Помимо лавки в нашем распоряжении имелись и еще две комнаты, так что у мальчика был свой уголок в нише под окном для книг, и для ящика с красками, и для пластилина. Ему вполне хватало этого места. Вот он и придумывал всякую всячину, а теперь заставляет меня снова жить, балует меня — «мамуля да мамуля», и навещает меня в Доме для престарелых со своими внуками, которые непременно хотят считаться моими правнуками. Вообще, очень милые дети, только порой немного наглые, так что я даже облегченно вздыхаю, когда эти сорванцы, между ними есть и двойняшки — чудные мальчики, но очень уж шумные, — внизу, на аллее, на таких своих штуках, которые похожи на коньки, но только безо льда, и если написать по-английски их название, на бумаге получится что-то похожее на «скат», но мальчики называют их «скейты», и вот на этих скейтах они гоняют туда и сюда. Я со своего балкона могу видеть, что один всегда обгоняет другого…
Скат, скат, вот во что я любила играть при жизни. По большей части со своим мужем и своим кашубским кузеном, который служил на Польской почте и поэтому, едва опять началась война, был сразу же застрелен. Очень было плохо. И не только для меня. Но такое тогда было время. И то, что Вилли вступил в партию, а я состояла в женском клубе, потому что там можно было заниматься гимнастикой, причем бесплатно, а мальчик вступил в «юнгфольк» и носил такую красивую форму… Потом в скате у нас стал за третьего мой свекор. Но господин столяр очень уж горячился за игрой, часто забывал снести прикуп, на что я незамедлительно объявляла контра. Да я и сейчас, раз уж мне пришлось жить дальше, играю очень охотно, причем играю со своим сыном, когда он приводит с собой свою дочь Елену, которую назвали в честь меня. Девочка играет довольно рисково и лучше, чем ее папаша, которого я хоть и приучила к скату, когда ему было не то десять, не одиннадцать, но до сих пор он заказывает игру как новичок. Играет свою излюбленную черву без прикупа, и это когда у него бланковая десятка.
А покуда мы так играем, все играем и играем, а мой сын все время перехваливается, внизу по аллеям парка при «Августинуме» носятся на своих скейтах мои правнуки, да так, что просто сердце замирает. У них, впрочем, на всех местах приспособлены такие защитные подушечки, на коленках, на локтях, даже на ладонях, и еще у них самые настоящие шлемы, чтобы не случилось беды. Все ужасно дорогое! Как вспомню я про своих братьев, которые погибли уже в Первую войну, или умерли на другой лад, вот они, когда были маленькие, еще во времена кайзера, раздобыли в лангфурской пивоварне отслужившую свой срок бочку, разобрали ее на клепки, подвязали эти клепки снизу к башмакам, намазали жидким мылом и как взаправдашние лыжники отправились в Йешкентальский лес, где без устали съезжали с горы и въезжали на гору. Это ничего не стоило, но все-таки получалось…
Потому что когда я вспоминаю, во что мне, как хозяйке мелочной лавки, могло обойтись приобретение настоящих лыж, с зажимом и с винтами, да еще для двоих… Потому что в тридцатые годы торговля шла ни шатко ни валко… Слишком многие брали в долг, да еще эта конкуренция… А потом девальвация гульдена… Правда, люди весело напевали «В мае вновь зазеленеет трава, и из каждого гульдена станет два…», но жить было трудновато. У нас в Данциге ходили гульдены, потому что мы были Вольный город, а потом, когда началась следующая война, фюрер вместе со своим гаулейтером, его еще звали Форстер, обратно принял нас в рейх. И с тех пор вся торговля пошла на рейхсмарки, только товару становилось все меньше. А когда мы закрывали лавку, я еще долго расклеивала продовольственные талоны на старые газеты. Иногда мне помогал мальчик, пока и его не заставили надеть мундир. И лишь после того, как на нас нагрянули русские, а потом и поляки забрали все, что еще оставалось, после чего начался выезд со всеми его бедами, я снова получила своего мальчика. Ему тем временем исполнилось почти девятнадцать, и он казался себе вполне взрослым. Успела я пережить и денежную реформу. Каждый из нас получил по сорок марок новых денег. Нелегкое было начало для беженцев с востока… У нас же ничего больше не осталось. Я только и смогла спасти что фотоальбом да альбом с марками… А потом, когда я умерла…
