Я поднимаю нож обеими руками и удерживаю острием вниз в двух футах от его горла. Ошибиться нельзя. Целюсь под таким углом, чтобы разрез вышел побольше. Деревья за окном заканчиваются, и на лезвие падает тонкий лучик лунного света. Пока я выбираю угол, нож мерцает и искрится. Август вновь шевелится, всхрапывает и резко поворачивается на спину, уронив левую руку в нескольких дюймах от моего бедра. Нож все мерцает и мерцает, ловя и отражая свет. Но уже не из-за того, что я продолжаю прицеливаться, а потому, что начинают дрожать руки. Август открывает рот и, шумно втянув воздух, вновь облизывает губы. Его рука рядом с моим бедром безвольно болтается, пальцы на другой руке как будто сведены судорогой.
Склонившись над ним, я кладу нож на Марленину подушку и, поглазев минуту-другую, ухожу.
Когда адреналиновая волна спадает, голова вновь начинает казаться мне больше тела, и по коридору до конца вагона я уже шагаю, изрядно пошатываясь.
Нужно принять решение. Либо я снова лезу на крышу, либо прохожу через вагон Дядюшки Эла, где, возможно, до сих пор идет игра, а потом через все спальные вагоны, после чего мне все равно предстоит карабкаться на крышу, иначе до вагона для лошадей не добраться. Так что я решаю забраться наверх сразу.
Однако это уже выше моих сил. Голова гудит, я все время теряю равновесие. Вскарабкавшись на перила соединительного мостика, я еле-еле залезаю на крышу. Там цепляюсь за верхнюю балку и лежу, словно пьяный, борясь с тошнотой. Провалявшись так минут десять, начинаю ползти вперед. В конце вагона вновь отдыхаю, вытянувшись между верхними балками. Силы на исходе. Не представляю, как двигаться дальше, но придется, ведь если я здесь засну, то свалюсь на первом же повороте.
В голове снова гудит, глаза дергаются. Четырежды я оказываюсь на волосок от смерти, и всякий раз мне кажется, что это конец. На пятый раз я и правда чуть не отдаю богу душу: вроде и успеваю схватиться за тонкие железные поручни, но врезаюсь животом в край вагона. Я до того ошалел и устал, что вишу и думаю, насколько легче было бы просто взять и разжать руки. Должно быть, что-то похожее приходит в последние секунды в голову тонущим, когда они уже перестают бороться и послушно погружаются в пучину. Однако меня ждет не мирное погружение в пучину, а настоящая мясорубка.
Я устремляюсь вверх, помогая себе ногами, пока наконец не уцепляюсь за верх вагона. Теперь можно подтянуться — и миг спустя я уже лежу на верхней балке, хватая ртом воздух.
Паровоз гудит, и я поднимаю свою Тяжеленную голову. Наконец-то я на крыше нашего вагона. Остается только добраться до вентиляционного окошка и сползти внутрь. Рывок, еще рывок — и вот я рядом с ним. Окошко открыто. Странно, мне казалось, я его закрыл. Свесившись внутрь, я падаю на пол. Одна из лошадей ржет, сердито фыркает и бьет копытом.
Я оборачиваюсь. Дверь в вагон тоже открыта.
Вздрогнув, я разворачиваюсь лицом к двери в козлиный загончик. Она распахнута настежь.
— Уолтер! Верблюд!
Никто не отвечает, только дверь тихо бьется о стенку в такт с позвякиванием сцепок.
Поднявшись на ноги, я бросаюсь к двери. Согнувшись пополам и держась одной рукой за дверной проем, а другой упираясь в бедро, осматриваю невидящим взглядом комнатушку. Кровь отливает от головы, перед глазами вновь пляшут белые и черные звездочки.
— Уолтер! Верблюд!
Зрение постепенно возвращается, вновь начиная с периферии, и, чтобы оглядеть комнатушку, мне приходится крутить головой. Внутри темно, если не считать лучей света, пробивающихся сквозь щели в досках. Один из этих лучей высвечивает пустую раскладушку. На постели тоже никого, равно как и на попоне.
Подойдя неверной походкой к выстроенным вдоль стены сундукам, я заглядываю за них.
— Уолтер?
Но там только дрожащая и сжавшаяся в комок Дамка. Бгаза ее полны ужаса, и до меня наконец доходит.
Я оседаю на пол под тяжестью горя и вины. Швыряю в стену книжку. Луплю по дощатому полу. Грожу кулаком небесам и Господу Богу, а когда наконец, не в силах больше сдерживаться, захлебываюсь от рыданий, Дамка выползает из-за сундуков и забирается ко мне на колени. Я глажу ее, пока не затихаю.
Хочется верить, что, будь у Уолтера нож, едва ли вышло бы иначе. И все-таки нож я у него забрал, лишив последнего шанса на спасение.
