один из пострадавших от химической атаки, предпринятой религиозной сектой «Аум Синрикё» в токийском метро 20 марта 1995 года. Теракт принципиально изменил жизнь Оохаси. Он хоть и остался жив, но потерял работу и страдает от так называемого ПТС – посттравматического синдрома. ПТС при отравлении зарином проявляется главным образом в серьёзных нарушениях психики. Вот Оохаси-сан и страдает этими нарушениями.)
В Алуште, несмотря на всеобщую убогость и некоторую специфику нравов, Кэндзи Оохаси чувствует себя на удивление комфортно. Он устроился в частном отеле на окраине города (район и до сих пор местные называют «профессорским уголком», хотя никаких «профессоров» там давно уже и в помине нет). У Оохаси довольно роскошный номер, а расположен этот номер на последнем этаже – с террасой и видом на море. (Похоже, здесь Ослик испытывает некоторое влияние Джони Фарагута с его «планетарием» на Мясницкой – тоже под крышей, с видом на звёзды и расположенном в «Доме трёх композиторов». Лист, Чайковский и Дебюсси в данном случае играют ту же роль, что и «терраса с морем» у Оохаси – создают возвышенную атмосферу интеллигентности.)
Ознакомительная версия.
