Говоря все это, он курил одну сигарету за другой, а Ленка вынимала каждую недокуренную сигарету у него изо рта или из пальцев и заканчивала сама. Вдруг он оборвал свои признания, и они несколько минут просидели молча. Потом она как-то особенно нежно к нему приластилась и спросила:
«Ты хочешь вернуться?»
Он пожал плечами.
«Не знаю. Еще не решил. Надо все обдумать, может быть, с Баззом потереть, чтобы все получилось как-то более или менее естественно. А ты, Ленка, что, хочешь здесь остаться?»
Теперь уж она пожала своими хоть и нежными, но очень сильными плечами.
«Что значит „здесь“? Ведь я все время по всем этим турнирам, по всей планете циркулирую. Ну купила все же и здесь для себя „одиночку“, студию в двести пятьдесят квадратов с одним огромным окном на Гран Пляж. Хочешь там у меня пожить, мой Ген? Забыть, что ты владыка-олигарх, с одной стороны, и вечный зек — с другой? Пожить со мной у меня просто как любовник. Заниматься только любовью, бесконечно совершенствоваться, применять всяческие средства для беспредельного улучшения, мой милый, милый, мой несчастный Ген Стратов…»
Этот кончик последней фразы можно было бы и не произносить, однако она произнесла, а потом и еще одну фразу, которую уж совсем можно было бы не произносить: «И ничего не бойся, я обо всем договорюсь с Ашкой».
Усмехнувшись, он встал, сильно потянул ее на себя и даже хлопнул ладонью по заднице.
«Пойдем выпьем и разбежимся до утра».
XIII. Через годы, через расстоянья
Когда они вернулись в «Ангар», там уже царило то, что когда-то в шестидесятые годы в богемных компаниях называлось «кризисом жанра». Сервировка была давным-давно безнадежно перепутана. Большинство столов было уже покинуто, только кое-где еще упорно торчали какие-то припозднившиеся, а точнее, сильно набухавшиеся компании. То там, то сям выяснялись некоторые любовные отношения, в некоторых случаях поднимался крик, кто-то вдруг яростно пробегал через зал, то ли в погоню, то ли в побег. Пистолетчина все же не проявилась — интеллигентные люди как-никак.
Музыканты по окончании своей работы попросили им накрыть стол не в «Ангаре», а в регулярной столовой замка. Сначала оттуда доносились регулярные тосты и регулярные вспышки аплодисментов, возникало впечатление, что проходит банкет по случаю защиты кандидатской диссертации. Потом стало крепчать, как это всегда и бывает на таких банкетах где-нибудь в Екатеринбурге или в Ростове-на-Дону. Кое-какие лабухи стали выходить в полуразгромленный «Ангар» поинтересоваться девушками. Пианист биг-бенда, пожилой комсомолец Шура Цирлих, вернулся к своему инструменту и стал наигрывать и напевать что-то родное.
Через годы, через расстоянья
На любой дороге, в стороне любой
Песня нам не скажет «до свиданья»,
Песня не прощается с тобой…
Он привык к тому, что девушки стекаются на звуки одинокого пианино. Вот и сейчас подошла кинозвездочка Таня Лунина, в эффектной позе облокотилась на инструмент, начала подпевать:
Черррез годы, черррез рррастоянья…
Один за другим подходили и садились кто в кресло, кто на пол, кто на ступеньку эстрады ностальгирующие члены «Таблицы-М», руководящие товарищи и сотрудники охраны, все более-менее комсомольцы — кто по возрасту, а кто по родству. Начинали подпевать, смотрели друг другу в лицо, подталкивали локтями, произносили междометие «эх» — а помните, мол, ребята, как было, помните героические времена самороспуска? Когда Ген с Ленкой подошли, вся группа довольно стройным хором распевала:
Надежда — наш компас земной,
А удача — награда за смелость!
А помните, ребята, «о, нашей молодости сборы, о, эти пламенные споры, о, эти наши вечера»? Конечно, много гадов вокруг паслось, а все-таки правильно тогда говорили, что комсомол — это альтернативная партия! Да-а, мальчики и девочки, хоть мы и стали капиталистами, да еще отвергнутыми родиной, а все-таки мы все из комсомола. Ведь даже и Хозяйка наша, Леди Эшки, хоть и заделалась ради мужа государственной преступницей, а все же ведь из комсомольских богинь произросла, верно? Помните, как наши отцы-то пели сорок лет назад один булатовский романс?
Вот скоро дом она покинет,
Вот скоро вспыхнет гром кругом,
Но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
И кто-то в толпе вокруг рояля не выдержал, пустил слезу и всхлип. Спасибо тебе, Шура Цирлих, что потревожил зачерствевшие сердца. А ну, пацаны, давайте-ка теперь побазлаем что-нибудь героическое. Ну-ка, Шурик, сыграй, а мы всем скопом грянем «Дети Галактики» Тухманова на слова Рождественского!