Но теперь, потому что этого пожелал мой сын, я еще должна пережить евро, когда его начнут выдавать наличными. Но еще до евро он желает непременно отпраздновать мой день рожденья, сто третий, если быть точной. Ну пусть, раз ему так хочется. Он уже и сам разменял восьмой десяток и уже давно сделал себе имя. Но никак не может бросить свои истории. Некоторые мне даже нравятся. Из других я бы просто вычеркнула кой-какие места. Но семейные праздники со скандалами и примирениями я всегда любила, потому что когда мы, кашубы, справляли праздники, люди смеялись и плакали. Поначалу моя дочь, которой уже тоже под семьдесят, не желала праздновать вместе с нами, потому что затея ее братца снова оживить меня для ради своих новых историй, показалась ей какой-то жутковатой. «Да будет тебе, — сказала я ей, — не то он и похлеще что-нибудь придумает». Вот такой он у нас… Придумывает самые немыслимые вещи и всегда переходит какие-то границы. Читаешь — и не веришь…
И все-таки моя дочь согласилась приехать в конце февраля. И я уже загодя радуюсь, что увижу всех своих правнуков, как они будут носиться по парку, на своих скейтах, а я буду смотреть с балкона. И еще я рада, что на подходе двухтысячный год. Посмотрим, посмотрим, что будет… Если только опять не начнется война… Сперва там внизу, на юге, а потом заполыхает везде…
КОММЕНТАРИИ
[1] Уния игр с мячом.
[2] Репербан (Reeperbahn) — знаменитая улица красных фонарей в гамбургском квартале Сан-Паули.
[3] Гуго Стиннес (1870 — 1924) — крупный немецкий промышленник, развил унаследованное от отца предприятие в крупнейший концерн, занимающийся горнорудной промышленностью, внутренним и внешним судоходством и др.
[4] Ворпсведе — поселок, расположенный к северу от Бремена. С 1899 года стал известной колонией немецких художников, а позднее и писателей.
[5] Danger — опасность (англ.).
[6] Граф Филипп, князь цу Эйленбург, граф фон Зандельс — близкий и доверенный друг германского кайзера Вильгельма II.
[7] Rebus Navalibus — морское дело, мореплавание (лат.).
[8] Битва народов 1813 года под Лейпцигом, когда войска союзников окончательно разгромили армию Наполеона I.
[9] Киффхойзерский монумент — памятник кайзеру Вильгельму I, воздвигнутый на горе Киффхойзер по проекту архитектора Бруно Шмица; состоит из конной статуи Вильгельма I и фигуры сидящего Барбароссы.
[10] Порта Вестфалика (Porta Westfalika — Вестфальские ворота) — теснина, через которую вырываются на свободу воды реки Везер.
[11] Берлинская Колонна Победы — монумент, воздвигнутый в Берлине на Аллее Победы в честь побед, одержанных германской армией.
[12] Памятник Германну — воздвигнутый в Тевтобургском лесу памятник Арминию Херуску (он же Германи Херуск), разбившему в 9 году н.э. на этом месте войска римлян.
[13] Мюнхенская Бавария — медная статуя Баварии вблизи Мюнхена.
[14] Rоtisserie — небольшой ресторан, который специализируется на жареных на гриле мясных блюдах.
[15] Дом гильдий (Zum Rueden) — цеховой клуб в Цюрихе, где собирались преимущественно дворяне.
[16] Сапа — подземный ход, прорытый в сторону вражеских позиций.
[17] Agent orange — ядохимикат для уничтожения растительности.
[18] Ганомаг (Hanomag) — акционерное машиностроительное общество.
[19] Эккерманн Иоганн Петер — немецкий писатель, а впоследствии, с 1823 года, — доверенное лицо и литературный секретарь Гёте.
[20] Петер Пантера (Peter Panther) — псевдоним писателя и публициста Курта Тухольского.
[21] ОК — Организация «Консул» — тайная террористическая организация в Германии 1920 — 1933 годов, финансировавшаяся монополиями и совершившая ряд громких политических убийств.
[22] Скейп Фло (Scapa Flaw) — бухта, где в 1919 году немцы добровольно пустили ко дну свой флот, подлежащий по Версальскому договору передаче союзникам.