Хочется верить, что они выжили. Я пытаюсь представить, как они, проклиная всех и вся, скатываются по насыпи в лес, на мягкий мох. Должно быть, как раз сейчас Уолтер направляется за подмогой. Да-да, наверняка устроил Верблюда в каком-нибудь укромном местечке и пошел за подмогой.
Ну-ну, все не так уж плохо. Я за ними вернусь. Утром заберу Марлену, и мы отправимся в ближайший городок — и прямиком в больницу. А может, в тюрьму, если власти вдруг решили, что они бродяги. А выяснить, в каком городе их искать, не составит труда. Я просто посмотрю, который ближе всего к…
Они не могли. Не посмели бы. Никто бы не посмел сбросить с поезда парализованного старика и карлика на мосту. Даже Август. Даже Дядюшка Эл.
До самого утра я только и думаю, как бы им отомстить, злорадно перебирая и взвешивая в уме самые разные способы убийства, словно камушки на морском берегу.
Из ступора меня выводит скрежет тормозов. Не дожидаясь, пока поезд остановится, я спрыгиваю на насыпь и несусь в сторону спальных вагонов. Взобравшись по железной лесенке в первый же обшарпанный вагон, в каких обычно едут рабочие, я открываю дверь до того резко, что она тут же закрывается обратно. Открыв ее снова, я вваливаюсь внутрь.
— Граф! Граф! Ты где? — голос у меня дрожит от ненависти и ярости. — Граф!
Двигаясь по проходу, я вглядываюсь в полки. Но Графа среди их оторопевших хозяев не обнаруживаю.
Стало быть, в следующий вагон.
— Эй, Граф! Ты здесь?
Остановившись, я обращаюсь к рабочему, растерянно глядящему на меня с полки.
— Да где же он, черт его дери? Здесь или нет?
— Тебе нужен Граф из охраны?
— Ну да. Он самый.
Он тычет пальцем через плечо.
— Вон там, через два вагона.
Я прохожу еще через один вагон, обходя ноги, торчащие из-под полок, и свисающие вниз руки.
С грохотом открываю дверь.
— Эй, Граф! Где ты, черт возьми? Я знаю, что ты здесь!
Обитатели вагона ошеломленно умолкают и начинают высовываться с полок, любопытствуя, кто это тут у них разорался. В дальнем конце вагона я замечаю Графа. И сразу же набрасываюсь на него с обвинениями.
— Ты, сукин сын! — ору я, хватая его за шею. — Как ты посмел? Как ты только посмел?
Граф слезает с полки и разжимает мои руки.
— Эй, потише, Якоб. Уймись. В чем дело-то?
— Да ты распрекрасно знаешь, в чем дело! — чуть не визжу я, выкручиваясь из его железной хватки, и снова на него бросаюсь, но прежде чем успеваю дотронуться, он вновь меня перехватывает и держит на расстоянии вытянутой руки.
— Как ты только посмел? — по лицу у меня струятся слезы. — Как посмел? А еще говорил, что Верблюд твой друг. А что тебе, черт возьми, сделал Уолтер?
Граф бледнеет. Застывает, не разжимая моих запястий. На лице у него написано до того неподдельное потрясение, что я даже перестаю вырываться.
Мы в ужасе смотрим друг на друга. Бегут секунды. В вагоне поднимается испуганное гудение.
Граф отпускает меня и говорит:
— Пойдем.
Мы выбираемся из поезда и отходим на добрую дюжину ярдов, после чего он поворачивается ко мне:
— Их нет?
Я смотрю ему прямо в глаза, ища ответа, но не нахожу.
— Нет.
У Графа перехватывает дыхание. Он закрывает глаза. На миг мне кажется, что он сейчас закричит.
— Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь? — спрашиваю я.
— Первый раз слышу! Ты вообще что обо мне думаешь? Да я в жизни такими вещами не занимался! Вот дерьмо. Вот черт. Бедный старик. Постой-ка, — он внезапно принимается буравить меня взглядом, — а ты-то где был?
— В другом месте.
Потаращившись на меня еще, Граф опускает взгляд. Уперев руки в боки, он вздыхает, качая головой и размышляя.
— Ну ладно, — говорит он. — Пойду разузнаю, от скольких еще бедолаг отделались. Но прежде вот что тебе скажу. Циркачей не выкидывают. Даже самых никудышных. Если сбросили Уолтера, то на самом деле им был нужен ты. На твоем месте я бы сбежал прямо сейчас и ни разу не оглянулся.
— А если я не могу?
Граф резко поднимает на меня взгляд и двигает челюстями. Вдоволь наглядевшись, он наконец произносит:
— Если ты и будешь где в безопасности, то только на площади и среди бела дня. Если собираешься провести эту ночь в поезде, держись подальше от вагона с лошадками. Переходи с платформы на платформу, спи под фургонами. Никому не попадайся и ни на минуту не расслабляйся. И делай отсюда ноги, как только сможешь!
— Непременно. Уж поверь. Но прежде мне надо доделать кое-какие дела.
Напоследок Граф останавливает на мне долгий взгляд.
