И правильно не верится, ибо это — очередная «беллетризация» воспоминаний Михаила Жарова (игравшего Меншикова в фильме «Петр Первый»). Жаров рассказывает (стр.277–278), что из двенадцати-пятнадцати кандидатов на роль Петра Симонов единственный не имел с Петром портретного сходства, однако Толстой выбрал именно его.
«Если Симонов сыграет его ярко и интересно, — а по кинопробе я вижу, что он Петра сыграет именно так, то запомнят его. Это и будет двадцать шестой портрет, по которому, вспоминая Симонова, будут представлять себе Петра»,
— говорит Толстой. Но читателя заставляют думать, что Рождественский предлагает Толстому подбирать актеров не по кинопробам, а по их послужному списку. (Действительно, недотепы какие: позвали бы Чарли Чаплина! Он известнее.)
Михаил Жаров и сам прошел через беллетризаторскую мясорубку. Восемь страниц его мемуаров уложены на семи, без кавычек, естественно; а те двенадцать строк, где даны кавычки (стр.449), содержат искажения против оригинального текста. Убраны все авторские ремарки, рисующие мемуариста застенчивым, благодарным, даже благоговеющим перед писателем (таким изображает себя Жаров, это его право), и актер предстает развязным, фамильярным, болтливым субъектом:
«Жаров, увидев среди „киношников“ Толстого с женой Людмилой Ильиничной, подъехал к ним, протянул руку» (стр.444).
Подъехал — поясню — на коне. И с коня сунул руку человеку старше себя? А ведь у Жарова просто сказано:
«Я к ним подъехал… Он долго и размеренно тряс меня за руку» (стр.284).
Крохотная деталь, но показательная. Образ искажен. Не один мемуарист, поднявшись с прокрустова ложа, уготованного ему В. Петелиным, с изумлением констатирует плачевные результаты литературоведческого членовредительства. Так, Юрий Олеша рассказал нам (стр.154–156), как Толстой поделился с ним замыслом: написать «Буратино». Зря старался: его воспоминание («наиболее дорогое для меня воспоминание о нем», — говорит Олеша) В. Петелин у него отнял и подарил Николаю Никитину.
«Да, да, — поддакивал Никитин, а сам поражался неистощимой энергии этого никогда не унывающего человека» (стр.415).
Любителей ребусов и головоломок ждет на страницах книги в еще один сюрприз — «копирайт»:
«(C) Издательство „Художественная литература“, с дополнениями и изменениями, 1982 г.».
Дополнениями и изменениями относительно чего? Относительно первого издания? Но ни слова о том, что перед нами — издание второе. В аннотации же говорится:
«В книгу… вошли главы из книг „Судьба художника“ и „Алексей Толстой“ В.Петелина, а также ряд. новых материалов».
Сколько же глав из «Судьбы художника» — 79 вошло в «Судьбу» — 82? Все. А из «Алексея Толстого» (ЖЗЛ)? Почти все — со стр.103 до стр.380. То есть и «Судьба» — 79, и «Алексей Толстой» вышли вторым изданием под одной обложкой, образовав первое издание «Судьбы художника» — 82. Очень, очень странно… Главы двух исходных книг чередуются, и для того, чтобы подогнать их друг к другу, и произведены небольшие изменения и дополнения. Зато опечатки изменению не подверглись: загадочные «фактилографисты» (вместо «дактилографисты») перекочевали из первого издания «Судьбы» во второе. Зато оглавления в первой «Судьбе» нет. А в «Алексее Толстом» есть, да только название одной из глав не соответствует указанному в оглавлении… А на стр.31 цитируются воспоминания В.А. Поссе:
«Вспоминаю еще одного самарского интеллигента, председателя губернской земской управы Бострома».
«Здесь автор ошибается, — поправляет В. Петелин, — Востром был всего лишь членом губернской земской управы».
