Анатолий Агарков - Самои

Ознакомительная версия.

3. О работе клуба Петровского сельского Совета по патриотическому воспитанию молодёжи и организации культурного досуга селян.

— Так вот он, кумов-то кабанчик! — Егор брякнул по стопке костяшками пальцев.

Машинистки вздрогнули, разом прекратив перестрелку:

— Что? Что вы сказали?

Но Егор только рукой махнул и вышел в прочь.

Бюро собиралось, если не было накладок, обычно по вторникам в два часа. В отсутствии первого секретаря, уехавшего в Москву на учёбу, проводил заседания и правил районом второй секретарь — Серафим Иванович Босой, областной выдвиженец, как, впрочем, и первый.

Когда подъехал Извеков, Егор уже томился в приёмной. Поздоровались. Формально Петровский глава Совета был работодателем для Агапова, но как рядовой член партячейки состоял у него в подчинении. За годы войны Егор возмужал, если ростом и не догнал старшего брата Фёдора, то костью широкою в него. А Извеков сдал ещё сильнее, ходил теперь с тросточкой, более похожей на костыль, стал чёрен и ряб лицом, телом высох.

По одному, по двое подходили члены бюро. Однополчанин, бывший командир, парторг соседнего хозяйства Лука Лукьянов сердечно обнял Агапова. Последним из своего кабинета через приёмную прошествовал Босой — с Извековым за руку, на Егора даже не взглянул. Петровчане переглянулись и пожали плечами. Хотя Егор немного кривил душой: он-то был в курсе надвигающихся событий. Подошли журналисты — редактор и известный уже фельетонист, но теперь без фотоаппарата. Непрофессионально притихшие. Не было Назарова. Да и зачем ему тут быть, раз из повестки вычеркнули.

Надрывно закашлялся Извеков, встал и вышел, припадая на тросточку. Егор проводил его взглядом. Сдал, сильно сдал бывший красный командир. Устоит ли под напором Босого? Нет, вряд ли — не боец уже.

Пригласили газетчиков.

— Следующий вопрос ваш, — подняла строгие глаза секретарша.

Но зазвонил телефон.

— Приёмная райкома партии…. Да…. Здесь…

Растерянно Агапову:

— Вас.

На том конце провода всхлипы:

— Гора… дочка наша… Люсенька… Помёрла-а…

Егор скрипнул зубами. Секретарша вздрогнула и отстранилась.

— Сейчас буду, — сказал жене и, возвращая трубку. — Всё, прозаседались…

Сорвал с вешалки дублёнку, нахлобучил шапку и в дверь. Следом:

— Опоздаете.

— Уже, опоздал.

Лука Лукьянов не сразу попал к однополчанину: в день бюро заночевал в Увелке и следующий весь проторчал там, справляя свои и порученные дела. Возвращаясь, завернул в Петровку к Егору Агапову.

В горнице на столе маленький гробик. Наталья Тимофеевна и Анна, закутавшись в чёрное, как две пифии, сидели по сторонам и тихонько раскачивались. Лука утащил убитого горем Егора на кухню покурить.

— Как там бюро? — хозяин сделал вид, что интересуется гостем.

— А-а, — Лукьянов положил на стол раскрытую коробку "Казбека". — Сняли тебя, Кузьмич, с работы.

Агапов криво усмехнулся, разминая папиросу:

— Давно пора — нашли клубника.

— Куда пойдёшь?

— В МТС, конечно, — там Назаров не властен. Я ж танкист, тракторист, Фатеич, мне ли хороводы водить?

Агапов сжал в кулак крепкую ладонь перед носом бывшего командира. Лукьянов оживился: не сломлен дух полчанина — порядок в танковых войсках.

— Это ещё не всё. Строгача тебе впаяли, с занесением. За развал и непартийное поведение — никто ведь не знал, что у тебя такое горе. Ладно, из партии не попёрли, но это был бы перегиб. На это бы Босой бюро не сломил, но хотел — чувствовалось.

Лукьянов внимательно наблюдал за лицом собеседника.

Агапов горестно покачал головой:

— Вот ведь как…. Хотели Назарову, а врубили Агапову. Бюро, как дышло, куда повернул — то и вышло.

— Ну, это ты погоди…. Вот первый приедет… Я сам к нему пойду…. Не так Босой дела ведёт, не туда… Газетчикам врубили, придрались и врубили. А всем ясно: за фельетон против Назарова. Силён Василий Ермолаевич.

— Это всё?

— Нет. Ячейку вашу распустить решили. На два колхоза и МТС одна у нас будет парторганизация. Изберём тебя в партком.

— Со строгачом-то? Уволь, яви милость.

— Рано руки опускать, Кузьмич. У них ведь жалости нет: сдашься — забьют, запинают и на свалку выкинут.

— "И вечный бой, покой нам только снится", — процитировал отставной клубник. — А доченьке моей ничто уже не снится.

Так печально закончилось первое хождение во власть Егора Агапова.