Там — горы высокие!
Там — реки глубокие!
Там — ветры летят,
По просторам пылят!
Мы — дети Галактики,
Но самое главное:
Мы — дети твои,
Дорогая Земля-я-я!
Хором теперь дирижировал Вадим Бразилевич, совершенство крупного бизнеса. Сняв пиджак, он предстал в полнейшем великолепии стильных подтяжек. Длинные его рычаги приобрели неожиданную гибкость и артистизм.
«Ну, Ленка, посмотри, как хорош наш слегка поддатый Бутылконос! — восхитился повеселевший Ген. — Вот за кого тебе надо замуж выйти!» Стомескина шутливо отмахнулась: «Сначала с тобой надо разобраться, Ген Дуардович!»
Так началось последнее поветрие праздника — комсомольские песни. Был предложен конкурс на лучшее исполнение по своему выбору. Премия — тысяча баксов. Всех насмешил юнец из охраны, Денис Бычков: он спел песню Yesterday. Он и получил премию.
В разгар конкурса Ген подсел к Мастеру Суку. «Слушай, Юр, я что-то потерял из виду своих детей. Ты их не видел?»
Называть корифея восточных единоборств каким-нибудь производным от его христианского имени могли только самые близкие друзья. Босс принадлежал к этому небольшому числу.
Мастер Сук, не выпивший за весь вечер ни одного кубика спиртного, тем не менее улыбнулся Гену совсем по-человечески. «Слушай, Дуардыч, дочка твоя Пашенька вон там в уголке сидит, подыгрывает Цирлиху на скрипочке. А у Никодимчика, по нашим сведениям, разыгрались весьма серьезные личные проблемы».
«Какие еще серьезные личные проблемы могут разыграться у ребенка?» — поразился Ген.
«Это ты сам у него спроси. Он ушел на пляж. Ребята там за ним присматривают».
Ну и ну, разволновался Ген, вот уже и у Огромной Большухи разыгрались личные проблемы. Он хотел было по инерции броситься с этой новостью к Ашке, однако вспомнил о своих проблемах и не бросился.
Что же произошло с Никодимчиком и какие у него разыгрались проблемы? Весь вечер он, Огромная Большуха, был замечательно счастлив: весь вечер публика на него взирала, шепталась, а потом восклицала: «Вот он, чемпион, новый чемпион мондиаля, да к тому же сын Гена Стратова, олигарха и героя, бросившего вызов скрытно-большевизму!» Ботинки больше не жали, быв скинутыми, вот так, кажется, по-русски. А главное — с ним была его восхитительная, какая-то даже не совсем понятная по нежности подружка Дельфинка. Вот именно ей и были скинуты ботинки из крокодиловой кожи, что, в принципе, вполне логично в контексте романа. Вот, смотрите, она ему дарит лакостовский значок крокодила, поскольку она сама из рода Лакост, то есть от того самого предка, которого за цепкость на теннисе прозвали Крокодилом: дескать, вцепляется и не отпускает. И вот такое возникает замечательное совпадение — он дарит ей новые крокодиловые штиблеты, от которых не знает, как избавиться. Спонтанно получается некоторый намек: оставайся, мол, в моих туфлях, или, по-нашему, Be in my shoes. Дельфина, которая на пляж пришла прямо с пляжа, то есть босой, с визгом восторга прыгает в эту шузню и давай их возить туда-сюда, с отличным чувством юмора показывая, как гибкая девочка может стать в крокодиловых шедеврах сущим крокодилом.
Так было долго довольно смешно и счастливо как-то, если по-взрослому, совершенно великолепно, но вдруг она пропала, а потом появилась с другим, можно сказать, драматическим, лицом, как в фильмах итальянского неореализма, которые сейчас все ребята прокручивают, словно оголтелые.
«Где Вальехо Наган? — спрашивает она у Никодимчика и чуть не плачет, губки дрожат. Мальчику очень хочется тут же посадить бедную девочку на колени. — Куда пропал Вальехо? Отвечай! Отвечай!»
«Я не знаю, — бормочет он. — А почему ты… а почему ты так?..»
«А потому, что я его люблю!» — восклицает она с вызовом неодраматизма.
Никодимчик полностью растерян: «Как же так? Ведь ты же меня, кажется, любишь, Дельфина, не так ли?»
«Да, тебя, но и его тоже! — продолжает она самовыражаться, как бы сказал мистер Окселотл, эсквайр. — Ты хочешь знать, была ли я с ним? Да, была, а почему бы и нет? Почему я могу быть с тобой, а с ним нет? Как я могу отвергать представителя угнетенных?»