Минуточку, но ведь только что на стр.6 сам В. Петелин писал, что Толстой родился
«в доме председателя земской управы Алексея Аполлоновнча Бострома».
Кому верить, если нельзя верить самому В. Петелину? Стр.15:
«продолжал исполнять свои обязанности председателя земской управы»,
стр.20:
«в качестве члена губернской управы».
Был или не был Востром председателем, и если да… то почему нет? Мучительная неясность.
А что еще содержат те 102 страницы из «Алексея Толстого», которые не вошли во второе издание? Точно такую же лапшу из писем, чужих мемуаров и т. д. — картина знакомая…
1983 год[5]
Даю (тебе), чтобы (ты) дал (мне) (лат.)
«Букера» Галковскому не дали, а вот «Антибукера» за 1997 год дали, да он не взял: облаял по электронной почте антибукеровское жюри, покусал руку дающую, обвинил людей, высоко оценивших его труд, в том, что они хотят заткнуть его неподкупный рот какой-то «севрюжиной с хреном». Председатель жюри В.Т. Третьяков, он же — главный редактор «Независимой газеты», много в свое время печатавший Галковского, не понял жанра, в котором работает писатель (игра на неразличении бытового и литературного хамства), и на полном серьезе призывал одуматься, пытался отнять у него чистую как спирт, злобную радость отказа, публичного плевка из подполья. Нет чтобы порадоваться за писателя в его звездный час: вот тот уныло влачил свои дни среди призрачных врагов и безответно поливал человечество ядом, как вдруг такое счастье: гнусные скоты, подло глумясь, оскорбили его: наградили, возвели в сан великомученика, льют в глотку расплавленный свинец, закамуфлированный под копченую рыбку!..
Умоляю: продлите его муки, дайте же ему «Букера»! [Примечание Т.Т., 1998 г.).
В своей статье для американского журнала я как-то процитировала строку Пушкина: «Потомок негров безобразный».
Мне позвонил редактор: «Вы что, с ума сошли? Я не могу напечатать эти слова».
— «Но Пушкин это сказал о себе».
— «Этого не может быть».
— «Может».
Молчание.
— «Снимите строку».
— «Не сниму».
— «Тогда давайте напечатаем вашу статью под другой фамилией».
— «Тогда я вообще снимаю свою статью и напечатаю ее в другом месте, сославшись на вашу цензуру».
— «Это тоже невозможно. Слушайте, ваш Пушкин что, расист?»
— «Наш Пушкин — эфиоп».
Долгое молчание.
— «Слушайте, без этой строки ваша статья только улучшится. Поверьте мне, старому редактору».
Долгий визг с моей стороны о том, что я это уже семьдесят лет слышу, и что советская власть, и тоталитарный режим, и Главлит, и Николай Первый, и кишиневская ссылка, и понятно что. И что я от бабушки ушел, и от дедушки ушел, а от тебя, политическая правильность, и подавно уйду.
Визг не помогает. Тогда я меняю тактику и холодно, злобно, раздельно: «Так. Мало того, что черных вы, белые, держали в рабстве в течение трехсот лет. Теперь вы затыкаете рот единственному русскому черному поэту, томившемуся в неволе среди берез тоталитарного строя. Вот он, расизм. Вот она, сегрегация. Генерал Ли сдался, а вы — нет. Мы что, в Алабаме?..» Пушкина напечатали.
Лето 1913 года. — Т.Т.
Эта статья была написана черт знает когда — в 1983 году.
Страна, в которой мы тогда жили, исчезла с карт. Но плагиат жив, а плагиатор, о котором идет речь в статье, выпустил новое, ухудшенное издание своей книги об Ал. Толстом. Пухлый такой томина, написанный по той же схеме: обворовать и опошлить и своего героя, и десятки достойных мемуаристов, которые уже не смогут за себя постоять. Грабители могил среди нас, а стало быть, и моя рецензия не устарела.