Конокрады

— Ой, как ты не прав, Егор Кузьмич. Совершенно.

Завсельхозотделом Увельского райкома партии Пестряков с наслаждением вытянулся на жёсткой панцирной кровати, настраиваясь на долгую душевную беседу.

— Партия — запомни — партия сама подбирает кадры, воспитывает их, выдвигает и поддерживает. Если всякие Бородины начнут во власть ломиться, не спросясь. как же будем страной управлять? То-то.

— Бородин народу люб: он — местный, я — пришлый.

— Да не народу он люб, а ворам. Поприжал ты несунов, Егор Кузьмич, вот они и колготятся: тебя чернят, своих толкают — политика известная. Не забивай себе голову перед выборами. Я для чего сюда приехал? Правильно. Рекомендовать, поддержать, настоять. Если какая-то Кабанка начнёт игнорировать мнение райкома — до чего же мы докатимся?

— И я к тому же, Павел Иванович. Авторитет райкома — это не пустой звук, чтобы можно было так… безоглядно… ставить его под сомнение. Взвесить надо всё.

— Ох, и мнительный ты, Егор Кузьмич. С тобой на фронте, как говорится, в разведку б не рискнул.

Оба замолчали надолго. За стеной веранды Наталья Тимофеевна гулькалась с двухлетним Антоном. Анна гремела подойником, кринками, чугунами, завершая круг дневных забот. За рекой далеко на запад протянулось ровное поле, ныне жёлтое от жнивья. Солнце закатывалось, бежали длинные тени от прибрежных тополей. Над Кабанкой плыла девичья песня, грустная и тревожащая.

— Молодёжь-то не бежит? — Пестряков повернулся на бок и подложил под голову согнутую в локте руку.

— Как везде.

— Не дрейфь, Кузьмич, прорвёмся. Всех Бородиных, — он сжал в кулак длиннопёрстую ладонь, — в бараний рог.

Агапов, закурив, покачал головой:

— Думали войну перемогим, счастливо жить станем, а счастья всё нет и нет.

— Боишься? Хочешь, в райотдел позвоню, заберут твоего Бородина, выборы пройдут — вернётся.

— Оно ваша правда, Пал Иваныч, — воровства много и безобразия всякого. Не доглядишь — сплошной урон. Опереться-то не на кого — вот в чём беда. В своём селе — кумовья, зятья, дядья. Здесь — один как пёрст.

— Команду надо создавать единомышленников.

— Да мысли-то у всех одни — жить получше.

— Правильные мысли, и партия о том же думает, и ты должен: рост благосостояние народа — первейшая наша задача. Но через что — вот принципиальный вопрос. Труд, добросовестный и самоотверженный. А воровство надо, и мы будем, пресекать.

— Хорошо, труд, согласен. Добросовестный — честно отработал, честно рассчитали. Но самоотверженный… — сколько можно. Война была — понятно. Сломали врагов, пора и людям дать вздохнуть. Пора?

— К чему ты?

— К тому, что план хлебозаготовок мы выполнили, семена заложили, думал, остатнее зерно на трудодни пустить, народ поощрить за добросовестный труд. А мне — вези да вези. Чем с колхозниками рассчитываться?

— Да-а, — Пестряков сел на кровати, помрачнев, закурил. — Жидковат ты для председателя. Ты где агрономию изучал?

— На тракторе.

— А партийному делу учился?

— Нет.

— Как коммунистом стал?

— На фронте.

— Хорошая школа. Но теперь слушай меня. Поднялись отцы наши в октябре семнадцатого не только капиталистов стереть с лица земли — в принципе это дело пустяшное по сравнению с построением коммунистического общества. А в обществе главный кто? Вот именно — Че-ло-век. Вот за этого человека теперь мы с тобой и ведём борьбу с этим же самым человеком за его душу, совесть и культуру. Капитализм — это не Форд с Ротшильдом, капитализм — это образ мыслей, Это сознание, это пережиток… Гидра стоголовая — если хочешь — которая прёт во все щели, стоит только бдительность ослабить. Ну, раздашь ты полпуда на трудодень — думаешь, спасибо скажут? Нет. Завтра они потребуют по полтора.

— Если зерно есть, если выращен и собран хороший урожай — почему бы и не дать?

Пестряков усмехнулся и похлопал Агапова по крутому плечу:

— Вот она твоя ошибочка, Егор Кузьмич, — одним днём живёшь. А завтра недород — град, засуха, саранча — чем селянина кормить будешь, где семена возьмёшь? В райком прибежишь. То-то и оно, что государство, партия не бросят в беде свой народ: на Урале беда — Кубань выручит, Украина. Широка страна наша родная.

Замолчали. Пестряков улыбался, чувствуя полное превосходство над собеседником. Егор хмурился — есть слабина в рассуждениях райкомовца, но нащупать её, раскрыть и опрокинуть все его доводы не хватало ума, опыта, ну и, эрудиции, наверное.

Ознакомительная версия.